Чтение 30–й страницы книги ~Сивцев Вражек~

навес, там же поставил лопату и ушел к себе, обтерев ноги валявшейся на
лестнице газетой.

Раньше у Астафьева была здесь квартира; сейчас остались за ним две
комнаты, а в третьей жил одинокий рабочий, человек робкий и забитый.
Приходил к вечеру, ложился спать, и Астафьев его почти не видел.

Зарились и на вторую комнату Астафьева, где у него оставалась
библиотека, но пока комнату он сумел отстоять охранительной бумажкой, по
своему преподавательскому званию. Зимой она была холодна и необитаема, летом
он рассчитывал в ней работать и принимать, если только будет кого принимать
и над чем работать.

Придя, переоделся, набил новую трубку и взял книгу.

Вместе с запахом навоза и нечистот проникал в окно и весенний воздух. И
чтенье не ладилось. Не лучше ли заняться делом. А дела немало: подшить
обшарпанные брюки, постирать платки глиняным мылом, заправить светильник,
сделанный из бутылочки, - на случай, что опять прекратят электричество. День
сегодня - суббота. Завтра можно пойти на Сивцев Вражек к орнитологу. Что она
за девушка, его внучка? Не как все, не легко понятная. Но славная, кажется.

В дверь постучал жилец. Астафьев без интереса подумал: "Кто бы мог
быть?" Вошел человек скромный, хотя крепкий и мускулистый, одетый в совсем
изношенный пиджачишко и в рыжие сапоги со стоптанными каблуками. Не
виднелось и рубашки под жилетом.

- К вам, Алексей Дмитрич, извините за беспокойство. Не знаю, как уж и
просить вас.

- Попросту просите.

- Конечно, попросту, только нынче все самим нужно. Вот, думал, может,
найдется какая книжка старая, полегче, я бы почитал.

- Книг у меня много, берите любую. Только не знаю, какая вам подойдет.
Вы насчет чего хотите?

- Не знаю, как сказать, насчет устройства жизни что-нибудь.
Разбираюсь-то я плохо.

- А вы что ж, Завалишин, не работаете нынче?

- Нынче празднуем. Материалу нет на фабрике, остановка. Жалованье-то
платят, ничего.

- Книжку можно, только что же вам даст книжка. Думаете - жить научит?
Или объяснит? Вы присядьте, Завалишин, поговорим. Ничего, говорю, вам книжка
не поможет. А что, разве уж вам так туго пришлось?

- Туго не туго, а конечно, что хочется понимать.

- Чего же вы не понимаете?

Завалишин смутился, помялся, слов поискал:

- Смотрю все, и как бы сказать, будто все ненастоящее.

Корявым языком все-таки объяснил. Раньше смотрел так, что все равно -
живи и жди, само устроится. А нынче все говорят: вот надо по-новому самим. А
что новое? Новое-то плохо. Крику много, а толку не видно. И, однако, ведь не
зря же!

- Скоро вы захотели, Завалишин. Подождать нужно.

- Подождать можно, ждали и раньше. Знать бы только, чего ждать.

Астафьев подумал: "Вот она, ихняя, рабочая слякоть,- под стать нашей
интеллигенции. Приказчик Денисов хоть и мерзавец, а куда же лучше, строитель
все-таки..." И сказал:

- Понимаю вас, Завалишин. Это вам потому плохо, что прочности не
чувствуете. Раньше жизнь тоже дрянь была, а прочна была. Нынче все полетело
к черту, новое за горами, а тянуть прежнюю канитель надоело. Силы в вас нет
настоящей, Завалишин.

- Силы, конечно, мало. Верно это, Алексей Дмитрич, что заскучал.
Главное - понять надо.

- А черта ли вам скучать. Человек одинокий, здоровенный, деньги вам
пока что платят. Наплевайте. Вы пьете?

- Могу и выпить, когда есть. По-настоящему, однако, не пью, чтобы
пьянствовать там.

- Пить надо больше, Завалишин. Вот подождите, может, я раздобуду, тогда
выпьем вдвоем. С трезвой головой не додумаетесь.

- Смеетесь надо мной, Алексей Дмитрич!

- Ничего не смеюсь. Я вам прямо говорю: вы человек не подходящий для
жизни. Какой вы строитель жизни? Веры у вас настоящей нет, нахальства тоже
нет, воровать не умеете,- ну, заклюют вас и выкинут. А тут еще в голове
всякие мысли. Лучше уж пьянствовать. Пьяный человек мудр.

- Пьянствовать - последнее дело. Это уж какая же помощь, Алексей
Дмитрич. А я к вам за помощью, как к ученому человеку.

- Вам бы в деревню, Завалишин. Деревни нет у вас?

- Нет, я городской. В деревню где же.

- Плохо. Слушайте, Завалишин, не знаю, какой вы человек, обидчивый или
нет. А впрочем - ваше дело, мне все равно. Хотите по совести скажу вам? Вот
я - ученый человек. Книг перечитал столько, что вам и одних заглавий не
прочесть и не понять. Толку от них никакого, т. е. для жизни, для понимания;
все равно и без них было бы. Тоже и мне, как и вам, скучно бывает. И тоже я
не строитель, не гожусь, хотя, может быть, и посильнее вас. Тут все просто.
Хотите себе дорогу пробить? Тогда будьте сволочью и не разводите нюни. Время
сейчас подлое, честью ничего не добьешься. А не хотите,- тогда, говорю вам,
лучше убивайте мысли вином. Хлещите денатурат, чтобы скорее вдохнуть,
отлично действует. Какой вы воин. Никто вас не боится, никто вас, значит, не
уважает. Робкий вы человек, а таким сейчас крышка. Вас какой-нибудь Денисов,
наш преддомком, жулик и хам, одним ногтем придавит, даром, что вы на вид его
сильнее. Вот он не пропадет. А впрочем - дело ваше.

Помолчали. Потом Завалишин поднялся.

- Ну что ж, Алексей Дмитрич, и на том покорнейше благодарю. Конечно,
вам со мной разговаривать не интересно, я человек простой.

- Э, Завалишин, бросьте эти штучки. Я сам простой, может быть, вас
попроще. Вот заходите сегодня вечером, выпьем, по крайней мере.

Повернулся к нему с доброй улыбкой:

- Правда, вы на меня не обижайтесь. Потому так говорю, что самому не
очень сладко.

- Понимаю, Алексей Дмитрич. Я ничего, что ж.

Когда жилец вышел, Астафьев подумал: "Может быть, зря я его так.
Главное - может быть, ошибся. Робкий-робкий и слякотный, без сомнения,- а
огонек у него в глазах блеснул злой. Обидел я его. Это хорошо, если он еще
способен злиться. Тогда может выжить. Любопытно!"

Усмехнулся: "За помощью пришел, за книжками. Чтобы потом я да книжки
стали виноватыми в его горестях и было бы кого и за что ненавидеть".

Вечером Астафьев бодро шагал домой по Долгоруковской, неся под пальто
бутылку спирта и дрянную закуску. Зайдет ли? Завалишин зашел. И постучался
на это раз увереннее.

- Занимаетесь, Алексей Дмитрич?

- Сейчас вот вместе займемся.

К ночи Завалишин был пьян, Астафьев возбужден и полон любопытства.
Рассматривал своего клиента как в микроскоп. И изумлялся: "Эге, а он не так
прост!" Может выйти толк из него - может большой подлец выйти. Кулаки у него
хорошие, а это - главное".

Водя по пустым тарелкам осовелыми глазками, рабочий бормотал
заплетающимся языком:

- Скажем так: пьян я. И однако могу понимать, что к чему. За науку
спасибо, а пропадать не желаем. Не желаем пропадать. И могут быть у нас
свои... которые... разные планы. За угощение покорнейше благодарим, и что не
побрезговали... ученый человек...

Астафьев нахмурился:

-- Ну ладно, баста, ступай спать... пьяная рожа.

Завалишин оторопел и скосил глаз:

- Чего-с?

- Ступай спать, говорю. Надоел. Коли проспишься и станешь подлецом -
твое счастье. А слякотью останешься - приходи пить дальше.

Взял его за ворот и сильной рукой толкнул к двери.

КНИГИ

Старый орнитолог долго перелистывал книгу, всматриваясь в иллюстрации.
Прежде, чем вложить ее в портфель, уже туго набитый, он осмотрел корешок
книги, подслюнил и пальцем приладил отставший краешек цветной бумаги
переплета.

Книга хорошая и в порядке.

Но вдруг вспомнил, заспешил, снова вынул книгу и, присев к столу,
осторожно подскоблил ножичком свое имя в авторской надписи:

"Глубокоуважаемому учителю... от автора".

Надел висевшее тут же, в комнате, пальто и свою уже очень старую шляпу,
пристроил поудобнее под мышку портфель и вышел, дверь дома заперев
американским ключиком.

В столовой особнячка теперь жили чужие люди, въехавшие по уплотнению.
Дуняша жила наверху в комнатке, рядом с бывшей Танюшиной; в Танюшиной же
комнате поселился Андрей Колчагин,- только дома бывал редко, больше ночевал
в Совдепе, где в кабинете своем имел и диван для спанья.

Дуняша иногда помогала Тане в хозяйстве, так, по дружбе; прислугой она
больше не была - была жилицей.

Профессор был еще достаточно бодр. Идя в Леонтьевский переулок,
присаживался на лавочку на бульварах не больше трех раз и то из-за тяжелого
портфеля, который оттягивал руки. Отдыхал не подолгу и, отдыхая, обдумывал,
в который раз он идет в писательскую лавочку в Леонтьевском* и на сколько
раз еще хватит ему книжного запаса.

* В писательскую лавочку в Леонтъeвском - М. А. Осоргин многое сделал
для создания в Москве Книжной лавки писателей (открылась в сентябре 1918
г.). Лавка помогала творческой и научной интеллигенции выжить в условиях
хозяйственного паралича и экономической разрухи, став при этом своеобразным