Чтение 30–й страницы книги ~Жестокость~

- Ничего не знаю, ничего не знаю! - засмеялся начальник. - Руководящим
товарищам виднее, кто кого убил. И кроме того, очень важно, какое
освещение дает событиям пресса...

Тут, наверно, мы все в одно время вспомнили эту фразу из очерка Якова
Узелкова о юноше-комсомольце с пылающим взором, который совершал буквально
чудеса храбрости.

- Значит, даже в губрозыске верят брехунам, - сказал Венька. - Но я все
равно должен сейчас поехать в Воеводский угол.

- Когда плечо окончательно заживет, тогда посмотрим, - спрятал бумагу
опять в ящик письменного стола начальник и сделал строгое лицо.

Венька застегнул все пуговицы на рубашке, поправил поясной ремень и
вытянулся, как на смотру.

- Я уже и так вполне здоров. Чего еще надо? Глядите, как я нажимаю
плечо. И ничего...

- Медицина, видишь, другого мнения.

- А ну ее, медицину! - вдруг вспыхнул Венька. И кроме Веньки, никто бы
так не посмел вспылить в присутствии нашего начальника. - Мне работать
надо, а тут какая-то ерунда с медициной...

Начальник, однако, не одернул Веньку. Промолчал. И можно было так
понять, что он согласен с Венькой.

Поляков, уже не прекословя, повел Веньку на перевязку к себе в
амбулаторию. И, как бы извиняясь перед Поляковым за свой внезапный выпад
против медицины в кабинете начальника, Венька говорил по дороге на
перевязку:

- Это если б зимой - пожалуйста. Я бы с удовольствием, Роман Федорович,
еще полечился... Худо ли отдохнуть, почитать, разные байки послушать. А
сейчас - вы же сами понимаете - лечиться некогда. Такая горячка
начинается. Одним словом - весна. И скоро - лето...

Мы шли с Венькой домой, на нашу улицу Пламя революции, мимо городского
сада, мимо пахучего кустарника, уже нависшего курчавыми вершинами над
решетчатым деревянным забором.

Я предложил:

- Может, зайдем к Долгушину? Он вчера переехал в сад. И медведя своего
перевез...

- Ну и пес с ним!

- Нет, правда, может, зайдем? По случаю твоего выздоровления. У
Долгушина выступает какой-то новый куплетист. Из Красноярска.

- Ну и пусть выступает! А я поеду в Воеводский угол. Некогда мне. В
другое время куплетиста послушаем...

15

Мне тоже хотелось поехать в Воеводский угол, но начальник меня не
пустил.

Венька уехал один. И на работе я как-то не замечал его отсутствия. А в
свободные часы мне вдруг становилось скучно. В больницу теперь не надо
было ходить. И к Долгушину идти одному казалось почему-то неудобным.

Перед вечером однажды я зашел в библиотеку. Катя Петухова собиралась
домой. Она уже сняла свой серенький халатик и мыла руки под дребезжащим
умывальником.

- Закрыто, - сказала она мне довольно нелюбезно. - Разве не видно, на
дверях написано: до семи тридцати.

- Ничего, - сказал я, - я только книжки посмотрю.

- Завтра посмотришь...

- Завтра я, может, уеду. Я хотел сегодня тут кое-что посмотреть.

- Ну, посмотри, - согласилась она.

Я смотрел книжки, пока она вытирала полотенцем руки, потом надевала
синюю жакетку. Наконец она загремела ключами и стала у открытой двери,
нетерпеливо ожидая, когда я уйду.

Мы вышли вместе, молча прошли весь переулок, а у ворот городского сада
я сам неожиданно для себя предложил ей:

- Зайдем в сад?

- Это зачем же?

- Просто погуляем, пройдемся. А что особенного?

- Ничего особенного, - сказала Катя. - Но я еще не обедала...

- Здесь и пообедаем. У Долгушина.

Катя вдруг обиделась, покраснела, и на белобровом ее личике как-то
смешно вздернулся веснушчатый носик.

- Ты меня за кого принимаешь?

Я засмеялся.

- Я тебя принимаю за девушку, за комсомолку, за хорошего товарища...

- Нет, ты что-то задумал. Я в жизни никогда не бывала в ресторанах. Я
считаю, что комсомольцы не должны...

- Комсомольцы должны все испытать, - авторитетно сказал я. - Ты что,
считаешь, что в рестораны ходят только одни нэпманы и всякая мразь?

- О, ты, я смотрю, оригинальный человек! - улыбнулась Катя.

Я не знал, хорошо ли это - быть оригинальным человеком. Я понимал
только, что Катя относится ко мне снисходительно, смотрит на меня свысока,
как бы с высоты тех книг, которые она прочла в этой обширной библиотеке.

Однако она все-таки пошла со мной в сад, а потом и в ресторан Долгушина
- в этот дощатый, застекленный павильон, наскоро выстроенный среди густого
кустарника.

Всего больше ее заинтересовал начучеленный медведь, поставленный здесь,
как и в зимнем ресторане, у входа. В вытянутых лапах он держал керосиновую
лампу-"молнию". Катя с некоторой робостью, но внимательно осмотрела его.
Потом заинтересовалась посетителями.

Катя была первой девушкой, которую я решился пригласить в ресторан.

Я даже не знаю, как это я вдруг решился. Но в ресторане я вел себя
уверенно, вслух читал меню и советовал, что лучше выбрать из
многочисленных блюд с замысловатыми иностранными названиями: "шнельклепс",
"бефбули", "эскалоп", "ромштекс". Все почти одно и то же, но названия
разные.

- И ты часто бываешь здесь? - спросила Катя.

- Часто, - соврал я.

Мне почему-то хотелось, чтобы Катя считала меня развязным, бывалым,
даже испорченным. Пусть она, такая правильная, начитанная,
благонамеренная, как сказали бы в старину, пусть она даже чуть ужасается,
наблюдая за моим поведением. Пусть она думает, что я гуляка, прожигатель
жизни. Пусть она критикует меня. Но Катя не критиковала. Она только
приглядывалась ко мне, и в глазах ее, умных и немножко лукавых, я читал
удивление, граничащее с испугом.

Мне нравилось это.

Мы поели. Она заспорила со мной, желая уплатить за свой обед. Но я
сказал, что это мещанство, и она успокоилась.

Мещанство - это было такое слово, которое пугало многих в ту пору. И
им, этим словом, обозначались иногда понятия, ничего общего не имевшие с
подлинным мещанством.

Я проводил Катю домой, не решаясь, однако, взять ее под руку.

И с этого вечера мы стали встречаться с ней почти каждый раз, когда я
бывал свободен от работы по вечерам.

А Венька все еще не приезжал.

Я приглашал Катю зайти ко мне, посмотреть, как я живу. Но Катя
уклонялась от этого приглашения.

- Лучше ты ко мне зайди в воскресенье, если хочешь. Я познакомлю тебя с
мамой.

Но я тоже не решался зайти к ней домой. Знакомство с ее мамой мне
представлялось мещанством.

Мне приятно было, что Катя такая рассудительная и образованная.
Конечно, она не такая красивая, как Юлька Мальцева. Даже совсем не
красивая, но очень симпатичная и какая-То душевная.

Она расспрашивала меня о моих делах - не о конкретных уголовных делах,
которыми я занимался ежедневно, а о том, что я думаю, что я собираюсь
делать дальше.

- Не всегда же, не всю жизнь, ты будешь работать в уголовном розыске.
Или ты хочешь остаться навсегда?

- Зачем навсегда? Может, я себе еще какое-нибудь дело подберу. Мне
хочется разное попробовать. Я даже так думал: если меня серьезно ранят, я
пойду работать куда-нибудь, допустим, в библиотеку, или постараюсь
устроиться в собственные корреспонденты, вот как Яков Узелков...

- Тоже нашел кому завидовать! - сказала Катя. - Узелков же совершенно
некультурный. Я его видеть не могу...

Меня удивило это.

Оказывается, Узелков читает много, но чаще всего берет, по мнению Кати,
легкомысленные книжки. А когда ему надо писать серьезную статью и
требуется подходящая цитата, он прибегает в библиотеку и перелистывает
энциклопедию Брокгауза и Ефрона.

- В энциклопедии все есть, - говорила Катя. - В ней и химия, и физика,
и что угодно. Весь университет. А дома у него, я видела, всего три книжки
- "Купальщица Иветта", "Огонь любви" и "Тайна одной иностранки". Дает всем
читать...

- А ты у него была дома?

- Была. Наверное, раз десять была. Он же крайне неаккуратный человек...

- Ты, значит, только к неаккуратным ходишь домой?

- Конечно. Он целый месяц держал два тома энциклопедии. Он без нее ни
одного дня не может прожить...

Я удивился еще больше. Я и подозревать не мог, что на свете есть такой