Чтение 30–й страницы книги ~Бухенвальдский набат~

какое-то движение. Вот от 25-го блока бесшумной тенью скользнула
человеческая фигура и исчезла, за углом где-то скрипнула дверь. Кто-то
споткнулся о камень. Прячась за бараками, я тоже двинулся к дезинфекционному
блоку. Здесь чаще попадаются люди с нашивками лагерной полиции на рукавах.
Так всегда бывает, если идет важное совещание подпольного Центра.

Подвал освещен голубоватым пламенем - это в жестяных чашках горит сухой
спирт. Портрет Эрнста Тельмана обвит красной и черной материей. В помещении
цветы, лавровые ветви. Собралось человек тридцать. Все нации прислали своих
представителей. Здесь Николай Симаков, Николай Кюнг, Марсель Поль. Вон стоят
Эрнст Буссе и Генрих Зудерланд. Насуплены брови на приветливом лице Вальтера
Бартеля, еще больше сгорбился Квет Иннеман. Звучит мелодия русской песни "Вы
жертвою пали". Ее исполняют чешские скрипачи. Роберт Зиверт произносит речь
о борьбе Тельмана против фашизма, призывает не опускать руки, продолжать
борьбу. Негромко каждый на своем языке поем "Варшавянку". А потом несколько
минут тянется молчание. Каждый стоит, подняв вверх кулак.

Тут же принято решение провести митинги на всех блоках.

Провести митинг на блоке - что это значит? На блоке живут до тысячи
человек. Среди них только около половины, а может и меньше, так или иначе
привлечены к участию в подпольной организации. А остальные? Можно ли на них
положиться? А если среди них провокатор, шпион? Да и не будешь устраивать
открытого собрания с речами, если по лагерю то и дело рыщут эсэсовцы.

И все-таки митинги начались.

После отбоя, когда все разделись и улеглись уже по своим нарам, свет
потушен, в полной темноте в спальное помещение блока входит человек и
рассказывает, как эсэсовские бандиты расправились с Тельманом, призывает
почтить его память минутой молчания. Воцаряется гробовое молчание, после
этого человек незаметно уходит. Никто не видит его, не знает, откуда он
пришел и куда ушел, кто он и кто послал его. Но неизменно его сообщение
производит на всех одинаково сильное впечатление. И долго еще в эту ночь на
блоке не прекращаются разговоры о Тельмане, о коммунистах, о политической
борьбе.

И все-таки где-то мы были неосторожны. Однажды утром во время поверки
двенадцать номеров вызвано к воротам. Среди них немцы, австрийцы и двое
русских-Тимофей Савин и Григорий Екимов. Все они политические, все так или
иначе связаны с подпольем.

Лагерь притаился. Никаких совещаний! Никаких информаций! Таков приказ
комитета. Кое-кого укрыли в лазарете. Проверили, надежны ли тайники с
оружием. Судьба подполья зависела теперь от этих товарищей. Удар пришелся
точно: среди арестованных был и Роберт Зиверт, произносивший траурную речь,
и видный член подполья австрийский коммунист Август Вегерер.

Всех их в тюрьме подвергли страшным мучениям, но когда в начале октября
один из них случайно, по ошибке конвоя, оказался в лагере, мы узнали, что
гестаповцы ничего не добились. Их гоняли из тюрьмы в тюрьму, из лагеря в
лагерь, много раз принимались допрашивать - никто даже не намекнул на
подпольную организацию. Прихватили к двенадцати первого старосту лагеря
Эриха Решке, подозревая, что он-то обо всем знает. Некоторые из них
вернулись в лагерь, других еще долго мытарили по дорогам, пока в апреле 1945
года они все не разбежались.

Эти двенадцать спасли подпольную организацию.

На наших ребят Гришу Екимова и Тимофея Савина выпало тяжелое испытание.
От них требовали имен советских офицеров и организаторов митинга. Ни тот, ни
другой не участвовали в траурном митинге Интернационального комитета и едва
ли знали что-нибудь о нем. Они работали в небольшой команде и допустили
неосторожность: прервали работу и почтили память Тельмана. Провокатор выдал
их. Их били плетьми и дубинками, выламывали руки, мучили другими варварскими
способами, но молодые парни (Савину было всего восемнадцать лет) молчали.
Совершенно истерзанного Гришу Екимова привезли в лагерь. Весь лазарет был
поднят на ноги, чтобы спасти его, но тщетно. Через три дня политрук
Советской Армии, коммунист Григорий Екимов умер. Тимофея Савина потом
вернули в лагерь, и он вместе с нами дождался освобождения.

Так прошел октябрь - с тяжелыми тучами, холодными ветрами и мрачным
настроением. Приближается еще более мрачное время, ноябрь-пора мокрого
снега, оттепелей, еще большей сырости и туманов. Но подпольная жизнь лагеря
мало-помалу снова начинает оживляться. Эсэсовцы сумели нанести удар по
подполью, но это ранение не смертельное. По сути, они не подобрали ключей к
организации, не проникли вглубь, не сумели раскрыть ни один из наших планов.
Конспирация оказалась на высоте! Так неужели от страха притихнуть и молча
ждать, когда эсэсовцы придумают еще что-нибудь против нас?!

Захожу на 44-й блок, к Валентину Логунову.

- Как дела?

- Очень хорошо, Иван Иванович. Полный батальон в вашем распоряжении.
Никто не унывает. А вам сюрприз: создана авторота.

- А машины? - спрашиваю я.

- Конечно, пока без машин, - Валентин победно ухмыляется. -Но и машины
будут, как только захватим гараж эсэсовцев.

- Что же это за рота? Объясни!

- А очень просто. Разве среди нас мало шоферов или водителей танков?
Почему бы им не изучить немецкие машины? У нас есть дока по этому делу -
Генка Щелоков. Знает все марки автомобилей. Ему поручили создать роту и пока
теоретически научить водить любую машину из тех, которые мы видим в лагере.

Молодцы! Действительно, это может в свое время нам очень пригодиться!

...Мне давно нравился врач Алексей Иванович Гурин-крупный красивый
человек. Он жил на нашем 30-м блоке, и мы иногда разговаривали с ним на
разные темы. Меня он знает с того дня, как избитый Вилли Длинным я попал в
лазарет. Гурин и Суслов тогда латали и перевязывали меня. Мы с Алексеем
Ивановичем нет-нет да вспомним этот случай. Только теперь нам обоим смешно.

Однажды я сказал ему как бы между прочим:

- Слышал, что тут некоторые собираются поднять восстание. Что вы
думаете по этому поводу, Алексей Иванович?

Но от Алексея Ивановича не так-то легко добиться прямого ответа. Его
лицо непроницаемо: ни удивления, ни радости.

- Ну, об этом можно только мечтать, -.раздумчиво произносит он,
-Поднять сейчас людей - это значит бросить их на уничтожение. А готовиться,
пожалуй, надо...

Иду дальше, стараясь вызвать его на откровенность:

- А вы согласились бы принять участие в подготовке?

Опять он отвечает не сразу. И опять уклончиво:

- Да ведь я только врач. А восстание должны готовить люди военные...

Мне приходится первому открыть карты:

- Восстание готовится, Алексей Иванович. И давно. Уже созданы роты и
батальоны. Есть и оружие. Лазарет тоже участвует в подготовке. Да вы ведь,
конечно, об этом знаете...

Алексей Иванович улыбается.

- Кое-что знаю... Николай Тычков создает у нас санитарную группу.

- Николай Тычков энергично и умно действует, я знаю, но он нужен и на
другой работе. А как вы, согласны вступить в русский боевой отряд? Только
хорошенько подумайте.

Гурин оживился:

- Тут и думать нечего. Я давно считаю себя вступившим. Вместе с
Николаем Тычковым мы навербовали на блоках санитаров. Нам хорошо помогают
все наши врачи. У нас уже есть немало медикаментов. Да вы сами недавно
видели, как работает наша санитарная группа.

- Когда?

- А после бомбежки. Для нас это была серьезная проверка. Теперь мы
уверены, что справимся с любым количеством раненых.

Слушаю его, радуюсь и досадую. Радуюсь, потому что вижу реальные плоды
деятельности подпольной организации. Досадую на конспирацию, хотя понимаю,
что только она позволяет нам так развернуться под носом СС. И все-таки
досадно, что даже приятель с приятелем не может быть до конца откровенен. О
группе Тычкова я, разумеется знал, но не был уверен, что и Гурин так глубоко
ушел в работу. И все-таки хорошо! Все симпатичные мне люди, на которых, как
мне кажется, можно положиться, с нами.

Теперь наш разговор переходит на деловую почву.

- Алексей Иванович, что вас интересует там, за колючей проволокой, в
военном городке эсэсовцев?

- Конечно, госпиталь. У нас люди мрут, как мухи. И бывает так, что
помочь совсем нечем. А там все есть: и медикаменты, и инструменты.

- Обещаю вам при штурме городка СС выделить специальный отряд для
захвата госпиталя. Все, что удастся добыть, поступит в ваше распоряжение как
начальника санитарной службы русского отряда.

Алексей Иванович с довольным видом потирает руки:

- О, вот тогда мы развернемся. Всех больных из ревира перетащим в
госпиталь, всех подкормим, вылечим...

Этот разговор происходил за полгода до освобождения. Мы мечтали и
верили, что все то, ради чего рискуем жизнью, не спим по ночам, тревожимся и
волнуемся, все это обязательно произойдет. Эти мечты и вера жили рядом с
нами в тесных, холодных бараках и помогали нам!

Эта вера особенно нужна была нашим товарищам, которые работали в
карантинном лагере, - Пайковскому, Бердникову и другим.

Под ударами двух фронтов сжималась гитлеровская Германия. По стране
метались эшелоны с узниками концлагерей. С запада и востока их свозили в
центр, и многие тысячи их попадали в Бухенвальд. В других лагерях они прошли
"селекцию", их отобрали как годных для работы. Но, Бухенвальд с 24 августа,
когда были до основания разрушены его заводы, перестал быть рабочим лагерем.
Под бомбежками перестали существовать и многие его филиалы. Оставалось одно
- уничтожать сотни, тысячи, десятки тысяч ставших ненужными рабов рейха. Да
и что это были за рабочие! В своих полосатых костюмах на "рыбьем меху" они
прошли или проехали пол-Германии. Часто по нескольку дней бывали без еды и
пищи. У них уже совсем не оставалось сил, и их отправляли в крематорий
десятками, сотнями. А там эсэсовцы оборудовали специальное помещение, из