обескураженных потомках. Впоследствии вокруг них выросли целые горы и леса
алхимических бредней. Я к этому не имею ровно никакого отношения.
то я и их помню, всех до одного. Речь идет о моих сыновьях. Все они -
личности известные, упоминаются то там, то здесь, причем в источниках, седой
авторитет которых никем не ставится под сомнение. Я не был рекордсменом по
части деторождаемости среди всех обитателей Вершины, кое-кто меня в этом
даже переплюнул, но и мои достижения не так уж плохи: у меня было восемь
сыновей. И это еще если исключить из списка тех, кому я лишь приписывался в
качестве родного папы. Восьмеро - это точно, мои. Остальные - быть может,
фикция, возможно, подвох.
приспущенным балдахином. В комнате свет не горел, а поэтому давно уже
темнота снаружи влилась сюда через окно и затопила комнату, сделавшись особо
черной по углам, под столом и кроватью, - там стояли озерца чего-то чернее,
чем мрак. Он лежал с закрытыми глазами и, похоже, спал. Что такое память?
Это сны. Мы гоним память, но она мелкими бродильными пузырьками всплывает в
наших снах, от нее никуда не денешься, и ночные видения поэтому - что-то
вроде второй жизни, жизни в прошлом. Память не бес, ее не изгонишь
экзорцизмами, ее не проводишь вежливо за дверь, чтобы она, будто непрошеный
гость, мокла под осенним дождем забвения, она всегда с тобой и всегда -
жива.
Янусом, также привратником, а покровительствовал скорее путникам и вообще
всем идущим по дорогам, нежели покушался на смелое владычество над всяким
началом. Гермы были его символами, разрушить их значило навлечь на себя
тяжкий грех и гнев его. Поэтому Геростратов не находилось. Символом его была
герма.
обо - кучи гладких шлифованных камней. Вдали возвышался длинный, истрепанный
ветрами шпиль субургана, возле росла кучка уставших голых
полукустарников-полудеревьев, похожих одновременно на внезапно одумавшееся
оседлое перекати-поле и куст терновника - излюбленное пристанище плакальщика
баньши. Странно, но он видел только свой перевал, остальные детали, как-то:
горы, вершины, вечные снега, ручьи и водопады, - были скрыты густым туманом
нежелания их видеть. Итак, только исхлестанная всеми ветрами лысина перевала
и он, Пропилей.
каком порядке будут являться ему его сыновья.
по словам и мотиву, это была нехитрая пастушеская песня, коей члены этой
достойной корпорации тешат свой слух, когда сгоняют разбежавшихся овец в
одно стадо.
могло. Поэтому он просто поприветствовал подошедшего, когда тот приблизился.
Первый путник был красивым светловолосым юношей с печальным взором, приятным
голосом и хрестоматийной свирелью в руках. Существовало два варианта его
смерти: согласно Овидию, юноша этот был превращен в камень (сразу, сразу
отбросим эту версию, вот же он, передо мною стоит, и не каменный совсем);
согласно же Феокриту, а потом с ведома его и Вергилию, этот бедняга кинулся
со скалы в море (почему-то все время со скалы они кидаются в пучину; видно,
Греция все-таки место довольно каменистое, булыг разных там много, вот и
бросаются они с них - бульк!) из-за неразделенной (с его стороны) любви.
бедный юноша. - Я играю на свирели. Вот послушай, - и он снова заиграл, в то
же время медленно проходя мимо.
бросайся. Там, где ты сейчас, и воды-то нет.
вылетела колесница, которой стоя правил высокий мужчина с черной бородой, в
развевающемся красном плаще, сандалиях и с мечом на поясе. Он не стал
осаживать своих скакунов перед сидящим, бравируя и красуясь, а просто
немного натянул поводья, заставив колесницу катиться медленнее. Мастерски
правит он лошадьми. И он когда-то полетел вниз со скалы, но хоть имя свое
увековечил: покрытое пузырями от выдоха его умирающих легких море стало
Миртойским. И загорелись на небе новые звезды.
знали. Аполлоний говорит - пятьдесят пять, называя их всех по именам. На
самом деле, наверное, меньше. Гораздо меньше. Но вот, идут двое - ать-два,
раз-два! Два брата -акробата, оба на "Э". Оба - с мечами. Оба - с щитами.
Оба - в полной боевой выкладке. Ать-два! Идут.
сильные тела. Не знаю, как они умерли. Наверняка, как и все герои, своей
смертью, в уютной мягкой постели, в окружении многочисленных жен, детей,
полужен, полудетей, не жен и приемных сыновей.
молодецкую стать, когда там и войн-то нет!
"юноша" давало намек только на его прошлое, не на настоящее, Потому что - он
был обнажен - у него были женские груди и томный взгляд, и под честно
выставленным напоказ мужским достоинством угадывалось еще темное нечто, что
другой стал бы скрывать, а этот никогда, - ведь это его тело, его естество,
а поэтому что скрывать? Все люди должны быть такими, славными совершенными
андрогинами, гермафродитами, утоленными и нашедшими на все ответ. Я его не
любил.
такой выраженный, но все-таки... Красив, статен, но...
за то, что был утехой для этого быкоподобного полусмертного?
его боль и раскаяние.
что те, с жидкой кровью их матерей в жилах. А уж эти-то мои.
широким хитрым смуглым лицом и с серьгой в ухе. Большой, бесформенный рот
его, полный белых крепких зубов, приветственно скалился. Этот хитрый и
ловкий разбойник, парнасский обитатель, самый вороватый среди людей, был рад
видеть своего отца.
улыбнулся. Человек шагнул к нему, они обнялись.
раз. Я решил оставаться таким же.
безопасный проход по всем дорогам, которыми тебе придется ходить. Человек
поцеловал ему руку.
ответ.
шпиля субургана. Пан, сын мой! Вот возник и ты. Ты все такой же веселый и
разбитной, бес мой полуденный, такой же жизнелюб, которому пришлось
подчиниться и поневоле уйти. Но почему печаль в твоих глазах? Почему она
затаилась там, не находя выхода? Зачем ты пустил братьев твоих, и они пошли
перед тобой, никчемные и пустые, тогда как ты хочешь сказать мне что-то
действительно важное? Ведь я люблю тебя. Причинишь ли мне вред или,
наоборот, захочешь сохранить меня?
устанавливалось в мире. И я, предчувствуя грядущие силы, ушел, чтобы не
возвращаться. Ты плакал тогда, и вся природа плакала, ибо я был ее пастырь.
Поля и леса заходились в безудержном плаче, и стада и долы заходились в
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Афанасьев Роман
Афанасьев Роман
Чернецов Андрей
Володихин Дмитрий