Чтение 30–й страницы книги ~Московский полет~

как нищие у Пэн- Стэйшен в Нью-Йорке даже их плакаты с требованием
легализации их униатской церкви написаны черным углем на обрывках серого
картона.

И все это угрюмое, ожесточенное, серое движение змеилось, как сухая
поземка, в колодце староарбатских домов с осыпающейся штукатуркой, с
выбитыми окнами.

Сумгаитская резня не имеет отношения к азербайджанскому народу! Это
была провокация армянских экстремистов...

Возле знаменитого Вахтанговского театра, тоже окруженного ремонтным
забором, стоят человек тридцать, слушают оратора-азербайджанца. Оратору лет
сорок, мягкое интеллигентное лицо, темные кавказские глаза, черные волосы,
приличный костюм. Я протиснулся через кольцо слушателей и спросил:

Если Азербайджан выйдет из СССР, вы будете резать русских?

Да что вы! -- воскликнул он. -- У нас нет никакой вражды ни к русским,
ни к армянам. И вообще, мы не собираемся выходить из СССР. Зачем нам
выходить?

Ну как же так? -- сказал я. -- Еще пятнадцать лет назад, когда я
приезжал в Баку, меня там называли оккупантом, А сейчас там -- сумгаитская
резня, зеленые Знамена и портреты Хомейни на бакинских демонстрациях -- мы
же видим по Телевидению! Или этого нет?

Ну, это какие-то мелкие хулиганы! Я представляю партию национального
возрождения Азербайджана, но, поверьте, у нас нет никакой ненависти к
русским.

Я отошел в полном недоумении, потому что резня армян в Сумгаите
поразительно совпадала с одним из эпизодов гражданской войны в моем романе
"Выбор России". Когда я писал этот роман, Горбачев только-только начал
перестройку, а я стал думать, что же из этого получится. И два года я
раскладывал этот русский пасьянс, но ничего, кроме гражданской войны, у меня
не получалось. А этот азербайджанец уверяет меня, что -- нет, ничего
подобного!..

И лишь через двадцать шагов я догадался, что только что сам, лично
участвовал в фильме "КГБ сегодня". Идиот! -- сказал я себе. Этот оратор
такой же представитель азербайджанского национального возрождения, как я
член PLO. Гэбэшник он, вот кто! Гэбэшник и провокатор, посланный успокоить
русское население, -- таких успокоителей, должно быть, тут не меньше сотни.

И в поисках скрытой гэбэшной кинокамеры я даже посмотрел вверх, на
крыши и окна соседних домов.

И вдруг из толпы, окружившей другого оратора, я услышал громкий голос,
почти крик:

А что будем делать с коммунистами?

И ответ оратора -- крепкого мужика с лицом тамбовского пахаря.

А коммунистам объявим амнистию! Не уподобляться же нам им, не посылать
же нам 18 миллионов коммунистов в сибирские лагеря! Да, они грабили нас и
награбили миллионы. Так пусть купят на эти деньги трактора и пашут землю! Мы
дадим им землю, как всем!..

Я замер от изумления. Сквозь ожесточение, серость и плебейство Арбата
на меня вдруг глянула другая Россия -- та, по которой я когда-то, в 1962
году, пешком прошел почти тысячу миль -- от Кирова до Астрахани. Эта
многострадальная, голодная и разоренная Россия -- сочиняя "Выбор России", я
был уверен, что, как только Горбачев развяжет ей руки, она начнет вешать
коммунистов на всех телеграфных столбах от Москвы до Владивостока. А она уже
амнистировала их и мечтает превратить их в фермеров! Чья-то рука вдруг легла
мне на плечо. --Хэлло, Вадим! Я оглянулся. Передо мной стоял Гораций Сэнсон
-- самый молодой член нашей делегации, черный журналист из Нью-Йорка

О, привет!-- изумился я.-- Что ты тут делаешь? Ты один?

Слушай,сказал он.-- Ты можешь пойти со мной? Я хочу тебе что- то
показать.

Это далеко? У меня в четыре встреча с друзьями.

Нет, это тут, за углом.

И он повел меня в Калошный переулок, сообщив по дороге, что откололся
от группы, чтобы посмотреть Москву. Я шел за ним, полагая, что сейчас мне
придется быть посредником при каком- нибудь незаконном валютном обмене с
уличными фарцовщиками или купле-продаже фальшивой русской иконы. А когда
Гораций нырнул в какой-то двор, я вообще хотел схватить его за руку и
отговорить от сомнительного приключения.

Но во дворе желтого, приземистого, типично арбатского старого дома я
вдруг увидел не фарцовщиков, а... солдат Их было с полсотни--они сидели на
детской песочной площадке, играли в домино и в шашки, кто-то спал прямо на
земле, кто-то -- на скамейке, а еще несколько -- в тени двух грузовиков,
крытых брезентом. Из кабины одного из грузовиков слышался хрип полевой рации
и голос радиста "Четвертый, я восьмой. У нас все тихо. Прием...". Возле
грузовиков были горкой сложены пластиковые щиты и резиновые дубинки. А
рядом, в соломенном кресле-качалке, сидел молодой веснушчатый лейтенант в
расстегнутой гимнастерке. Держа в руке конец детской скакалки, он крутил ее
вместе с семилетней девчонкой и считал другой девочке, пятилетней, которая
прыгала через скакалку:

Сорок два, сорок три, сорок четыре, сорок пять... Тут он увидел Горация
и меня, выругался сквозь зубы и остановил скакалку.

Скажи ему что я хочу взять интервью, -- сказал мне Гораций.

Здравствуйте, -- сказал я лейтенанту по-русски. -- Мистер Гораций Сэм
сон -- американский журналист. Он хочет взять у вас интервью.

А вы кто?-- спросил лейтенант.

Я корреспондент японского журнала Tokyo Readers Digest.

Он посмотрел на меня с недоверием --я не был похож на японца и говорил
по-русски без акцента.

У вас есть документы?-- спросил он.

Я порылся в карманах, вытащил свою бирку с надписью "Press Association"
и визитную карточку гостиницы "Космос"

Вот. А наши паспорта в гостинице "Космос"...

Он повертел в руках большую пластиковую бирку. Вряд ли он умел читать
по-английски, но на бирке были нарисованы советский и американский флаги,
скрещенные в знак дружбы. И это решило все дело -- лейтенант подошел к
кабине грузовика и сказал высунувшемуся радисту:

Дай мне четвертого! Быстренько...

Два крохотных котенка -- серый и рыжий -- уютно спали на сиденье в
черном берете радиста, рядом с коробкой полевой рации. Радист осторожно
отодвинул котят, покрутил ручку рации, и я поразился советской технике --
такие рации были еще во времена второй мировой войны. А то и первой...
Лейтенант взял трубку и сказал в нее:

Товарищ майор, тут два иностранных журналиста -- один черный, другой
белый -- хотят взять у меня интервью. Как прикажете действовать? Прием.

Он послушал ответ, сказал "Слушаюсь!", повернулся ко мне и кивнул на
Горация:

Ладно. Чего он хочет?

Я перевел Горацию, что лейтенант согласен дать интервью.

Гораций тут же вытащил из кармана маленький магнитофон, Лейтенант
покосился на магнитофон, но промолчал.

Как его звать? Это полицейские части? Что они здесь делают? -- посыпал
на меня вопросы Гораций, а со всех сторон нас стали окружать любопытные
солдаты.

Моя фамилия Васильев, -- сказал лейтенант, и по тому, как кто-то из
солдат хмыкнул у меня за спиной, я понял, что лейтенант соврал. Но не
требовать же у него документы! Впрочем, дальнейшее было похоже на правду.--
Мы войска спецназначения, -- сказал лейтенант. -- Мы боремся с рэкетирами и
нарушителями общественного порядка.

То есть, они разгоняют демонстрации? -- спросил Гораций.

Мы делаем, что нам прикажут, -- лейтенант кивнул на рацию, хрипящую в
кабине грузовика.

А здесь будет демонстрация? -- спросил я от себя. --Этого мы не знаем.
Нам приказали здесь дежурить, мы дежурим.

А если им прикажут разогнать демонстрацию, они будут применять дубинки?
-- сказал мне по-английски Гораций. -- Например, женщин будут бить?

Конечно, я-то не раз читал даже в советской прессе про эти отряды
спецназначения, сформированные два года назад из солдат, прошедших войну в
Афганистане. Судя даже по советской прессе, они отличаются особой
жестокостью при разгоне демонстраций и митингов. Но я не ожидал такой
осведомленности от Горация. Этот парень отлично подготовился к поездке в
СССР! А лейтенанта, конечно, разозлил наш вопрос.

При чем тут женщины! -- сказал он. -- Здесь, на Арбате, орудует
несколько банд рэкетиров. Они грабят художников, музыкантов и хозяев
кооперативных кафе. А мы людей защищаем!

У каждого художника, который сидит на Арбате, в кармане лежит спичечный
коробок с деньгами. Чтобы сразу откупиться от рэкетиров, -- сказал сбоку
один из солдат.

А иногда эти банды дерутся друг с другом, -- добавил другой. -- Вот
вчера возле "Праги" зарезали одного солдата -- "афганца"...

"Афганцами" в России теперь называют русских солдат, которые воевали в
Афганистане, -- сказал я Горацию по английски. Но дальше уже с трудом
успевал переводить все что наперебой говорили нам солдаты с разных сторон.

А три дня назад убили "афганца" -- журналиста. Он про мафию статью
написал, а они его порешили!

И как! Зверье! Череп проломили и лицо срезали! Boт почитайте! -- и один
из солдат протянул мне свежую "Литературную газету", в которой я когда-то
работал. Внизу газетной страницы были фамилии авторов статей, и я даже
вздрогнул при виде одной из них -- Марина Князева. Господи подумал я, тут
все так близко мне! Марина! Да я же знал эту Марину двадцать лет назад,
тогда она была совсем молоденькой журналисткой-практиканткой...

И я быстро спросил у солдата: