Чтение 30–й страницы книги ~Одинокая леди~

— Мы в полном дерьме! — запричитал Чэд. — Я знал это! В ту самую секунду, когда ты появилась в моем кабинете, я почувствовал, что пахнет бедой.
Я рассердилась.
— Нечего валить всю вину на меня! Начнем с того, что я не хотела соглашаться на эту вонючую роль, будь она проклята! Но вы не желали слышать «нет» ни в коем случае!
— Каким образом, провались оно все в тартарары, мог я предположить, что ты не ездишь верхом? — рявкнул он на меня.
— Единственная лошадь, которую я видела, была запряжена в карету и стояла перед входом в гостиницу "Плаза Отелы> в Нью-Йорке!
— Нет, меня сглазили, — вздохнул Чэд.
— А что мне делать с Куинни? — спросил маленький ковбой, указывая на белую лошадь.
Чэд поглядел на него так, что не оставалось никакого сомнения в том, что нужно делать с этой лошадью и вообще со всем на свете.
— Скажите, она не злая? — спросила вдруг я маленького ковбоя.
— Как дитя, — сказал он. — Любит всех на свете.
— Помогите мне, — попросила я. — Хочу попробовать, как это у меня получится.
Он встал у левого бока лошади, сложил руки замком и сказал:
— Поставьте сюда левую ногу. И перекидывайте через седло правую ногу.
— О'кей! — я сделала так, как он велел, и одно мгновение все шло чудесно. До того момента, как лошадь двинулась, потому что в следующий момент моя нога повисла где-то с другой стороны, потом взвилась в воздух, и я шлепнулась в грязь с правого бока лошади. Та встала.
— С тобой все в порядке? — бросился ко мне Чэд. Я приподнялась и, опираясь на локоть, огляделась.
Грязь облепила и меня, и замечательное замшевое платье, Я перевела взгляд на мужчин.
— Извините, парни! — сказала я светским тоном, и вдруг абсурдность ситуации дошла до меня и я стала хохотать — не смеяться, а именно хохотать.
Чэд решил, что у меня началась истерика, и помог мне подняться на ноги, крикнув при этом, чтобы позвали врача.
— Не волнуйся, не беспокойся — все обойдется, — стал он уговаривать меня.
Но я никак не могла остановиться — смеялась и смеялась, и уже к вечеру меня сняли с картины.
Глава 15
Чэд отвез меня в мотель. По пути он остановился у магазина и купил бутылку шотландского виски. Уже через час после приезда в мотель он управился с половиной бутылки. Когда он, наконец, поднялся, было почти восемь.
Он неопределенно помахал в воздухе рукой и объявил:
— Пожалуй, неплохо было бы что-нибудь поесть! Вести машину он был явно не в состоянии.
— Может быть, попросить принести что-нибудь сюда, в номер? — предложила я, понимая, что ехать с ним нельзя.
— Они здесь ничего не держат! — объявил он мне. — Неужели ты думаешь, что студия настолько глупа, чтобы снимать для вас комнаты в мотелях, где можно еще и заказать что-нибудь в счет оплаты номера?
Я промолчала.
— Мы пойдем куда-нибудь.
— Я бы не хотела, чтобы ты вел машину.
— А мы можем пройтись. Тут, в этом квартале, есть несколько вполне сносных местечек, где человек может поесть.
— О'кей, — согласилась я.
Мы попали в ресторан, расположенный на северной стороне улицы, на которой находился известный аптечный магазин Шваба. Как и в большинстве калифорниских ресторанов, в этом царил полумрак. В стороне от стойки сидел за роялем пианист и что-то наигрывал. Вокруг него сидели несколько посетителей, слушали и баюкали в своих ладонях бокалы с бренди.
Мы прошли мимо них. Нас встретил старший официант и проводил к столу.
— Грудинка сегодня великолепная, — сообщил он доверительно.
Чэд взглянул на меня, и я согласно кивнула.
— Неси сразу две двойных порции! — приказал он официанту. — Но сначала принеси мне тоже двойной скотч со льдом.
Грудинка оказалась, действительно, великолепной, как и было обещано.
Однако Чэд к своей не притронулся, и весь его ужин состоял из виски со льдом.
— Почему вы не едите? — спросила я.
— Не изображай из себя женщину! Я умолкла. Официант принес кофе. Чэд сделал маленький глоток.
— Какие у тебя теперь планы?
— Думаю, что завтра же полечу обратно в Нью-Йорк.
— Тебя там ждет что-нибудь конкретное?
— Нет. Собираюсь опять сесть верхом на своего агента и погонять его.
— Извини, что все так получилось, — сказал ои.
— Должен же кто-нибудь вытягивать пустой билетик счастья.
— Я хотел бы поблагодарить тебя за то, что ты тогда так смело попыталась сесть на лошадь, — сказал он. — Если бы ты не сделала этого, я бы потерял эту работу.
Я не поняла его, но промолчала.
— Понимаешь, благодаря твоему падению в грязь мы выбрались чистыми — доктор признал несчастный случай, страховая компания оплатила задержку съемок. Все это не стоило студии ни пенни, и все теперь счастливы.
Я опять промолчала.
Он пристально посмотрел на меня.
— Все, кроме тебя. Я по-прежнему уверен, что мм могли бы снимать замечательные картины вместе.
— Может быть, мы еще и снимем, — сказала я.
— Нет, — горестно покачал он головой, — так не пойдет. Не сработает... Слишком большое напряжение. Каждую неделю мы должны давать новую ленту. Нужно все время крутиться, крутиться, крутиться...
— А как же та картина, тот замысел, о котором вы мне вчера говорили?
— спросила я. — Мы все еще могли бы сделать пробную съемку?
— Могли бы. Но именно поэтому я так хотел, чтобы ты снялась в этой картине. Понимаешь, студия предпочитает брать актеров, уже снимавшихся у нее.
— Увы, вина моя.
— Нет, ты пыталась.
Подошел официант и снова наполнил наши чашки.
— Ты когда-нибудь была в Вегасе?
— Нет.
— Так чего же ты собралась сидеть здесь, а потом в Нью-Йорке? Мы тут одной компашкой надумали завтра вечером заскочить на открытие концертов Синатры. Повеселимся там, и ты сможешь прямым рейсом вернуться на восток.
— Боюсь, что я не могу.
— Мы не станем там уж очень залетать... И вообще, ты можешь взять отдельную комнату.

— Нет, спасибо. У меня нет настроения. Я полечу домой и проведу несколько дней, валяясь в постели. Он некоторое время сосредоточенно молчал.
— У вас с Джоном что-нибудь серьезное? — спросил он наконец.
— Нет!
— Ты не обязана была отвечать, — сказал он быстро, уловив выражение моего лица. — Ты могла бы сказать, что я лезу не в свое дело.
— Но я уже ответила.
— Я не хочу, чтобы ты уезжала, — сказал он вдруг.
— Почему?
— Если ты улетишь, я останусь с ощущением, что я проиграл, А я ненавижу проигрывать.
Я почувствовала, как во мне нарастает одновременно раздражение и беспокойство.
— Вы хотите сказать, что не хотели бы отпускать меня до тех пор, пока не уложите меня с собой в койку? Я права?
— Ну... не совсем... Хотя, да, возможно. Право, я сам толком не знаю.
— Почему бы вам прямо не сказать все то, что у вас в мыслях? — спросила я, глядя ему в глаза. — Или мужчины здесь играют в эти игры таким извилистым способом?
— Я вовсе не играю ни в какие игры, — слабо запротестовал он.
— Тогда что у вас там в мозгах шевелится?
— Слушай! — заговорил он вдруг с резкостью, свойственной продюсерам.
— Я не вижу никаких причин, по которым я должен разрешать тебе подвергать меня перекрестному допросу да еще в таком тоне. Я вывернулся наизнанку для тебя!
— Вы совершенно правы, — сказала я. — Приношу свои извинения.
Он улыбнулся с явным облегчением.
— Не надо извиняться. Ты была совершенно права. Я действительно все время хочу затащить тебя в постель.
Я ничего не ответила.
Он помолчал и сделал официанту знак принести счет. Но когда мы приехали в мотель, он вошел вслед за мной в комнату и стал снимать пиджак.
Я остановила его.
— Мы друзья?
— Да.
— Так почему вы никак не поймете, что я еще не созрела для того, чтобы завалиться с вами прямо сейчас? На мне уже и так слишком много дерьма, которое, как я выяснила, в изобилии ляпают на женщин на вашем прекрасном побережье. Я должна очиститься хотя бы, прежде чем смогу даже просто подумать о себе в кровати с вами.
Он еще немного поразмышлял.
— И ты не обманываешь? Не динамишь?
— Я говорю с вами совершенно откровенно и честно. Вы — то, что надо.
Вы мне симпатичны. Просто я сейчас совершенно не в том состоянии...
Он стал натягивать пиджак, с трудом попадая руками в рукава.
— Знаешь, может быть, я слегка тронулся, но я верю тебе.
— Спасибо, Чэд.
— Я могу навестить тебя, когда буду в Нью-Йорке?
— Я обижусь, если вы не появитесь у меня, — сказала я, провожая его до двери.
У выхода я в нерешительности остановилась. Но он быстро поцеловал меня и, открыв дверь, сказал:
— Так мы увидимся обязательно, — и ушел. Не успела я затворить за ним дверь, как зазвонил телефон. Вернее, он начал звонить как раз в тот момент, когда я запирала дверь.
Это, конечно, был Джон.
— Я названивал тебе весь вечер, — сказал он вместо приветствия.
— Я только что вернулась с ужина.
— Я знаю. Мне необходимо увидеться с тобой!
— А мне необходимо уложить вещи и выспаться, — сказала я твердо. — Мой самолет улетает рано утром.
— Я слышал, что произошло на студии, — сказал он. — Но мне хватит нескольких минут... Ты не можешь улететь, не дав мне хотя бы возможности попытаться все объяснить!
Я немного подумала — и сдалась.
— Сколько времени тебе понадобится, чтобы добраться до меня?
— Одна минута, — ответил он, не задумываясь. И пояснил:
— Я в конторе мотеля, в двух шагах от тебя.
И действительно, он постучал в дверь даже раньше, чем я положила трубку.
— Входи! — крикнула я, все еще не решив для себя, правильно ли поступаю.
Он прошел за мной в комнату. Я указала на полупустую бутылку шотландского, оставленную Чэдом.
— Может быть, ты хочешь выпить?
— С удовольствием.
— Пожалуйста.
Я неторопливо достала из морозильника лед, взяла несколько кубиков, бросила в стакан, щедро налила виски и протянула ему. Он выглядел усталым, осунувшимся. Но после того как сделал хороший глоток, на щеках его стал проступать слабый румянец. Я предложила ему сесть на кушетку, а сама уселась в кресле напротив.
— Я совершенно не понимаю, что на меня накатило, — сказал он задумчиво. — Обычно я веду себя совсем иначе.
Я не ответила.
— Я хочу принести извинения.
— Не надо. Во всем происшедшем столько же моей вины, сколько и твоей. Просто я не знала правил игры.
— То, что происходит с нами, — никакая не игра! — запротестовал он.
— Я действительно увлекся тобой. Всерьез!
На это я ничего не могла ответить, Он подождал и сделал еще один большой глоток.
— Мне бы не хотелось, чтобы ты улетела завтра обратно. Я хочу, чтобы ты вернулась со мной в дом над морем. Чтобы мы начали все с самого начала, снова... На этот раз все будет хорошо, я тебе обещаю.
— Нет, Джон, думаю, что возвращение невозможно. Просто второй раз все это не сработает, — сказала я, стараясь, чтобы мои слова звучали как можно мягче. — Теперь я знаю.
Он заговорил, и в его голосе звучали и настойчивость, и мольба, и искренность.
— Нет, сработает! Я тоже знаю, что все будет хорошо. Вспомни, как прекрасно было все в ту ночь! И все может повториться, если только ты согласишься сделать попытку... Дать мне хоть маленький шанс...
Я смотрела на него и думала: как это удивительно, что он не понимает, ничего не понимает. Все, о чем он вспоминает, о чем говорит, — то, что ему было хорошо, только то, что чувствовал он. И каким-то странным образом у него из памяти выветрилось, стерлось все, что произошло после той ночи.
Но я-то помнила!
Все, что произошло с нами, что встало между нами, теперь возникало перед моими глазами каждый раз, когда я умолкала и глядела на него.
Возникало и коренным образом меняло мое отношение и к нему, и к тому, что было. Но в то же время, видя его сидящего передо мной таким униженным — хотя до конца он этого не понимал, таким жалким, я подумала, что бессмысленно ему что-нибудь говорить, что-либо объяснять, пытаться открыть ему правду, потому что все, что я могла бы ему сказать, только углубит его унижение. И потому я солгала.
— Мне совершенно необходимо вернуться. Фэннон и Гай нашли для меня интересную работу, и она начинается прямо на днях. Они сообщили мне, что надеются добиться, чтобы работа над пьесой началась на месяц раньше того срока, который предполагался раньше.
Он глубоко вздохнул, и я увидела, как напряжение постепенно отпускает его, лицо разглаживается. Мой ответ, точнее, мой отказ в такой форме был именно тем, что ему, как деловому человеку, было понятно и с чем он не мог не считаться. Дело, а не личные приязни и неприязни.
— Скажи, тебе тоже было хорошо со мной? — спросил он.
Я поднялась на ноги.
— Изумительно!
Он поднялся вслед за мной с кушетки и потянулся, чтобы обнять меня.
Я остановила его руки.
— Нет, Джон.
Он посмотрел на меня с откровенным непониманием и недоумением.
— Я совершенно вымоталась. Пустышка, — сказала я. — И в эту ночь я не принесла бы тебе никакой радости. — Мне вспомнился кошмарный сон, приснившийся мне предыдущей ночью. — Мне пришлось столько носиться взад и вперед по стране, что я чувствую себя каким-то футбольным мячом.
Он ничего не сказал в ответ и продолжал смотреть на меня голодными глазами.
— Ты понял, что я сказала? — спросила я с ноткой раздражения в голосе. — Я не машина. Я человек. Не говоря уже о том, что мне просто необходим сон.
Наконец он кивнул, соглашаясь.
— Прости, я все время забываю. Женщины адаптируются к перемене часовых поясов гораздо хуже, чем мужчины.
Я посмотрела не него с изумлением. — Господи, да о чем он? В его словах не было совершенно никакого смысла-А я в этот момент смертельно хотела только одного: завалиться спать и — ничего больше.
— Так что я оставляю тебя, чтобы ты могла хоть немного отдохнуть, — сказал он великодушно — Боже мой! — и поцеловал меня.