ни скрипа, ни шороха.
тревожившую его мысль:
действий, не вмешиваясь и не контролируя. Только чтобы мы поняли.
понимаю, почему нам позволили изменить модель?
изучают, пробуют, комбинируют. Дается экспозиция чьей-то памяти, картина
прошлого. Но это не отснятый на пленку фильм, это - течение жизни. Прошлое
как бы становится настоящим, формируя будущее. Ну а если в настоящее
внести новый фактор? Будущее неизбежно изменится. Мы - это и есть новый
фактор, основа эксперимента. С нашей помощью они получают две экспозиции
одной и той же картины и могут сравнить. Вы думаете, им все понятно в
наших поступках? Наверное, нет. Вот они и ставят опыт за опытом.
"островок безопасности". Спина болит. Может, рискнем... ко мне в номер?
Отдохнем, по крайней мере, по-человечески.
красном дыму. - Рискнули?
Зернов открыл ее, и мы вошли.
23. ПОЕДИНОК
открывалась широкая дорога, серая от пыли. И все кругом было серым -
придорожные кусты, лес за кустами, уродливый, гротескный, как на рисунках
Гюстава Доре, и небо над лесом, по которому ползли грязные, лохматые
облака.
попали?
широченным дубом, должно быть в четыре обхвата, и тоже серым, словно
припудренным мелкой графитной пылью. Оттуда доносились звуки пастушьей или
скорее детской дудочки, потому что уж очень примитивной и однообразной
была проигрываемая ею мелодия с назойливо тоскливым рефреном.
неправдоподобия процессию. Шло несколько десятков ребят, как у нас
говорят, младшего школьного возраста, в одних рубашках до колен или в
штанишках, в каких-то нелепых кацавейках и колпачках с кисточками. Впереди
шел лохматый человек в такой же нелепой курточке и коротких штанах. На
длинные шерстяные чулки были надеты грубые башмаки с жестяными пряжками.
Он-то и выдувал на своей дудке гипнотизирующую ребят песенку. Именно
гипнотизирующую: дети двигались как сонные, молча, не глядя по сторонам. А
вожак играл и шагал тяжелым солдатским шагом, подымая слежавшуюся серую
пыль.
кровли средневекового города. А дети шли и шли мимо за гипнотизирующей
дудочкой крысолова.
споткнулся обо что-то и грохнулся на дорогу. Никто даже не обернулся.
и прибавил: - Ложная жизнь, помните?
карандашом или пером. Штрих и размывка - и никаких красок. Иллюстрация из
детской книжки.
сменил далекий стук копыт по дороге. Кусты закрыл знакомый красный туман.
Впрочем, он тут же рассеялся, а кусты вытянулись и зазеленели. Лес исчез,
а дорога оборвалась крутым каменистым откосом, за которым полого легли
виноградники. Еще ниже, как в Крыму, засинело море. Все вокруг обрело свои
краски: в облачных просветах голубизна неба, рыжие пятна глины между
камнями, желтизна пожухлой от солнца травы. Даже пыль на дороге стала
похожей на пудру от загара.
за последним скакали еще две оседланные лошади. Возле нас кавалькада
остановилась. Все трое были в разных кирасах и одинаковых черных камзолах
с медными пуговицами. Ботфорты их, порыжевшие от долгой носки, были
залеплены серой грязью.
щетина. В своей музейной кирасе со шпагой без ножен, заткнутой за поясом,
он казался выходцем из какого-то исторического романа.
Солдаты Валленштейна или Карла Двенадцатого? Или швейцарские рейтары во
Франции? И в какой Франции? До Ришелье или после?"
даже не христиане. Мы безбожники.
словно комедианты на ярмарке.
нами, - прибавил он по-французски.
трое: "Не умеет! Лекарь, наверно".
чтоб не свалился. А ты? - повернулся ко мне черноусый.
держась за луку седла. - Соглашайтесь на все и оттягивайте время.
незнакомой мне формы, с медными бляхами по углам. Но это меня не смутило:
ездить верхом я выучился еще в спортивном кружке нашего института, где нас
понемногу учили всему, что входит в программу современного пятиборья.
Когда-то во время оно какой-то храбрец взялся доставить срочный пакет. Он
преодолел все препятствия, возникшие на его пути: скакал, бежал,
переплывал бурный поток, стрелял, дрался на шпагах. Не все мы в кружке
оказались такими храбрецами, но кое-чему я все-таки выучился. Плохо только
брал препятствия в скачке. "Попадется по пути забор или ров - ни за что не
возьму", - с опаской подумал я. Но раздумывать было некогда. Черноусый
хлестнул мою лошадь, и мы вырвались вперед, обгоняя Зернова с его боковыми
телохранителями. Лицо у него было белее бумаги: еще бы, первый раз сесть в
седло, да еще в такой бешеной скачке!
слышал стук копыт моего коня, его тяжелое дыхание, ощущал тепло его шеи,
упругое сопротивление стремян - нет, то была не иллюзия, не обман зрения,
а реальная жизнь, чужая жизнь в другом пространстве и времени, всосавшая
нас, как всасывает свои жертвы болото. Близость моря, теплая влажность
воздуха, каменистый серпантин дороги, виноградники на склонах, незнакомые
деревья с крупными, широкими листьями, блестевшими на солнце как
лакированные, ослы, медленно тянувшие двухколесные скрипучие повозки,
одноэтажные каменные домишки в селах, слюдяные оконца и ниточки красного
перца на кровлях, подвешенные и разложенные для сушки, грубые изваяния
мадонн у колодцев, мужчины с бронзовыми торсами, в рваных штанах до колен,
женщины в домотканых рубашках и совсем уже голые ребятишки - все это
говорило о том, что мы где-то на юге, вероятно во Франции, и во Франции не
современной.
препятствиями, кроме огромных валунов у дороги - остатков когда-то
расчищенных осыпей. Задержала нас невысокая, в полтора человеческих роста,
белая каменная стена, огибавшая лес или парк на протяжении нескольких
километров, потому что конца ее мы не видели. Здесь, где стена
поворачивала на север от моря, поджидал нас человек в таком же маскарадном
костюме из когда-то зеленого бархата, в поношенных, как и у моих
спутников, рыжих ботфортах и в шляпе без перьев, но с большой, ярко
начищенной медной пряжкой. Правая рука его лежала на перевязи из какого-то
Шилова Юлия
Перумов Ник
Афанасьев Роман
Лондон Джек
Самойлова Елена
Суворов Виктор