Чтение 30–й страницы книги ~Любимец~

зрителей. И чем скабрезней и грязней было ругательство, тем веселее вел
себя стадион. За исключением, конечно, спонсоров, которые тем временем
делали ставки и договаривались с букмекерами - занимались делом.

Мы сцепились с пехотой белых негров, и мне достался для схватки
несильный противник: он был молод, может, даже моложе меня, мышцы у него
еще не окрепли, ноги были как палки, а плечи узкие, как у девушки. Он
отчаянно махал саблей, старался пронзить меня своим копьем, но мне хватило
двух минут, чтобы перебить мечом древко его копья, а затем вышибить из его
руки кинжал, который он выхватил из-за пояса.

Белый негр испугался. Мне показалось даже, что известка на его щеках
и лбу стала белее, чем прежде, зрачки его метались в орбитах, словно он
хотел перепрыгнуть через меня. Но бежать ему было некуда. И я занес меч
над его головой.

Мой противник увидел свою смерть в моих глазах и избрал единственный
разумный выход - упал на колени и сдался мне в плен.

Не надо думать, будто календарные встречи гладиаторов - это сплошные
убийства. Это, хоть и кровавая, но игра, имеющая свои правила. На то и
судья на поле. Если ты потерпел поражение в схватке, но даже не ранен, ты
всегда имеешь право сдаться - только брось оружие и стань на колени. И
тебя нельзя трогать, как нельзя трогать раненого. Правда, для твоей
команды это - потеря очков, а для тех, кто ставил на тебя или команду, -
потеря денег. Но правила нарушать не следует - могут дисквалифицировать
всю школу. Среди гладиаторов куда выше ценится умение обезоружить и
пленить врага, чем ранить. А убивать мало кто любит, смерть чаще всего
бывает случайной.

Я убийцей не был, так что вывел пленного за кромку поля, и к нему
подбежал помощник судьи, а я вернулся в бой, чувствуя гордость за то, что
помог моей команде, и радость, что получу полсотни премию.

Правда, больше мне сражаться не пришлось, потому что стычка юниоров
закончилась, и в дело вступили всадники. Поднялась пыль, слышны были
крики, ржание коней и стоны, звенели мечи, и ударялись о щиты копья. Я
знал уже, что ярость боя и стремительность движений - свидетельство лишь
хорошей подготовки команд. Вернее всего, в первом тайме убит никто не
будет. А во втором тайме, в общем бою, затопчут или искалечат кого-нибудь
из нас, юниоров. Так что я даже кинул исподтишка завистливый взгляд на
плененного мною белого негра - тот сидел на корточках на беговой дорожке,
и вид у него был расстроенный. Еще бы, подумал я, в школе тебя жестоко
накажут - не подводи команду!

Для него этот бой кончился.

Я тогда вдруг понял то, о чем ранее не задумывался, - оказывается, я
не люблю сражаться, махать мечом и убивать других людей. Глупое, звериное
занятие! Никогда мне не стать настоящим гладиатором и ветераном - как бы я
ни старался. С каждым днем мне отвратительнее срубать на учениях мечом
соломенные головы чучел или часами фехтовать "с тенью".

Но долго раздумывать мне не пришлось, потому что прибежал Фельдшер с
ведром воды, надо было напоить воинов - я должен был прикрывать
безоружного Фельдшера от случайного удара.

Увидев нас, ветераны выходили из боя, протягивали, не вылезая из
седла, руки - Фельдшер наливал в кружку воды с солью, всадники пили, я же
смотрел, чтобы на них кто-нибудь неожиданно не напал.

Обошлось. Белым неграм тоже хотелось пить, и получился, как это часто
бывает в трудном бою, незапланированный тайм-аут. Никто из зрителей не
рассердился - там, на трибунах, тоже разносили квас, а также напитки для
спонсоров.

До перерыва бой шел с переменным успехом. Добрыне удалось ранить
негритянского вождя, и того унесли на носилках, зато, к сожалению, в плен
попал Соловей. Два противника повалили его с коня и прижали к горлу копье.
Никто не успел к нему на помощь, и Соловей сдался. Это было тяжелым ударом
для школы. Ведь сдавшийся в плен должен месяц отработать на конюшне у
противника, и лишь потом его можно выкупить. Но бывает, что школа и не
пожелает выкупать пленного - тогда он становится рабом. Но Соловья мы
выкупим, это я знал. Соловей - один из главных ветеранов школы.

Основные события должны были развернуться во втором тайме. Пока что
встреча шла с небольшим перевесом в пользу наших соперников, но, как я
понимал, они тоже выдохлись, и если бы не слабые лошади у наших ветеранов
- мы бы сломили негров и раньше. А так исход встречи был неясен.

Начался дождь. Трибуны разукрасились разноцветными зонтиками,
раскрылись тенты и над ложами спонсоров. Нам же предстояло мокнуть и
биться на скользкой траве по колено в грязи. Сражение обученных бойцов
могло превратиться в обыкновенную отвратительную свалку.

Слон стоял неподалеку от меня, ему тоже было холодно и неуютно. Он
мерно раскачивал головой, словно напевал про себя, приподнимал и опускал
хобот... Его погонщик спустился на землю и присел, прячась от дождя, под
брюхом слона.

Я не пошел в раздевалку, потому что знал, что там Прупис предложит
всем по чарке разведенного спирта. Я же не любил этого, не успел полюбить.
Мне лучше было мокнуть под дождем, чем пить эту жидкость - да и ощущение
после нее мне не нравилось. Я предпочитал мерзнуть, но сохранить мозги
свежими.

Может быть, в иной раз надо мной снова стали бы смеяться, как
смеялись всегда, но сегодня всем было не до меня, да и пленного-то взял я,
а не Муромец или Добрыня.

...Мой взгляд упал на трибуну в той стороне, где стоял слон.

Бывает так - ты еще не понял, что видишь, а в тебе уже все
напряглось.

Я, может, и не заметил бы Мадамку с кондитерской фабрики, если бы в
тот самый момент она не поднялась и не пошла в сопровождении Лысого к
выходу.

Оба были одеты ярко, в золотистых плащах с вышитыми на них черными и
красными цветами. Такой плащ должен был стоить целое состояние - я уже
разбирался в одеждах.

Мадамка остановилась у выхода и обернулась. Она встретилась со мной
взглядом. Хоть нас разделяло не менее ста метров, я был уверен, что
Мадамка меня узнала. Узнав - равнодушно отвернулась. И я понял: Лысый,
нарушив договоренность с Хенриком, продал меня в гладиаторы с согласия
своей хозяйки. Возможно, и деньги ей пошли.

Подошел наш добрый Фельдшер и принес мне кружку горячего мятного чая.
Я не успел допить ее, как раздалась сирена, и пришлось снова выходить на
мокрое поле строиться. Мне вдруг стало странно, что люди готовятся убивать
друг друга. Оделись специально для этого, заточили оружие и вышли на поле,
чтобы убивать. Это была почти война - только война, на которую ходят
любоваться. А ведь госпожа Яйблочко сколько раз говорила мне, что любая
война - экологическое бедствие, и именно поэтому первое, что сделали
спонсоры, прибыв на Землю, они запретили все войны. Конечно же, война,
которую мы ведем, - не совсем настоящая, и, наверное, к экологическому
бедствию ее не приравняешь. И все же в нашей игре была неправильность,
нарушение каких-то принципов. Мы убиваем друг друга, а остальные люди и
спонсоры на стадионе делают ставки на наши жизни. А ведь над трибунами
натянуты привычные лозунги: "Чистым помыслам - чистые реки!", "Хрустальный
воздух - легким!", "Помни - Земля одна, так береги ее, не пей до дна!"

Эти лозунги с рождения сопровождали меня. Они были протянуты поперек
улиц, по крышам домов, они составлялись из матерчатых, металлических,
голографических букв; я знал их наизусть и никогда не замечал.

В таком удрученном состоянии я вышел на мокрую арену. На этот раз
должно было начаться сражение ветеранов, и только когда оно закончится, в
общую схватку должны вступить юниоры.

Я помню, что долго не мог сосредоточиться на суете боя - мысли
убегали в сторону, глаза отыскивали в ложах спонсоров, которые переживали
за события на арене, и мне неприятны были их лапы, что находились в
беспрестанном движении. Желтые когти то прятались под кожей, то вылезали
наружу, цепляясь в барьеры. Я понимал уже, что если даже госпожа Яйблочко
соскочит, узнав меня, с трибуны и побежит, размахивая поводком или миской
с мясом, ко мне через всю арену, чтобы вернуть меня на привычную кухонную
подстилку, я на это не соглашусь. Месяцы, проведенные вне дома, в
значительной степени разрушили ореол, которым были окружены в моих глазах
спонсоры.

Звенели, сталкиваясь, мечи, щиты тупым звоном отзывались на удары,
эти звуки были мне уже привычны.

И вдруг что-то нарушилось в этой симфонии - вмешался крик
проклятия... Чужая лошадь, выданная Добрыне, неудачно ринулась в сторону,
упала на колени, и белый негр, сражавшийся с Добрыней, тут же вонзил копье
в спину рыцаря.

Этот удар послужил как бы сигналом к нашему поражению - наши всадники
попытались прикрыть Добрыню, пока Прупис с Фельдшером, рискуя быть
растоптанными, бежали к нему; судья свистел, стараясь вклиниться своим
автокаром между сражавшимися, но белые негры, ощутив приближение победы,
ничего не слышали и рвались к лежащему на земле Добрыне.

Но они не успели - Добрыню не так легко было убить. Он поднялся,
сжимая в руке меч. На секунду он повернулся ко мне спиной, и я увидел, что
его спина была красной - кровь лилась из глубокой дыры в кольчуге.

С радостным воплем победителя белый негр вновь занес копье -
казалось, что положение Добрыни безнадежно. На стадионе наступила
неожиданная тишина. Это был уже настоящий бой!

Добрыня, хоть и был оглушен ударом, смог уклониться от копья белого
негра и, рванув копье за древко, дернул его к себе так, что не
догадавшийся выпустить копье из рук белый негр вылетел из седла и тяжело
упал на землю, застряв при том ногой в стремени.

Другие белые негры бросились на выручку своему рыцарю, слон, подняв
хобот, громко затрубил, но на пути их встал Илья Муромец, который принял
на себя натиск полдюжины всадников и задержал их на секунду или две -