суде.
патруля, возвращая ему кошелек. Таммельд немедленно отсчитал каждому
патрульному по монете, дабы они выпили за его здоровье. После этого мне
связали руки и велели идти вперед.
затем ее вытеснил страх. Если по грундоргским законам вора сажают в
тюрьму, это не так уж плохо: тюрьма - это все-таки пусть и плохая, но еда
и крыша над головой. Но наказание может быть и хуже. Что, если за подобные
преступления здесь секут кнутом, а потом отпускают? Мало кому понравится
быть публично высеченным, но мысль о том, что подобное могут проделать со
мной, дворянином, показалась особенно отвратительной. (Я с удивлением
отметил, что начинаю заражаться предрассудками этой эпохи.) Кроме того, в
средние века популярны всякие членовредительские наказания: клеймение,
отрубание конечностей... наконец, может существовать закон, предписывающий
вешать даже за мелкое воровство.
деваться от страха. Судья и секретарь уже собирались уходить и посмотрели
на меня с досадой.
- Он украл кошелек на улице.
обмакнул перо в чернила.
мне повредить.
не введет их в искушение навесить на меня еще несколько нераскрытых дел.
Нет сомнения, что местное правосудие располагает всеми средствами, чтобы
заставить обвиняемого признаться в чем угодно. Но, очевидно, здесь не
существовало понятия "процент раскрываемости" или же судье просто хотелось
поскорее от меня отделаться.
снимать мантию.
внушительных зданий города. Стражник передал начальнику тюрьмы бумагу, тот
переписал данные в регистрационную книгу и вызвал надзирателей. Мне велели
снять с себя все и выдали взамен какое-то грязное вонючее рубище; к нему и
прикасаться-то было противно, не то что надевать, но выбора не было. После
этого меня отвели в камеру - крохотную одиночку на четвертом этаже,
единственное убранство которой составляли охапка слежавшейся соломы на
полу и ведро для нечистот. Следом вошел кузнец с инструментами, и в скором
времени я был уже прикован за правую лодыжку тяжелой цепью к вмурованному
в стену кольцу. Тюремщики вышли, дверь со скрипом захлопнулась, лязгнул
засов.
дворянин, оказался в тюрьме за мелкое воровство. Поначалу срок показался
мне не слишком большим, но вскоре я убедился в своей неправоте. Условия
содержания в средневековой тюрьме ужасны даже и без пыток; точнее говоря,
они сами являются пыткой. Во-первых, голод. Два раза в день мне давали
хлеб и воду, иногда немного бобов - достаточно, чтобы не умереть от
истощения, однако о том, что такое сытость, я просто забыл. К тому же
жуткая антисанитария. Средневековье и гигиена - вообще несовместимые
понятия, здесь даже самые знатные особы моются только несколько раз в год,
по большим религиозным праздникам. Король может беседовать с подданными,
сидя отнюдь не на троне, а на стульчаке; более того, герцог рассказывал
мне, что во время многочасовых дворцовых церемоний придворные без особого
смущения справляют нужду за ближайшей портьерой, так что периодически двор
вынужден переезжать из одного дворца в другой, дабы их можно было отмыть.
И хотя за время своего пребывания в этой эпохе я изрядно растерял
цивилизованные привычки, притерпевшись к паразитам, кусающим здесь и
королей, и рыцарей, и благородных дам, и церковных иерархов - словом,
всех; хотя притерпелся я также и к запахам, исходящим от человеческих тел,
наполняющим любое жилое помещение - однако тюрьма нанесла новый удар по
остаткам моей брезгливости. За все время заключения у меня не было
возможности не то что вымыться, но даже просто умыться. В камеру часто
наведывались мыши и крысы, и со временем я перестал вздрагивать, когда
что-нибудь подобное пробегало по моей ноге. Вообще цивилизованный лоск
утрачивается очень быстро, подтверждением чему служит нынешнее состояние
человечества.
в зиму, прибавилось и новое бедствие - холод. Не раз я проклинал крохотное
окошко моей камеры, в котором, естественно, не было никакого стекла -
только решетка; мне казалось, что лучше уж сидеть в полной темноте, чем
выносить задувавший в окно холодный ветер, ронявший снежинки на грязный
пол. Единственным способом согреться были физические упражнения; впервые
за всю свою жизнь я к ним пристрастился. Однако тюремная диета не
располагает к большим физическим нагрузкам, поэтому большую часть времени
я проводил сидя или лежа на своей соломе, сжавшись в комок и обхватив
руками окоченевшие босые ступни. Удивительно, что, несмотря на холод и
отсутствие витаминов, я отделывался одной лишь постоянной простудой.
Все-таки человек обладает большими ресурсами приспособляемости;
собственно, это спасло мне жизнь - в этой тюрьме, в условиях полного
отсутствия медицинской помощи, меня гарантировано прикончила бы не только
пневмония или бронхит, но даже какая-нибудь ангина. Впрочем, помогало мне
и то, что зима выдалась довольно теплой, насколько подобное слово вообще
применимо к этому времени года. Короткие заморозки сменялись оттепелями с
дождем и мокрым снегом, и, будь у меня возможность выглянуть в окно, я,
вероятно, постоянно наблюдал бы на улицах жуткую слякоть. Но такой
возможности у меня не было: маленькое окошко располагалось более чем в
двух метрах от пола, а подойти к нему и подпрыгнуть я не мог - не пускала
цепь.
считаю, что одиночное заключение лучше пытки постоянным пребыванием в
обществе, но лишь тогда, когда узнику есть чем себя занять. Однако когда
нет возможности ни читать, ни писать, ни даже играть с самим собой в
карты, а цепь позволяет сделать не более двух шагов в любую сторону, скука
превращается в кошмар, который, кстати, не затмевает физические страдания,
а лишь усиливает их. Время словно останавливается; пытаешься все время
спать, но постоянно просыпаешься от холода. Иногда надзиратель, которому
тоже скучно на дежурстве, остановится у двери какой-нибудь камеры
поболтать с заключенным, но, увы, эта возможность скоротать время
представлялась редко, да и к тому же я не знал, о чем говорить.
Надзиратели не большие охотники рассказывать - в их жизни редко случается
что-нибудь стоящее упоминания; я же, в свою очередь, быстро исчерпал запас
скабрезных анекдотов, которые помнил еще с Проклятого Века, и не нашел
другой безопасной темы. По мере того, как голод затуманивал сознание, я
все больше опасался ляпнуть что-нибудь лишнее. Некоторое время я
развлекался тем, что выкладывал на полу фигуры из соломинок; затем и это
наскучило мне до отвращения. Я поймал себя на том, что разговариваю с
крысами. "Через некоторое время ты начинаешь говорить с ящерицами, а скоро
они начинают тебе отвечать..." - припомнилась мне фраза из какой-то книги
моей эпохи. Да, конечно, все это не могло не действовать на психику.
Постепенно я погружался в какую-то апатию, теряя чувство времени и
ощущение реальности происходящего. Говорят, немало узников выходят из
такой тюрьмы и через десять, и через двадцать лет, умудряясь сохранить при
этом рассудок. Что ж, для этого, вероятно, надо родиться в средневековье,
с его неспешным темпом жизни и минимальными потоками (точнее, ручейками)
информации. Мозг цивилизованного человека к этому просто не приспособлен.
заметил, что в середине весны колокольный звон за окном стал звучать все
чаще, а многие тюремщики, прежде заступавшие на дежурство регулярно,
больше не показываются. Наконец однажды дверь моей камеры открылась в
неурочное время, и вошел незнакомый надзиратель и кузнец с инструментами.
сторожить тюрьмы. По приказу короля важные преступники сегодня удушены в
камерах, а мелочь вроде тебя велено выпустить на свободу.
заикнулся относительно возврата моих вещей, но свирепый взгляд тюремщика
заставил меня отказаться от этой мысли.
лохмотьях, они мало походили на людей. Я содрогнулся при мысли, что сам
выгляжу так же. Стражники с копьями, похоже, собирались выгнать нас
наружу, в чумной город. Я вспомнил, как входил в этот город несколько
месяцев назад, в хорошей одежде, с кошельком, полным медных денег...
Подумать только, _т_о_г_д_а_ я считал свое положение отчаянным!
офицер в сопровождении нескольких солдат.
редкий шанс. Его величество король не только прощает ваши прежние
Бажанов Олег
Посняков Андрей
Прозоров Александр
Мацумото Сэйте
Херберт Фрэнк
Распопов Дмитрий