Чтение 30–й страницы книги ~Идеальная мишень~

— У тебя появились такие деньги? — Илзе была уже взрослой. Я даже не заметил, как она выросла.

— Появились. Я раньше вкладывал деньги в акции одной компании и теперь, продав их, получил неплохую сумму.

— Это действительно наша квартира? — переспросила Илзе.

— Конечно. Я могу показать документы.

— Не нужно. — Дочь снова подошла к окну, посмотрела на панораму, открывавшуюся из окна. И отвернулась.

— Так тебе нравится, дочь?

Илзе промолчала. И я отправился по делам. Вечером я сам позвал мать для последнего разговора. Возможно, вообще последнего разговора с матерью в моей жизни.

— Мы должны поговорить, — сказал я, когда мы расположились на кухне после общего ужина. Я выложил на стол оставшиеся деньги — четыре тысячи долларов.

— Откуда у тебя столько денег? — спросила мать.

— Мне заплатили, — в эту ночь мне не хотелось ей врать.

— Заплатили? Такие деньги? Квартиру ты тоже купил на эти деньги? Я не видела у тебя никаких акций.

— Да. И квартиру — тоже.

— Я могу быть уверена, что ты не сделал ничего такого, о чем мне даже страшно подумать?

— Можешь. Я не сделал ничего плохо. Я завтра улечу в Европу.

— Это срочно, — поняла мать.

— Очень. — Я не стал ей говорить, куда именно я собираюсь лететь. Ей не нужно этого знать, а мне будет спокойнее, что она ничего не знает.

— Когда ты вернешься?

— Я не знаю. — Лицо матери стало каменной маской. Она понимала гораздо больше, чем я думал. — Я действительно не знаю, — сказал я и мучительно закашлялся.

— Ты серьезно болен, — она уже не спрашивала, она утверждала.

— Да, — честно признался я, — может быть, мне удастся там показаться врачам.

— Зачем ты хочешь уехать? Это как-то связано с теми деньгами, которые ты получил?

— С ними тоже. Послушай, мама, когда мы сюда переезжали, я тебе говорил, что у нас могут быть некоторые трудности, а потом все нормализуется.

Но все получилось немного по-другому. Я тебе ничего не говорил о своей болезни.

Сегодня я тебе могу сказать. Я болен. Очень серьезно болен.

— Я знаю, — сказала она, глядя мне в глаза, — я уже давно все знаю. И не только от друга Илзе.

— Врачи считают, что мне уже нельзя помочь. — В эту ночь мне нужно было забыть о жалости, забыть о своих чувствах, иначе я не смог бы ей ничего рассказать.

Она молчала. Я не представляю себе, как она смогла это выдержать. Я понимал, какую боль я ей причиняю. Но я обязан был сказать все. В нашем последнем разговоре.

— Может быть, лучше отдать эти деньги на твою операцию? — спросила она.

— Нет. Во-первых, их не хватит. А во-вторых, уже поздно, — безжалостно ответил я, — ничем помочь уже невозможно. И поэтому я купил квартиру на твое имя. Можешь ее сдавать и жить на эти деньги. В немецком банке я открою счет на имя Илзе. И сообщу вам номер счета. Ты будешь ее доверителем. Я думаю, туда тоже поступят деньги. Пока не знаю, сколько. Пять тысяч. Или десять.

— Когда ты вернешься? — снова спросила она.

— Не знаю. Я могу не вернуться вообще. Обещаю тебе, что я не сделаю ничего плохого. Но боюсь, что меня могут использовать. И поэтому не могу сказать тебе ничего определенного. Поэтому я и купил для вас квартиру. Извини, что не могу больше ничего для вас сделать. Илзе уже взрослая, она сама о себе позаботится, и о тебе, если понадобится.

И тут моя мама заплакала. Беззвучно, горестно. Первый раз в жизни. Я не видел ее плачущей даже тогда, когда умер отец. Тогда она держалась, чтобы не показать нам своего горя. Сейчас она сидела передо мной и молча плакала. Будь проклята моя жизнь! Что я мог ей сказать? И что я мог сделать? Победить свою проклятую болезнь? Вернуть деньги и остаться умирать с голоду вместе с матерью и дочерью? Что я должен был делать?

Нас все время учили, что социализм лучше капитализма. Но это были одни слова. Дешевая пропаганда. И как мы смеялись над собственными идеологическими лозунгами. Как мы над ними издевались. Мы выезжали на Запад и видели, что там люди живут гораздо лучше. Там было изобилие в магазинах, там ходили счастливые, улыбающиеся люди, там было все, а у нас — масло и водка по талонам и в парткомах — кретины и карьеристы.

Нам тогда казалось, что стоит убрать эту дурацкую систему, унижающую человека, и мы заживем прекрасно. Откуда нам было знать, что власть грязных денег ничуть не лучше власти любого государства. Но при социализме я мог все же надеяться, что после моей смерти мать и дочь будут получать приличную пенсию, а дочь закончит школу и поступит в институт. Конечно, им пришлось бы нелегко, но они бы жили. Сносно жили. А сейчас? Не будь этих чертовых денег, их бы ждало нищенское существование на пенсию моей матери.

Да, «постсоветский» капитализм не принес нам никакого облегчения.

Кто-то сказал великую фразу: «Все, что нам говорили про социализм, было ложью, все, что нам говорили про капитализм, оказалось правдой». С другой стороны, никто не виноват, что все так случилось в нашей семье. Моя болезнь, моя неудачная судьба, исковерканная личная жизнь. По большому счету, мне в конце жизни даже повезло. Удалось найти полковника Кочиевского, моего «благодетеля», давшего неожиданный шанс решить как-то наши проблемы. Я смотрел, как плачет моя мать, и молчал. Мы оба боялись разбудить Илзе.

— Ты можешь продать обе квартиры и вернуться в Ригу, к сестре, — предложил я матери, — только не доверяй маклерам. Лучше переведи деньги через солидную фирму или банк. Они помогут тебе купить домик в Риге. Этих денег хватит на неплохой дом.

Она вытерла слезы. Посмотрела мне в глаза.

— Когда ты родился, Эдгар, — сказала она, — я чуть не умерла. Сегодня я первый раз в жизни пожалела, что тогда осталась жива.

— Не говори так, мама.

— Я очень переживала тогда из-за твоего отца. От него не было никаких вестей. Может, это сказалось на твоей нервной системе?

— Нет, — улыбнулся я, — врачи считают, что я много курил. Это наказание за мое легкомыслие и несдержанность.

— Ты очень похож на отца, — вздохнула мать. — Мне казалось, что ты будешь его продолжением. Я так хотела, чтобы у тебя тоже был сын. Но Илзе похожа на вас обоих.

— Ты ей ничего не говори, — попросил я мать, — может, еще все кончится хорошо и я вернусь.

Она всегда чувствовала малейшую фальшивую ноту в моих словах. И теперь она медленно покачала головой:

— Ты говоришь мне не правду. Я наклоняю голову, беру ее руки в свои и замечаю, как сам начинаю плакать. Что мне ей сказать?

Как мне ее утешить?

— Прости, прости меня, — шепчу я ей, словно сам виноват в своей болезни. Она кладет мне руку на голову.

— Будь сильным, — говорит она чуть дрогнувшим голосом, — я знаю, как это страшно. Твой отец умер от похожей болезни. Будь сильным, Эдгар. Он держался до самого конца. Только об одном тебя прошу: постарайся вернуться. Я хочу еще раз увидеть тебя. Ты мне обещаешь?

— Да, — шептал я, уткнувшись в ее ладони и сам не веря в свои слова, — да, да…

Вот уже четыре дня я вспоминаю наш разговор. Деньги исправно поступают на счет, а я все не решаюсь еще раз позвонить домой. Поймав такси, которое везет меня на авеню генерала Леклерка, в южную часть города, я прошу остановиться у телефонной будки. Достаю карточку и быстро набираю номер телефона. Со своего телефонного аппарата спутниковой связи я не хочу звонить.

Если Хашимову удалось подсоединиться к моему мобильному телефону, то вполне вероятно, что Кочиевский может прослушивать и мой телефон спутниковой связи.

Лучше позвонить с обычного автомата. Наш домашний телефон не отвечает.

Странно, сейчас в Москве уже вечер. Куда они могли пойти? Отправились в гости к знакомой мамы? Позвоню попозже. Я снова сажусь в такси, и мы едем к нужному мне дому. Здесь установлены диктофоны. Я нажимаю на кнопку под табличкой с фамилией «Дюверже» и долго жду. Но в ответ — молчание. Я снова нажимаю кнопку.

Кажется, в доме никого нет. Очень плохо.

Большой семиэтажный дом с мансардами. Куда могла уйти мадемуазель Дюверже? Хотя по парижским меркам сейчас совсем не поздно. Она может явиться домой и за полночь. Я нажимаю кнопку еще раз. Снова молчание. Не получилось! От досады хочется кусать губы. Я еще не знаю, что, когда приеду сюда еще раз, все будет еще хуже для меня. Перед глазами всплыла сцена, увиденная по телевизору.

Мои спутники не только пристрелили посланцев Хашимова — «они их еще и пытали, перед тем как убить», сказал диктор. Интересно, что они хотели узнать у несчастных?

Погуляв полчаса, я возвращаюсь к дому. Опять никого. Глупо и обидно. У меня в запасе была всего одна ночь. Я все еще надеялся, что смогу уговорить Труфилова уехать куда-нибудь и потянуть несколько дней, увеличивая свой счет в банке. Мне все еще казалось, что можно оставаться порядочным человеком, начав игру на стороне отъявленных негодяев.

Похоже, что сегодня мне уже не дождаться мадемуазель Дюверже. Я снова иду к телефону-автомату и звоню домой. И сразу слышу тревожный голос матери.

— Алло, — кричит она, — алло, я вас слушаю. Кто это говорит?.

Она никогда раньше не кричала. Мне сразу не понравился этот крик, в нем слышалось предчувствие большой беды.

— Это я, мама, что случилось?

— Илзе пропала, — сообщает мне мама убитым голосом, — она не вернулась из школы. Я весь день бегала по городу, искала ее. Только сейчас вернулась, и мне позвонили. Они сказали, что девочка у них. Сказали, чтобы я не беспокоилась. И еще у меня была какая-то женщина от них.

— Кто позвонил? — У меня от волнения задрожали руки. Даже если бы в меня сейчас выстрелил убийца, я бы оставался спокойнее. Если это дело рук Кочиевского, я прямо сейчас возьму билет обратно в Москву и найду этого мерзавца, чтобы убить его. — Какая женщина? — заорал я.

— Они просили передать, что будут ждать твоего звонка, — сообщает мне мама, — я записала их телефон. Они будут ждать твоего звонка. Ты меня слышишь, Эдгар?

— Конечно, слышу. Ты не волнуйся, мама. Ты только не волнуйся. Дай мне номер телефона, — говорю я, чувствуя, как начинаю дрожать от ненависти. Кто бы это ни сделал — он покойник. Но почему Кочиевский пошел на такую авантюру?

Зачем ему моя дочь? Ведь я исправно выполнял все его приказы.

Мама диктует мне номер телефона в Москве.

Я запоминаю номер и еще раз говорю:

— Ты. только не волнуйся. И не нужно никуда звонить. Ты меня понимаешь.

Не нужно сообщать в милицию. Мы сами во всем разберемся. Ты меня поняла?

— Да, да. Я очень боюсь, Эдгар. Она уже взрослая девочка, они могут ее обидеть.

— Не обидят. Закрой двери и никому не открывай. Я тебе попозже перезвоню. Какая женщина к тебе приходила?

— Я не знаю. Она расспрашивала про Илзе. Может, она из милиции. Она, кажется, что-то знает.

— Главное — ничего не бойся. Ничего не бойся! кричу я ей.