Чтение 30–й страницы книги ~Прах и пепел~

- Тут в поселке обнаружены автомашины, в темноте не разобрали чьи, подумали - немцы, оказались наши, вроде бы авторота.

- Какой дивизии?

- Не знаю, товарищ генерал армии. Разбудили шоферов, путаются, не могут толком сказать, кому подчиняется авторота.

- Остановитесь в поселке.

Начало светать, машины были уже видны, стояли вплотную к домам, к сараям, некоторые во дворах, маскировались вроде.

Поехали дальше. Через минут десять опять остановились. На въезде в Пронск их ожидал Голиков. Увидев Жукова, не удивился, старая штабная лиса, понимал, кто приедет, подошел, отрапортовал: все командиры дивизий собраны в Старожилове, здесь недалеко, чуть восточнее Пронска.

- Что за машины в ближайшем поселке?

- Машины? - удивился Голиков. - Никаких машин здесь быть не должно. Тут еще не дислоцирована ни одна дивизия.

- Там авторота.

Голиков пожал плечами.

- Понятия не имею.

- Какой-нибудь командир дивизии припрятал? Может быть, и в других деревнях прячут. А в отчетах показываете - нет автотранспорта.

- Это не наши машины, возможно, какая-то бродячая авторота.

- Она в расположении вашей армии, и вы обязаны знать. Разберитесь и доложите. Прячут? Скрывают? Кто? По чьему приказу? Дезертиры? Откуда? Кто главарь?

Совещание в Старожилове Жуков начал словами:

- В отчетах показываете отсутствие автотранспорта, а я сейчас своими глазами на подъезде к Пронску видел автороту Чья она?

Все молчали.

- Выходит, ничья, - нахмурился Жуков. - Разберемся, чьи машины, и тех, кто их скрывает, жестоко накажем. Предупреждаю: за малейшую ложь в отчетах, за сокрытие вооружения и техники виновных ждет суровое наказание. Для формирования было достаточно времени. Теперь вы на фронте. Здесь нужны боеспособные дивизии.

После такого выступления сообщения командиров звучали совсем не так, как доклад Голикова. Есть недокомплект того-другого, желательно получить до начала военных действий, а если нет, постараемся добыть на поле боя. Но моральный дух бойцов высок, задача командования будет выполнена.

Слушая командиров дивизий, Жуков поглядывал на часы. Половина десятого, пора возвращаться в Перхушково. Но дело с авторотой надо закончить на глазах у всех Если ее скрывает командир дивизии, он будет разжалован в рядовые, если рота дезертиров, то командир будет расстрелян. Хороший урок для всей Десятой армии.

- Что с авторотой? - спросил он у Голикова.

- Особист разбирается.

- Пошлите машину за командиром автороты, пусть немедленно явится.

Вскоре в комнату вошел толстый майор в очках - особист. За ним ввели красноармейца с измученным лицом, обветренными губами, в шинели, пилотке, сапогах. Жуков озадаченно смотрел на него.

- Я приказал явиться командиру автороты!

Особист козырнул:

- Разрешите доложить, товарищ генерал армии. Командного состава в роте не осталось. Куда делись или куда их подевали, пока не установлено. Водители показали, что ими командовал вот этот красноармеец. Его допрос я и веду. Очень много неясностей, товарищ генерал армии.

Жуков перевел взгляд на Сашу.

- Почему не докладываетесь?

Саша поднял ладонь к пилотке, что-то проговорил. Голос хриплый, простуженный, ни слова не разберешь.

- Что, что?! - раздраженно переспросил Жуков.

- Красноармеец Панкратов _доставлен_, - повторил Саша.

Жуков смотрел на него. Так ему еще никто не смел отвечать.

Саша выдержал его взгляд. Расстреляют? Плевать!

- Вы командовали ротой?

- Я вел роту в Пронск.

- Откуда?

- Из района деревни Хитрованщина, западнее железной дороги Михайлов - Павелец.

- А где командир роты?

- Погиб при авиационном налете.

- Вот-вот, - вмешался особист, - весе командиры убиты, все шоферы целы.

- Кто вам поручил вести роту? - сурово спросил Жуков.

Саша затравленно огляделся. Генералы, полковники, сидят тут, смотрят на него. Гладкие, с ромбами, со шпалами... Их бы сейчас туда, в снег, в овраг, машины на плечах вытаскивать... Стратеги... Довели страну... Допустили Гитлера до Москвы... Сказать бы им все, что он о них думает...

- Я спрашиваю, кто вам поручил вести роту?!

И этот! Прославленный полководец - тоже _ведет допрос_.

- Ну! - повысил голос Жуков.

- Родина поручила, товарищ генерал армии, - прохрипел Саша.

Все молчали. И генералы, и полковники.

Жуков не спускал с Саши пристального взгляда.

- Вы член партии?

- Беспартийный.

- Как оказались в Пронске?

- Рота должна была доставить груз в Узловую, в тылы Двести тридцать девятой дивизии. Встретился капитан с бойцами, сказал, что дивизия в окружении. Что делать? Немецкие танки движутся на Михайлов и Скотин. Единственная дорога для нас была между Михайловом и Скопином.

- Разве там есть дорога?

- Есть грейдер.

Жуков наклонился к карте.

- Здесь ничего не обозначено.

- Дорога строилась перед войной, не закончена. Успели пройти грейдером. На карте, конечно, нет.

- А вы откуда знали про грейдер?

- Работал на строительстве этой дороги.

- Можете показать?

Саша наклонился к карте. С пилотки упала капля, снег таял в тепле.

- Разрешите снять головной убор, а то карту замочу.

- Снимайте.

Саша сунул пилотку под мышку, снова наклонился к карте.

- Вот по этим населенным пунктам: Дурное, Грязное, Малинки, Хитрованщина.

Жуков подвинул карту начальнику штаба.

- Перенесите на свою карту, произведите рекогносцировку. - Повернулся к Саше. - В каком состоянии дорога?

- Мы прошли с лопатами. А если со снегоочистителем, то проехать легко.

- Сколько шли?

- Двое суток. Ночами. Днем боялись воздуха.

- Ночи теперь длинные, - задумчиво проговорил Жуков. - Потери?

- Есть раненый, обмороженные. Прошу оказать медицинскую помощь. - Саша оглянулся на особиста. - Хотя гражданин майор назвал нас преступниками, но преступники тоже имеют право на медицинскую помощь.

- Помощь будет оказана, - сказал Жуков, - а вы знаете фамилию командира Двести тридцать девятой дивизии?

- Не знаю.

- Полковник Мартиросьян!

Поднялся командир Двести тридцать девятой дивизии, молодой красивый армянин.

- Полковник Мартиросьян, ваша авторота?

- Разрешите доложить, товарищ генерал армии, в наше распоряжение шла отдельная авторота подвоза. Однако дивизия уже вела бой с окружавшими ее превосходящими силами противника и двадцать седьмого ноября, закопав в лесу тяжелое оружие, прорвала кольцо окружения и пришла сюда, в район "Большое село". Прибыть в окруженную дивизию авторота не могла. Есть основания думать, что это именно та самая авторота.

- Откуда у вас такие основания?

- Так получается по совпадению всех обстоятельств, товарищ генерал армии. И если вы мне позволите сказать...

- Говорите!

- Если вы мне позволите сказать, товарищ генерал армии, - повторил Мартиросьян, - то движение этой роты в Пронск в коридоре между двумя атакующими танковыми колоннами противника считаю мужественным выполнением своего воинского долга.

- Вот как, оказывается, - усмехнулся Жуков. - Ладно, садитесь! Красноармеец...

- Панкратов, - подсказал особист.

- Панкратов... В карте разбираетесь. Где учились?

- На автодорожном факультете Московского транспортного института.

- Инженер, значит... А почему рядовой?

- Так получилось.

- Есть документ об образовании?.. Покажите!

Саша расстегнул шинель, из кармана гимнастерки вынул сложенное вчетверо свидетельство, положил на стол. Деваться некуда! Черт с ними, пусть знают. Дальше фронта не зашлют.

Жуков прочитал первую страницу, перевернул... Саша не отрывал от него взгляда... Сейчас дойдет до строчки: "Дипломный проект не защитил ввиду его ареста..." Дошел! Поднял глаза на Сашу... Смотрит... Опять читает, опять смотрит...

- В комсомоле были? С какого года?

- С двадцать пятого.

Жуков опустил глаза к свидетельству.

- Тут обозначен зачет по военному делу...

- В институте была высшая вневойсковая подготовка.

Жуков повернулся к Голикову.

- У нас инженеров не хватает, а у вас они тут ходят в простых шоферах.

Голиков мог бы сказать, что об этой автороте он ничего не знает и шофера этого видит впервые. Но он был опытный чиновник и понимал - в такой ситуации возражать нельзя. Жуков прав: так использовать инженерные кадры - непорядок, за непорядок кому-то надо выговорить, кому именно, не имеет значения.

Жуков взял у Саши красноармейскую книжку, передал начальнику штаба и, смотря в свидетельство, продиктовал:

- Запишите дополнительные данные: окончил автодорожный факультет в 1934 году. Свидетельство номер сто восемьдесят шесть дробь тридцать четыре... Записали? Составьте аттестацию на присвоение звания военного инженера третьего ранга, я ее сейчас утвержу.

Вернул Саше свидетельство.

- Поздравляю с присвоением звания военинженера третьего ранга.

- Спасибо, товарищ генерал Армии.

- Работайте, воюйте, служите Советскому Союзу.

Саша козырнул:

- Есть служить Советскому Союзу!

Утром 6 декабря советские войска перешли в контрнаступление и, несмотря на сильные морозы и глубокий снег, отбросили противника на 150-200 километров от Москвы.

По радио гремела бравурная музыка, каждые полчаса передавали сообщения о стремительном продвижении немецких войск, о занятых городах, сбитых самолетах, сотнях тысяч пленных: "Советские войска так бегут, что мы едва за ними поспеваем". Эмигрантские газеты ликовали: "Настало наше время". Мережковский и Зинаида Гиппиус благословляли немцев на "крестовый поход".

Германия победит Россию так же молниеносно, как победила другие страны Европы. Что же будет с ним, с Шароком? Успеет ли Берия уничтожить документы своего ведомства? Если не успеет, значит, немцы у себя в тылу, в Париже, обнаружат господина Привалова - советского шпиона. Даже если документы будут уничтожены, захватят сотрудников НКВД те, спасая свою шкуру, выдадут его. В обоих случаях виселица ему обеспечена.

Что же делать? Пойти и открыться немцам? Зачем он им? Кто он? Брошенный Советами на Западе шпион. Будет оправдываться: "Работал не против Германии, а против белогвардейской эмиграции". Кто его станет слушать?

Уйти к англичанам? С чем? Кого он им даст? Третьякова? Не нужен им ни Третьяков, ни Шарок. Отдадут в СССР незадачливого перебежчика: получайте от верных союзников по антигитлеровской коалиции.

Уходить надо было тогда, в тридцать девятом, не с пустыми руками пришел бы, а с большой добычей: резидент, агенты, явки, Эйтингон с мексиканской командой. И недалеко пришлось бы идти, на соседней улице их контрразведка.

Немного успокоила Шарока остановка немцев под Москвой - не сумели взять с ходу, значит, НКВД успеет вывезти или уничтожить документы, легенда господина Привалова так быстро не раскроется. Если немцы и победят, то не так скоро, как предсказывали некоторые эмигранты, "фикция отпора" - утверждал писатель Борис Зайцев. Оказалось, не фикция.

Всю свою жизнь Шарок трепетал перед советской властью, был убежден в ее несокрушимости. И вот со злорадством наблюдал за ее поражением. Но если режим падет, то и ему придется отвечать за его преступления, повязан с ним навсегда. Так что пусть уж лучше продержится, а там будет видно.

А пока надо избрать правильную линию поведения. Молодой русский эмигрант в _такое время_ не может быть изолирован от своих соотечественников. В этом смысле и Шпигельглас, и Эйтингон были предусмотрительны: у него должен быть круг хороших знакомых. И такой круг у него есть, не слишком богатые люди, скорее бедные, но настоящие русские люди, соседи, посетители того же кафе, куда вечерами захаживал Шарок и которое содержал русский хозяин. По воскресеньям Шарок встречался с ними в Храме Покрова Пресвятой Богородицы на rue de Lounnel, служил там популярный среди верующих отец Димитрий Клепнин, а мать Мария Пиленко открыла при церкви столовую для бедных и безработных...

Были среди эмигрантов противники Гитлера, они молчали, были выжидающие и были ликующие, при каждой победе немцев обнимались и целовались. К ним и примкнул Шарок. Не для объятий и поцелуев, а чтобы обезопасить будущее: если победят немцы, то он еще до победы доказал им свою лояльность, если победят русские, то он, советский разведчик, выполнил свой долг - внедрился во вражеский лагерь.

Немецкие власти ликвидировали все эмигрантские организации и создали одну новую, единую, верную Германии, под названием: "Управление по делам русской эмиграции во Франции", оно помещалось в большом доме на улице Галянер, там регистрировали эмигрантов, выпускали газету "Парижский вестник". Возглавлял управление какой-то Юрий Жеребков, человек с вихляющей походкой, до войны был профессиональным танцором. Шарок бывал на его выступлениях. Расхаживая по эстраде, Жеребков обрушивался на "советских агентов", которые пытаются разжечь в среде эмигрантов ложнопатриотические чувства.

- Берите пример с миллионов русских солдат, которые против своей воли сражаются в рядах Красной Армии! - восклицал Жеребков. - Они не оказывают сопротивления немецкому наступлению и при первой возможности не только переходят к неприятелю, но выражают желание с оружием в руках бороться против советского режима, освободить Родину от сталинского и большевистского ига.

Бывал Шарок и на других собраниях, устраиваемых для эмигрантов, примелькался там, появились знакомые. Он сбрил усы и бороду, чтобы при случайной встрече не узнал его Третьяков, а встречи с Викой не опасался: Вика в Лондоне с мужем, одним из ближайших сотрудников генерала де Голля. А вскоре перестал опасаться и Третьякова: немцы его арестовали как советского агента, значит, воспользовались данными французской полиции: та подслушала исповедь Плевицкой. Правильно он поступил, оборвав связь с Третьяковым.

Стройный, голубоглазый, русоволосый, в приличном костюме, сдержанный, аккуратный, Шарок производил хорошее впечатление. Но с выбором не торопился. Силу набирал НТС - Национально-трудовой союз, молодые прибавляли в скобках к этому названию (НП) - новое поколение. Из Югославии перебрались в Германию, активно сотрудничали с немцами: в лагерях для военнопленных вербовали

"добровольных

помощников"

немецкие вспомогательные, охранные, полицейские части, потом вербовали в армию Власова и в национальные формирования СС. Перед

несчастными военнопленными, которых Сталин объявил изменниками, вставала дилемма: неизбежная смерть в лагере или жизнь на службе у немцев, многие выбирали жизнь. Перед Шароком такая дилемма не стояла. Подбирал НТС и людей для работы в Восточном министерстве, но служба на оккупированной территории СССР в районной администрации в глухомани не устраивала Шарока. И он обдумывал, тянул время, не мог решить. Однажды поймал себя на мысли, что отвык сам решать, давно уже за него решали другие. Решили они и на этот раз.

Как-то в феврале сорок второго года поравнялся на улице с Шароком человек. Трость, пальто, шляпа, но по тому, _как_ нарочито замедлил шаг, Шарок почувствовал опасность, отодвинулся, поднял глаза и похолодел - на него смотрел "Алексей", тот самый, что приезжал в Париж для ликвидации сына Троцкого, Льва Седова, бывший боксер, поразивший в свое время Шарока своим блестящим французским языком. Шарок знал, _какие специальные_ поручения выполняет "Алексей" из группы Якова Серебрянского. Но как он очутился здесь?! Уже давно расстрелян и сам Яков Исакович Серебрянский, и все "Яшины ребята". "Алексей" протянул руку, произнес по-французски:

- Жерар Дюраль, или просто "месье Жерар".

Они зашли в кафе, сели в углу, попросили кофе. Кафе было пусто, хозяин возился за стойкой.

- Почему растерялся, разве никого не ждал? - спросил "Алексей" опять по-французски; и дальше весь разговор они вели на французском.

Ощущение опасности не покидало Шарока. Может выхватить пистолет, застрелить его, потом хозяина и исчезнуть. Пальто и шляпу не снял - наготове сидит, место выбрал напротив окна и плотно закрытой двери (февраль как-никак), сбоку хорошо виден хозяин - все мгновенно проделает.

Не спуская глаз с рук "Алексея", Шарок ответил:

- Я слышал, будто бы Якова Исаковича и всю его группу посадили.

"Алексей" отпил немного кофе, поставил чашку на стол, посмотрел на дверь, Шарок не спускал с него напряженного взгляда и вдруг увидел, что черты его лица вовсе не стерты: хорошо обозначены твердые скулы, как у многих боксеров, немного приплюснутый нос, взгляд не тусклый, а цепкий, пронзительный. Странно, ничего этого Шарок раньше не замечал.

- Мне тогда сунули десятку, - сказал наконец "Алексей", - остальных расстреляли. С Яковом Исаковичем почему-то тянули, сидел в камере смертников, дожидался, это его и спасло. Началась война, "хозяин" спрашивает "нашего": "А где Серебрянский?" - "Сидит в тюрьме, дожидается расстрела". "Хозяин" говорит: "Что за чушь?" Ну, "наши" быстренько в камеру, вытаскивают Якова и отправляют в санаторий, ему ежовские холуи отбили печень и почки.

Он снова отхлебнул кофе, держит чашку в руке, слава Богу!

- Яков Исакович потребовал вернуть группу, а от нее остался я один. Такую команду уничтожили, погубил разведку Ежов, алкоголик, педераст!

Поразил Шарока не сам рассказ, а откровенность "Алексея", свободно говорит о "хозяине" - товарище Сталине, о "наших" - Берии и Судоплатове... С чего бы это? Не усыпляет ли таким образом его бдительность?!

"Алексей" вдруг усмехнулся:

- На мои руки поглядываешь, решил, я по твою душу пришел?

- А меня за что? - деланно рассмеялся Шарок.

- А меня за что? - сощурился "Алексей".

- Ни за что, конечно, - поспешил согласиться Шарок.

- А вот тебя, между прочим, как раз есть за что.

- Алексей, о чем ты говоришь? - Шарок даже привстал.

- Я тебе назвал свое имя - Жерар.

- Прости, Жерар, я не понимаю, о чем ты говоришь.

- Ты ведь заложил меня, не так ли?