глоток мигом донесли ее от авангарда до арьергарда, и служивые стали как
снопы валиться на истоптанный мох. Иные сразу засыпали, иные принимались
шуршать в котомках, копаться в коробах, чавкать и булькать. Возникло
несколько коротких потасовок, кто-то слезно просил вернуть сумку с
сухарями, кто-то менял лепешки на брагу, кому-то прокусили ладонь, кто-то
неосторожно помочился на соседа. Вконец обнаглевший Головастик исхитрился
вырвать из чьих-то рук ком сушеного мяса, за что сидевший с ним рядом
служивый получил из темноты по зубам. Спустя некоторое время вся армия уже
почивала, оглашая окрестности храпом и сонным бормотанием. Человеческие
тела сбились так плотно, как будто это были вовсе не люди, а стая
перелетной саранчи. Едва кто-либо начинал ворочаться, или - еще хуже -
пытался встать, это вызывало бурную и весьма негативную реакцию
окружающих. О побеге сейчас не могло быть и речи. Оставалось одно:
положиться на волю случая и дожидаться рассвета.
Служивые поднимались, зевали, чесались, затягивали мешки, разбирали
волокуши, подвязывали на животах распущенные на ночь бичи. Никто пока не
обращал на нас внимания, да и не удивительно - мы мало чем отличались от
основной массы этих неумытых, лохматых оборванцев. Хватало тут и
клейменных, а по крайней мере каждый пятый был безоружен. Я уже почти
успокоился, когда к нам, расталкивая служивых, вразвалочку подошел некий
добрый молодец, явно начальственного вида - тысяцкий, не меньше. Подошел и
мрачно так на нас уставился. На нем было столько мышц, сала и волоса, что
невольно напрашивалось сравнение с медведем-гризли. (Боюсь только, что
такое сравнение может смертельно обидеть всех медведей-гризли.)
пронизывающего взгляда. - Какой сотни? Кто командир?
оправдываться Яган, но тут же был бесцеремонно оборван:
обошел вокруг нас. - Да еще и государственные преступники! Попались
голубчики! Таких, как вы, положено на месте казнить.
- Кровью искупим! Жизнью!
чувства. Скорее всего, Яган каялся потому, что от него требовалось
раскаяние, пусть даже формальное. Он, и сам прирожденный лицемер, сразу
уловил, что человек-медведь не зря разводит эту бодягу. Хотел бы - мигом
прикончил, мы бы даже пикнуть не успели.
тысяцкий, только теперь я разглядел знаки различия на его трусах) впервые
с начала разговора сморгнул. - Искупите, само собой. Некуда вам деться. И
чтоб запомнили: за трусость - смерть, за неповиновение - мучительная
смерть, за дезертирство - жуткая смерть. Ты, - он поднес внушительный
кулак к носу Ягана, - будешь десятником. За всех отвечаешь собственной
шкурой. Если что, с тебя первого спрошу!
убедился, ничего странного в этом не было, и в других десятках нашего
войска редко набиралось больше пяти-шести человек.
Оно вбирало в себя всех, кто имел неосторожность оказаться на его пути:
бродяг, разбойников, контрабандистов, гарнизоны мелких застав, всех без
исключения кормильцев, включая стариков, подростков и калек. Гнали нас,
как скот на убой, не заботясь ни о пище, ни об отдыхе. Многие служивые
мучились поносом и рвотой, опухали, слабели, покрывались язвами - но
по-настоящему мор еще не начался. Мы шли по своей территории, а за нами
оставались разоренные поселки, опустошенные поля, загаженные дороги,
изнасилованные бабы, трупы казненных дезертиров.
неглубоким, недавно начатым рвом. Колодников нигде не было видно.
вражеского войска. О их боевом настроении свидетельствовали венки из
листьев папоротника.
белых мелких цветов, имевшихся здесь в изобилии. Венкам этим
предназначалась в бою роль едва ли не единственного отличительного знака.
А как, спрашивается, еще распознать в многотысячной свалке своих и чужих,
если все они почти голые?
лагере началась какая-то подозрительная суета. К нам подползли два
веселых, пахнущих брагой мужика - как ни странно, коробейники из
вражеского войска. Один менял бичи (их у него на поясе имелось сразу пять
штук) на еду, второй - еду на любое оружие. Узнав, что у нас нет ни того,
ни другого, коварный враг двинулся дальше. Следующий визитер - трезвый и
лукавый краснобай - тоже оказался чужаком. За бадью каши и дюжину сладких
лепешек в день он склонял всех желающих к измене. Таких, надо сказать,
оказалось немало. Однако факт массового дезертирства почти не отразился на
численности нашей армии - под утро из-за рва поперли перебежчики. Они тоже
хотели дармовой каши, а вместо этого получили венки из веселеньких
цветочков (особо недовольные - еще и по шее), после чего были распределены
по наиболее малочисленным десяткам.
между тысяцкими о том, кому стоять в первом эшелоне, затянулся, атаку
пришлось отложить до полудня. Обезумевшие от голода и усталости служивые и
так рвались в бой, вполне справедливо ожидая скорого избавления от мук
(кто останется жив, тот уж точно нажрется до отвала, а мертвым все равно),
но командиры решили вдобавок еще и вдохновить нас. Один из тысяцких (не
наш громила, у которого был явный недобор с интеллектом, а другой,
мозглявый, лицом схожий с крысой) взобрался на высокий пень и произнес
речь - краткую, внятную и не допускающую двояких толкований.
жизнь скучна и лжива, война справедлива и отрадна. Мужчина должен жаждать
опасности, а что бывает опаснее смерти? Ищите смерть, желайте смерти!
Глупец тот, кто привязан к жизни. Наша жизнь - постоянные страдания. Тот,
кто умирает слишком поздно, тяжко от этого мучится! Смело идите навстречу
смерти! Только на пороге смерти вам откроется истина! Укрепляйте свой дух
и пренебрегайте телом! Будьте твердыми, как железо. Сразить как можно
больше врагов и умереть - вот высшее блаженство! Не жалейте врага, жалость
унижает воина! Не жалейте себя - иначе прослывете трусами! Помните, высшая
добродетель - это исполнение приказов! Вперед!
очень громко. - Хоть бы покормили сначала.
- Попробуй заставь тебя сытого да всем довольного в бой идти.
передовые шеренги, собираясь с духом, топтались на месте, задние бодро
поперли вперед, смяв свой собственный центр. Всех нас сжало, закрутило и
понесло, как щепки в Мальстреме.
руку не поднять!
через сотни рядов. Множество бичей с той и с другой стороны разом взлетело
в воздух и разом обрушилось на украшенные белыми и зелеными венками головы
- словно винтовочный залп грянул. Каждый удар находил себе жертву. Вверх
летели клочья волос и кровавые ошметки кожи. Первые шеренги полегли в
течение нескольких секунд. Вновь слитно щелкнули бичи - и не стало вторых
шеренг. Ров уже доверху был завален мертвыми и ранеными, а две
человеческие лавины, давя своих и чужих, все перли и перли друг на друга.
Хлопанье бичей превратилось в слитный трескучий грохот. В этой тесноте
можно было драться только сложенными вдвое бичами. Такие удары хоть и не
были смертельными, но почти всегда валили с ног, а упавших сразу
затаптывали. Армии перемешались. В ход пошли деревянные кинжалы, зубы,
ногти. Меня медленно, но неудержимо несло в самый центр схватки.
Оглядевшись по сторонам, я не заметил ни одного знакомого лица, только
откуда-то сзади раздавался рев человека-медведя, подгонявшего нерадивых и
слабых духом.
вражеские тылы, раздался вой дудок. Не знаю, что обозначал этот сигнал,
скорее всего команду к отступлению, потому что противник моментально
повернулся к нам спиной и бросился наутек. Наша армия, словно прервавшая
плотину река, устремилась вослед.
ловчие ямы, клубки травы-цеплялки, баррикады из колючих веток.
собой переносные мостки. Это походило на что угодно, но только не на
паническое бегство. Смутная тревога зародилась в моей душе. Вновь
раздались вдали энергичные и бодрые звуки невидимых дудок, и это только
усилило мою тревогу.
краткое замешательство и вновь ринулись вперед, заполняя своими телами ямы
и голыми руками растаскивая заграждения.
изрядно помятый. Вслед за ним, поддерживая друг друга, ковыляли Шатун и
Головастик.
всю Вершень покорим!
Белоусов Валерий
Панов Вадим
Афанасьев Роман
Самойлова Елена
Афанасьев Роман
Посняков Андрей