наоборот, уходит от преследования, сторожил свой шаг, огибал открытые места,
прятался в ельниках, а потом, наигравшись, сам же над собой и смеялся, и,
смеялся громко, зло, с придуривающей откровенностью. В такие минуты ему
словно бы застило память, он отказывался верить, что был на войне и жил
среди людей, а казалось, что всегда так вот один и шатался, не имея и дела,
ни долга, что с самого начала именно такая участь ему и была уготована.
голодным и жадным; его домогал даже воздух, сосущий и острый - слишком много
приходилось воздуха на одного человека. Гуськов захлебывался, давился им,
чувствуя, как чрезмерное, напористое дыхание отнимает у него последние силы.
стрелять. Снарядился как следует: кроме ружья, взял с собой топор и на
всякий случай мешок - при ночевке пригодится то и другое. Он прикинул, что
одним днем эта вылазка не обойдется, ему захотелось опять побродить
где-нибудь возле жилья, поглядеть на людей, а до деревни шагать было добрых
тридцать верст. Он не знал в точности, пойдет ли до нее, но пойти подмывало,
приспичил какой-то неуемный, зудящий срок подразнить себя людьми и
потревожить, если удастся, их собой. А может, и не тревожить, просто
посмотреть со стороны, услышать человеческие голоса, понять, о чем говорят и
чем живут, заполнить внутри себя неспокойную, требовательную пустоту и
повернуть восвояси обратно. Идти к Рыбной, где его могли увидеть и признать,
он не решался, лучше всего для этого годилась незнакомая деревня. Мало ли
что действительно случится?!
напротив Каменного острова, где промышлял зимой коз. Посреди синюшного,
источенного солнцем и водой льда остров торчал сейчас особенно голо и
неказисто, но Гуськову захотелось тут же, не мешкая, пойти к нему,
захотелось из-за пещеры, в которой он ночевал во время охоты и которая
навела его на удачу. Не останься он в той пещере, неизвестно, повезло бы ему
или нет. Она манила к себе какой-то особенной, потайной, сродни ему,
запретной властью, и манила тоже для тайны, которая могла там открыться или
которую там можно укрыть. Гуськов до сих пор верил, что пещера попалась ему
на глаза не случайно, что в том, что он наткнулся на нее, была не иначе как
воля судьбы. Его вообще в последнее время стали тянуть к себе все укромные
места, какие только встречались в лесу, даже самые малые и бесполезные. Так,
он вдруг останавливался возле мышиных нор и ковырял в них палкой, словно
прикидывая, на что они могут пригодиться, спускался в небольшие впадины и
приседал, проверяя, можно ли в них спрятаться; от глубоких, настоящих ям,
где еще плавал в воде снег, подолгу не отходил, любуясь их обрывистостью и
примеряясь к их глубине; он заглядывал под корни вывороченных лесин, мечтая
отыскать пустую медвежью берлогу; любил ходить по оврагам, неожиданно
посреди спокойного шага вдруг вставать за дерево и озираться, забираться в
глухой чащобник - он как бы прятал себя по частям, по долям то тут, то там,
надеясь сделаться невидимкой. И каменная упрятка на пустынном, заброшенном
острове не могла ему не поглянуться, в ней как нельзя более удачно сходилось
вместе все то, что он выискивал по крупицам.
земли бледной прозрачненькой зеленью сочилась новая травка. Над Ангарой
стоял глухой натужный гул, с каким расшатывало лед. Скоро, совсем скоро,
ближними днями лед сорвет и потащит, потартает вниз - во всем вокруг
чувствовался этот близкий и звонкий момент. И все было в нетерпении, в
ожидании этого момента: казалось, пройдет Ангара - и сразу, без промедления,
грянет лето, как, провернувшись, одним махом наберется и засветит, запылает
не остановить, не удержать никакими оглядками. И сразу грянет какая-то
новая, переломная судьба. Гуськов вдруг тоже ощутил в себе нетерпение: надо
было что-то делать, куда-то торопиться, чем-то заняться. Он наспех поел,
зачерпнув воды из шевелящейся полыньи, и двинулся дальше.
знал, что к вечеру он промается не на шутку, а завтра снова шагать, так что
следовало подкрепиться получше.
излучине Ангары, а, напротив, повернул от нее в гору и, как ни устал, как ни
намаялся, заставил себя уйти подальше. Зверя он давно не боялся, но
показывать свой след человеку не хотелось. И утром, продвигаясь к жилью, он
сделал прежде большой крюк по горе и обошел деревню с верхней стороны.
звенящий на одном сплошном зыбком голосе гуд, какой висит над каждым
поселением. Забавно: даже здесь петухи пели иначе, чем в Атамановке, они
здесь действительно пели, а не горланили что есть мочи, как в его родной
деревне. Вот что значит другой район. На западе, на фронтовых дорогах, где
приходилось слышать петухов, он всякий раз отмечал, что они там слабей,
бережливей, сдержанней, а может, хитрей ангарских, но оказывается, что и на
Ангаре они голосят по-разному.
которой неровно и дыряво виляла через березник. Городили, похоже, бабы, и
городили уже в войну, жерди были протянуты как попало: где с кольями, где
просто прибиты или подвязаны к деревьям - и провисли, а поправить руки еще
не дошли. Вот посеют хлеба - придется поправлять. Вытянув шею, Гуськов
смотрел влево, где в версте или чуть побольше от него маячила крайняя изба,
и размышлял, как подобраться к деревне поближе, чтобы видеть, что в ней
происходит. Ему и страшно было, и хотелось, не терпелось попытать себя
опасностью, хотелось что-нибудь вытворить, напугать и себя и других; в нем
начинала разогреваться накопившаяся дурная кровь, взыгрывать неопределенные
поперечные желания. Он не понимал, для какой надобности тащился сюда за
тридцать верст - не для того же, чтобы постоять вот так возле прясла и
повернуть назад.
увидел на поскотине за черемуховым кустом корову - крупную, пегую, в больших
черных пятнах на белом или, наоборот, в белых на черном; он потому и не
разглядел ее раньше, что она была под рябь березника, за которым он стоял.
Рядом с коровой пасся теленок - маленький, такой же пятнистый, в мать,
первогодок, по третьему или четвертому месяцу. Обрадованно, что отыскалось
занятие, Гуськов стал наблюдать за ними. Опустив голову, корова что-то
выискивала по земле, хотя подбирать в эту пору зелень, которая еще путем не
взошла, было все равно что пить росу. Теленок, кажется, понимал это лучше
матери и знай тыкался в ее вымя, а она не давалась, она переступала и
отходила. Он лез снова, тогда она, оборачиваясь, отталкивала его/тупым
комолым лбом.
каким месяц назад он следил за стригунком на конном дворе, когда высматривал
отца. Теперь это внимание еще больше обострилось и напряглось, и, похоже, не
зря: он словно чувствовал, что ему никогда впредь не придется иметь дела с
домашним, полезным человеку скотом, и, отлученный от него, он тянулся к нему
тем сильней, чем дальше должен был отстоять. По сравнению с другими потерями
эта была не самой важной, но почему-то болезненной и непонятной, и что-то в
нем не хотело с нею мириться.
хозяйка не отпустит в эту пору сосунка на волю. Как корова ни отбрыкивается
от него, а домой она сегодня вернется без молока. Гуськов, довольный,
улыбнулся, ему показалось, что не кто иной, как он, подстроил этот побег. Не
приди он, вполне могло выйти, что и теленок остался бы у себя дома. А
теперь, коль выскочил, не отступайся: долби ее, долби, вытягивай все до
последней капли - будет о чем твоей хозяйке вечером поговорить.
какое-то пока неизвестное ему дело, ради которого он сюда шел. По-доброму,
надо бы, наверно, переждать белый день и лишь потом соваться туда, куда его
не звали, но ждать он не хотел, его по-прежнему зудило, подгоняя вперед,
нетерпение, оно становилось все неспокойней и злей. Гуськов знал, что на
рожон он не полезет и последних дуростей делать не станет, и надеялся, что,
как бы ни повернулось дело, успеет скрыться. Голыми руками его не возьмешь.
Скоро перед ним открылся край деревни, и только он открылся, донеслись звуки
гармошки. Гуськов оторопело вспомнил, что сегодня не простой день, что
сегодня праздник - Первое мая. Ишь как: справляют, значит. Война не война, а
справляют, гуляют, вывесили вон красный флаг, достали сбереженную гармошку,
к вечеру пойдут компаниями от избы к избе, запоют, запляшут, распахнутся во
всю душеньку - нет, видать, ничем не пришибить народ. И в Атамановке сейчас
тоже гуляют. Гуськова охватили не отчаяние и не обида - что теперь
обижаться! - а взяло какое-то недоверчивое удивление: празднуют. Как до
войны, будто ее и не было. И наплевать им на то, что он бродит поблизости,
он тут для них не существует.
Гуляют. Все мелкие заботы сегодня ничего не значат:
березнику и была уже недалеко от того места, где он только что стоял. Он
направился дальше и снЬва оглянулся, всматриваясь в теленка с неожиданно
павшей жестокой мыслью. Теленок взбрыкнул задними ногами, будто кто его
ужалил или ткнул, отскочил в сторону и скоро успокоился, принявшись лениво
помахивать хвостом. Гуськов оглянулся теперь уже на деревню - дорога к
поскотине была пуста - и решительно повернул назад.
легкая и праздничная, возникающая от солнца и полнящая тишину. Едва деревня
скрылась из виду, угасла и гармошка, все звуки слились в одно широкое и
просторное, бесконечное русло. Пытаясь остановить себя, Гуськов на минуту
задержался возле прясла, где наметил перелезать, еще раз прислушался и
осмотрелся кругом и торопливо, боясь в то же время опомниться, перемахнул
через низкую городьбу. Подобрав по дороге хворостину, он зашел снизу в тыл
корове, она, почуяв его, повернула голову и уставилась на человека большими