изнемогал, старое показывало на него пальцами и кричало:
много нового, над чем хорошо следовало задуматься. Со всех сторон, от всех
событий в стране, от каждой печатной сьтроки, от всего чудесного
советского роста, от каждого живого советского человека приходили в
колонию идеи, требования, нормы и измерители.
Десятки и сотни мальчиков и девочек вовсе не были дикими зверенышами, не
были они и биологическими индивидами. Захаров теперь знал силы и поэтому
мог без страха стоять перед ними с большим политическим требованием:
знали, что в этом требовании больше уважения и доверия к ним, чем в любом
"педагогическом подходе". Новая педагогика рождалась не в мучительных
судорогах кабинетного ума, а в живых движениях людей, в традициях и
реакциях реального коллектива, в новых формах дружбы и дисциплины. Эта
педагогика рождалась на всей территории Союза, но не везде нашлись
терпение и настойчивость, чтобы собрать ее первые плоды.
отжившие предрассудки. Только недавно он сам освободился от самого
главного "педагогического порока": убеждения, что дети есть только обьект
воспитания. Нет, дети - это живые жизни, и жизни прекрасные, и поэтому
нужно относиться к ним, как к товарищам и гражданам, нужно видеть и
уважать их права и обязанности, право на радость и обязанность
ответственности. И тогда Захаров предьявил к ним последнее требование:
никаких срывов, ни одного дня разложения, ни одного момента растерянности!
Они с улыбками встречали его строгий взгляд: в их расчеты тоже не входило
разложение.
тревогой просыпаться по утрам. Коллектив жил напряженной трудовой жизнью,
но в его жилах пульсировала новая, социалистическая кровь, имеющая
способность убивать вредоносные бактерии старого в первые моменты их
зарождения.
последние остатки уважения к эволюционной постепенности. Однажды летом он
произвел опыт, в успехе которого не сомневался. В два дня он принял в
колонию пятьдесят новых ребят. Собрали их прямо на вокзале, стащили с крыш
вагонов, поймали между товарными составами. Сначала они протестовали и
"выражались", но специально выделенный "штаб" из старых колонистов привел
их в порядок и заставил спокойно ожидать
событий. Это были классические фигуры в клифтах, все они казались
брюнетами, и пахло от них всеми запахами социальной запущенности".
Ближайшее будущее представлялось им в тонах пессимистических, дело было
летом, а летом они привыкли путешествовать - единственное качество,
которое сближало их с английскимаи лордами. То, что произошло дальше,
Захаров называл "методом взрыва", а колонисты определяли проще: "Пой с
нами, крошка!"
зрителей, встретила блестящим парадом, строгими линиями развернутого
строя, шелестом знамен и громом салюта "новым товарищам". Польщенные и
застенчивые, придерживая руками беспомощные полы клифтов, новенькие заняли
назначенное для них место между третьим и четвертым взводами.
на себя и на других произвели сильное впечатление. На тротуарах роняли
слезы женщины и корреспонденты газет.
смущенные до глубин своей души и общим вниманием, и увлекательной
придирчивостью дисциплины, новенькие подверглись еще одному взрыву. На
асфальтовой площадке, среди цветников были сложены в большой куче их
"костюмы для путешествий". Полите из бытылки керосином, "барахло" это
горело буйным, дымным костром, а потом пришел Миша Гонтарь с веником и
ведром и начисто смел жирный мохнатый пепел, подмаргивая хитро ближайшему
новенькому:
новенькие оглядывались виновато: было уже неловко.
угодно, но почти не было пресловутой перековки: новенькие не затрудняли ни
коллектив, ни Захарова.
необходимо вытекает из всей советской действительности. Но другим это не
казалось таким же законным явлением. Захаров теперь мог утверждать, что
воспитание нового человека - дело счастливое и посильное для педагогики.
Кроме того, он утверждал, что "испорченный ребенок" - фетиш педагогов -
неудачников. Вообще он теперь многое мог утверждать, и это больше всего
раздражало любителей старого.
и очень часто настолько осторожно, умненько выглядывает из этих щелей, что
не всякий его заметит. Нет такого положения, к которому старое не сумело
бы приспособиться. Казалось бы, что может быть священнее детской радости
и детского роста? И все это утверждают, и все исповедуют, но...
успел вопрос поставить, а глаза его уже увлажняются в предчувствии
романтических переживаний.
теперь исправились, но... воображаю: как вам трудно!
снимок... Как жаль, что у вас нет... до перековки.
было... вроде перековки. Он смотрит на любопытного романтика и про себя
соображает: как легче отделаться - доказывать ли посетителю, что никакой
перековки не нужно, или просто соврать и рассказать какой-нибудь анекдот.
Второе, собственно говоря, гораздо легче.
трагичнее вышло, когда приехали к нему приятели из Наркомпроса.
щурились на предметы реальные и вежливо мычали над бумагой. Захаров видел
по их лицам, что они просто ничему не поверили.
дивана. Отвечать все же нужно:
мальчик над ними издевается, и это было вполне возможно, если принять во
внимание, что здесь все в чем-то сговорились.
единодушный заговор. А разве в таком случае можно установить, где правда,
а где очковтирательство. Во всяком случае, у Захарова чересчур уж
благополучно.
наконец, беспризорные? Откуда он набрал этих детей?
2. ВАНЯ
Только один месяц прошел после совета бригадиров, памятного для Вани на
всю жизнь. Над колонией стоял июль - жаркий, солнечный. Школьный костюм
Вани лежал в тумбочке. Бригадир четвертой никому не разрешал надевать
школьных костюмов.
солнечная ванна... - говорил он.
а в парадных случаях добавочно к трусикам наряжались в просторную,
блестяще отлаженную "парусовку", одежду полноценную, с рукавами,
воротником и карманом на груди. На ноги при этом надевались голубые носки
и "спортсменки", а на голову - золотая тюбетейка. В этом костюме пацаны
имели вид великолепный.
ему было по плечу. Он отказался от своего законного права погулять два дня
и на второй день после приема пошел работать в литейных цех шишельником.