Чтение 30–й страницы книги ~Ингвар и Ольха~

-- Будь спокоен. Мне тоже ни к чему, чтобы Олег узнал. Чует мое сердце, что я переломил Несречу. Теперь сама Среча будет за моей спиной. И я выиграю у тебя еще не раз!

Из Киева прискакал гонец на взмыленном коне. Князь Олег принял наедине, выслушал, велел дать свежего коня и отпустил обратно. Остаток дня был задумчив, лик его был грозен. Наутро, коротко переговорив с Асмундом и Рудым, отбыл, взяв с собой Асмунда, Ингвара и часть гостей.

За старшего остался Студен. Ольха удивлялась, что русы позволяют распоряжаться славянину, но, судя по всему, у них это споров не вызывало. Студен же рьяно замещал как самого князя, так и Ингвара, раздавал распоряжения челяди, даже Зверяте.

Вскоре после отъезда князя. Ольха видела, как Студен подстерег во дворе Рудого, что-то строго выговаривал. Рудый растерянно разводил руками, стоял как в воду опущенный, жалко оправдывался. Наконец Студен ухватил его за рукав, потащил к терему.

Ольха передела от окна. Догадывалась, что Студен сумел дожать неуловимого Рудого. Когда послышался стук в дверь, она кивнула сенной девке:

-- Узнай кто.

Девка выскользнула за дверь. В коридоре послышались голоса, затем дверь распахнулась. Студен вошел по-хозяйски, он всегда двигался уверенно, за ним бочком вошел непривычно присмиревший Рудый. Вбежала рассерженная девка:

-- Они сами вломились, бесстыжие! Прут, глаза заливши с утра!

-- Доброе утро, княгиня, -- провозгласил Студен громко.

-- Утро доброе, -- ответила Ольха бесстрастно.

Рудый, пряча глаза, кивнул. Лицо его было вытянуто как у багдадского коня, который из гордости не желает есть простое сено. Одет небрежно, без обычной его щеголеватости, даже чуб распластался безжизненно, как огромная дохлая пиявка. Он только скользнул взглядом по ее груди, и Ольхе показалось, что лицо воеводы чуть просветлело, когда не увидел драгоценного ожерелья.

-- Что привело вас так внезапно? -- спросила Ольха.

-- Неотложное дело, княгиня, -- сказал Студен лицемерно. -- Ох, неотложное...Верно, Рудый?

Рудый вздрогнул:

-- Да-да, боярин.

Ольха повела дланью в сторону стола:

-- Присаживайтесь. Угостим, чем богаты, тем и рады...

Рудый с готовностью двинулся к столу, но Студен остановил его властным голосом:

-- Погоди. Дело наше такое... нежное, что хозяйка нас может погнать сразу. Давай уж начнем отсель, с порога. Разве что присядем, благо лавка рядом.

Он сел, нарочито покряхтывая, выказывая всем видом дородность и зрелость лет, хотя на взгляд Ольхи никогда еще не выглядел таким опасным, матерым, налитым звериной силой. Он был похож на медведя, а Ольха знала, как неуклюжие в сказках медведи двигаются на самом деле, как стремительно бегают, прыгают через валежины чище лосей, кувыркаются через голову как ежи, на бегу догоняют оленей...

Рудый сел с краешку, устремил на Ольху смущенный взор. Студен кивнул на девку. Ольха движением головы услала ее за дверь, Рудый тут же вскочил и прикрыл плотнее.

Студен понизил голос:

-- Ольха, у нас несколько необычное дело... Этот хмырь не сумел схитрить в игре в кости, продулся начисто. А долг не отдает. Мне кортит все рассказать великому князю. Тут мне и долга не надобно! Слаще будет видеть, что сделает с ним разгневанный Олег. Он же запретил Рудому играть во что бы то ни было. Под страхом потери всех земель, оружия и головы.

Рудый повесил голову. Во всей его фигуре было столько отчаяния, что у Ольхи от горячего сочувствия к нему зачесались ладони погладить его по бритой голове, дернуть за чуб, сказать что-то утешительное.

-- Но при чем здесь я?

Рудый пробормотал:

-- Вот видишь...

-- Помалкивай, -- оборвал Студен. -- Ольха, дело вот в чем. Он берется отдать мне должок через неделю. А я-то знаю, что уже сегодня сгинет отсель, и поминай как звали!.. Он нигде не сидит долго. Но ежели внесешь за него эти десять золотых гривен...

Глаза Ольхи стали огромными:

-- Десять золотых гривен? Да я и одной не видела! У меня в Искоростене всего пять серебряных... Опомнись, Студен!

-- У тебя есть больше, чем десять гривен, -- сказал Студен.

Ольха знала, о чем говорит боярин, но сделала всепонимающее лицо. Рудый отвел взор. Ей показалось, что он покраснел.

-- Что у меня есть?

-- У тебя есть драгоценности, -- заявил Студен веско. -- Все видели ожерелье дочки цареградского императора. Видели ее серьги, браслеты, кольца. Ты в них прямо сама как цареградская царевна!.. Почему не носишь? Ингвар отнял?

-- Нет, -- сказала Ольха с вызовом. -- Они мои. Но я не считаю возможным их носить... теперь. Возможно, как-нибудь потом.

-- Когда?

-- Не знаю, -- ответила Ольха искренне. -- Но это будет не скоро.

Рудый поднял голову со внезапной надеждой во взоре. Студен спросил довольным голосом:

-- Они в твоей комнате?

-- В скрыне.

-- А скрыня?

-- У меня, -- ответила Ольха. -- А ключ от скрыни при мне. Но вам-то что? Все равно это не мои драгоценности. Это Ингвара. Только он может решать.

Студен протестующе выставил обе ладони:

-- Ни в коем случае.. Ему говорить нельзя. Он слишком верен Олегу. Олег ему заменил отца, Ингвар от князя ничего не скроет. А это будет петля для Рудого. Раньше мне этого хотелось, но сейчас, когда я начал у него выигрывать, пока топить не хочу! Так, притопить малость... Это надо сделать тайно. Ты дашь в залог за Рудого ожерелье и серьги, а я верну тебе тоже тайно. Как только от Рудого пришлют десять золотых гривен.

Рудый сказал торопливо, поморщившись:

-- Да пришлю я, пришлю! Мог бы и без этого поверить...

-- Тебе? -- ядовито улыбнулся Студен. -- Белый свет рухнет, ежели хоть день проживешь без вранья. Итак, что скажешь, княгиня?

Ольха чувствовала напряжение в его негромком голосе. Рудый смотрел на нее искательно. Ольха сказала осторожно:

-- Все-таки это все принадлежит Ингвару. Он мне подарил... но я еще не приняла его подарок. Почти не приняла. И если я дам из скрыни что-то в залог за Рудого, получится, что я приняла этот подарок.

Студен в досаде всплеснул руками:

-- Не понимаю тебя, княгиня! Да у англицкой королевны бы руки затряслись от жадности. Все бы сделала, только бы добыть такие сокровища! А тебе дают задурно, а ты рыло воротишь. Виданное ли дело?

Она отрицательно качнула головой:

-- Нет.

-- И еще, -- добавил Студен морщась, но уже другим тоном, _ ты все боишься, как бы кто-то да что-то о тебе не подумал не так, как тебе изводится, а тут судьба Рудого, можно сказать, решается! Так дашь залог за этого... аль мне прямо счас к Олегу гонца послать?

Ольха посмотрела ему в глаза, перевела взор на Рудого. Тот угрюмо смотрел в пол. С тяжелым вздохом, чувствуя, что совершает непоправимую ошибку, она молвила:

-- Дам. Но обещай не покидать терем, пока не принесут долг Рудого.

-- Обещаю, -- ответил Студен поморщившись, -- хотя не понимаю, зачем это тебе.

Они молча смотрели, как она отвернулась, пошарила у себя за пазухой, шагнула к полотняному занавесу. Отодвинула, скрылась за ним. Видно было по тени, как опустилась на колени, повозилась, наконец, донесся щелчок упавшего на пол замка. Ольха, судя по движением, подняла крышку, некоторое время рылась там, то ли еще не освоилась, то ли не могла удержаться от женской страсти перебрать драгоценности хотя бы те, что сверху, потом снова донесся щелчок, фигура разогнулась.

Студен успел принять равнодушный вид, когда Ольха показалась из-за занавеса. У нее было встревоженное лицо, в глазах таился страх. Может быть, испугалась в последний миг, что воеводы, сговорившись, убьют ее, захватят сокровище и сбегут? За него можно купить целое царство, снарядить какое угодно войско, выстроить целые города хоть из дерева, хоть из камня!

-- Вот, -- сказала она глухо. -- Ожерелье, серьги, браслеты.

Студен протянул руки. Ольха спрятала их за спину. Ее взгляд был устремлен на Рудого. Тот ударил себя в грудь:

-- Ольха!.. Ты же знаешь, как я к тебе отношусь. Неужто думаешь, что я за какие-то паршивые десять гривен золота... предам? Откажусь от твоей дружбы?

Глядя ему в глаза, она сказала с тяжелым сердцем:

-- Нет, я так не думаю.

Студен принял в обе ладони серьги и браслеты, а драгоценное ожерелье Ольха повесила ему на руки. Студен засуетился, напускное спокойствие дало трещину. В глазах появился лихорадочный блеск. Он поспешно спрятал драгоценности в сумку на поясе, поклонился:

-- Спасибо, княгиня. Теперь я спокоен. Не за злато, конечно...

-- А за что? -- не поняла Ольха.

Студен отмахнулся с небрежностью:

-- Что злато? На десять гривен больше, на десять меньше... Что оно для человека, ежели он не мужик, а мужчина? Аль думаешь, у меня своего сундука с золотишком нету? Превыше всего бережем честь. Ежели Рудый не отдаст долг, надо мной даже куры будут смеяться. Что в сравнении с таким позором потеря даже ста тысяч гривен, ста тысяч ожерелий, ста тысяч княжеств и царств?

Он сказал с таким неистовством, что Ольхе стало страшновато. Будто заглянула в темную и клокочущую бездну тайного мужского мира, полную своих страстей и своих понятий о чести. А Студен, словно опомнившись, коротко поклонился, повернулся, толкнул дверь и вышел. Рудый вскочил как ошпаренный, суетливо кинулся следом. Похоже, теперь он страшился остаться с Ольхой наедине. Глава 37

Ольха все чаще подходила к окну. Во дворе шла уже привычная суета, упорядоченная, жарили и пекли без истошных воплей, спешки, деловито. И при этой неторопливости ее все сильнее не оставляло ощущение, что сделала большую и страшную ошибку. В груди разрастался тяжелый ком, давил на сердце.

По дороге во двор к ней подбегали девки, спрашивали, что и где делать, она отвечала отстраненно. Спустившись во двор, долго искала Рудого. Наконец ей указали в сторону кузницы. Оттуда несся грохот и лязг железа по железу. Сквозь дырявую крышу вылетали струйки сизого дыма.

Возле закрытой двери переступал с ноги на ногу белоголовый отрок. При каждом ударе молота втягивал голову в плечи. Когда Ольха приблизилась, он с виноватым видом загородил дорогу.

-- Я посвящена в таинства, -- бросила Ольха сухо.

-- Но это... русы, -- пролепетал отрок. -- Здесь не кузнецы, а ковали...

-- У всех людей огня и железа таинства одинаковы, -- ответила Ольха наставительно. Она отстранила юного стража, толкнула дверь.

Жаркий сухой воздух опалил лицо. В залитом красным светом помещении двое могучих мужиков размеренно били молотами по оранжевой заготовке. Ее держал в клещах Рудый -- мокрый от жара, закопченный, голый до пояса. Чуб прилип к голой, как колено, голове. Грохот стоял такой, что дрожала земля, искры летели в разные стороны целыми снопами. В глубине помещения работали еще на двух наковальнях, а огонь полыхал в гигантском, как чулан, горне.

Рудый, передав клещи другому ковалю, ухватил ее за локоть, больно прижав как клещами, вывел на свежий воздух.

-- Мечи! -- крикнул он, перекрывая лязг железа. -- Много мечей требуется!.. И боевых топоров! Приходится следить самому!

-- Рудый, -- сказала она тоже громко, -- ты в самом деле послал человека в свои земли?

В его глазах мелькнула тень тревоги. Сердце ее оборвалось. Холодея, повторила:

-- Ты... послал... за гривнами?

-- Да-да, конечно, -- пробормотал он, но она видела в по его лицу, что воевода Врет. -- А что... что стряслось?

-- Рудый, -- сказала она мертвым голосом. -- Все твои люди здесь. И твой отрок по-прежнему выгуливает твоего коня.

-- Я послал другого...

-- Кого? -- потребовала она.

-- Ну, другого... У меня много людей.

-- Назови, -- сказала она, -- я ведь знаю твоих людей.

Он уже пришел в себя, натянуто улыбнулся:

-- Ольха, мы ж друзья! Ты мне не веришь?

Она резко повернулась и почти побежала через двор. Рудый что-то крикнул вслед, но Ольха чувствовала по тону, что воевода после ее ухода вздохнул хоть и со стыдом, но и с облегчением.

Крыльцо правого крыла терема было затоптано грязью. От ступенек несло кислой блевотиной. Воняло мочой, стража привыкла мочиться прямо с крыльца, от чего Ольха в окружении русов отвыкла быстро. Бегом она миновала сени, оскальзываясь на объедках и разлитой браге, вихрем влетела в коридор. Было непривычно сумрачно, в дальнем конце горел один старенький светильник.

На быстрый стук ее сапожек выглянула сонная сенная девка. Лицо ее было припухлое, заспанное, пухлые губы покусаны. Сарафан сползал с голых плеч, видны были следы от грубые пальцев.

-- Чо? -- спросила она всполошенно. -- А?..

-- Где воевода Студен? -- крикнула Ольха.

-- Воевода? -- переспросила девка тупо, на Ольху пахнуло застоялой брагой. -- А, воевода... Это который с черной бородой?

-- Да-да, он!

-- Воеводы нету, -- заулыбалась девка., вздохнула облегченно. -- И его дурней нету.

Ольха ощутил, как внутри все оборвалось. Помертвевшими губами вымолвила:

-- Как это... Где он?

-- Отбыл, -- сказала девка уже охотнее. Она пощупала плечо, где красовался синяк с багровым оттенком, поморщилась, заглянув себе в вырез платья. -- Так вдруг! Прямо среди ночи собрался и умчался. Вроде бы какое-то важное дело у него. Неотложное.

Ольха впервые ощутила, что близка к беспамятству. В ушах тоненько зазвенело, будто жужжал настырный комар. Перед глазами потемнело, в ночи заблистали реденькие искорки, да и те гасли, гасли...

Огромным усилием заставила себя вынырнуть, с трудом проглотила тяжелый ком в гортани. Без всякой надежды спросила:

-- А куда? Не сказал?

Вопрос глупый, вызванный отчаянием, откуда сенной девке знать, во та истово закивала, довольная:

-- Как же, знаю! Как не знать!

-- Куда? -- не поверила Ольха.

-- Он сказал своим, чтобы ехали в Киев, а он сам заедет на постоялый двор к Абраму. Там у него встреча с одним торговцем. Это на перекрестке дорог из Киева на Канев. Там еще рядом дорога на Урюпино. Корчма на прибыльном месте...

Ольха не поверила своей удаче:

-- Это точно? Ты все расслышала верно?

-- Клянусь, -- сказала девка. -- Он им три раза повторил. Тупые у него гридни, вот что скажу!

Стены замелькали по обе стороны, когда Ольха неслась обратно. Выскочив на крыльцо, ослепленная ярким светом, на мгновение растерянно остановилась, вцепившись в перила. Студен уже не вернется. Он уедет в Киев вслед за великим князем, а оттуда либо в свои земли, либо уйдет с войском куда-нибудь на кордоны. Ищи-свищи ветра в поле.

Ее взор упал на лениво слонявшихся по двору дружинников. -- Ее не выпустят...

-- Павка! -- вскрикнула она, заприметив знакомую фигуру. -- Павка, прошу тебя!

Дружинник приблизился к крыльцу. Его серые глаза цвета морской волны северного моря внимательно пробежали по ее взволнованному лицу:

-- Ольха, -- сказал он дружески, -- что с тобой? Ты только укажи, кто тебя обидел. Я ему рога посшибаю враз.

Ольха сама чувствовала, какое отчаяние звенит в ее голосе:

-- Павка, я погибла... Все погибло. Ты можешь помочь, но не расспрашивать?

Мольба в ее голосе была такой страстной, что Ольха ощутила, как на ее глаза навернулись слезы. Она смотрела на него до тех пор, пока все не расплылось, пока не ощутили соленый вкус на губах.

Павка сказал осторожно:

-- Ольха, ты мне как сестра. Если это не повредит Ингвару... Новой Руси, то скажи только. Моя рука и мой меч -- твои.

-- Клянусь, -- сказала она страстно. -- Это не повредит Ингвару... а совсем-совсем напротив! Я боюсь, что ему будет вред, а мне -- позор.

Павка смотрел пристально. Медленно глаза сощурились, губы раздвинулись в сдержанной усмешке:

-- Я так хотел, чтобы ты когда-нибудь так сказала. Тогда приказывай!

-- Меня одну отсюда не выпустят, а мне очень нужно. Если бы ты смог поехать со мной.

-- Куда?

-- Всего лишь до корчмы Абрама. Что на перекрестке.

Павка задумчиво пожевал губы:

-- Только и всего?.. Зачем?

Ольха ощутила отчаяние:

-- Павка, верь мне! Я не замыслила ничего плохого. Наоборот, я не хочу, чтобы случилась беда. Помоги мне. Клянусь, не сбегу. Но ехать надо прямо сейчас. Каждый миг дорог.

-- Добро, -- ответил он, повернулся от крыльца.

Ольха не поверила своим ушам:

-- Что? Поможешь?

-- А что... ты сбегала от меня дважды. В третий раз я тебя просто зарублю. Или сшибу стрелой.

-- Договорились!

-- Тебе с каким седлом, -- спросил он буднично, -- хазарским или каролингским?

-- Любым! Только бы кони были быстрыми.

Замерев, она смотрела расширенными глазами как, Павка бегом, разбрызгивая лужи, промчался через двор, исчез в раскрытом зеве конюшни. Прошло томительное время в ожидании, она ловила на себе любопытные взгляды.

Затем прямо из конюшни вынеслись кони. Павка сидел на своем любимце, гнедом Мырдяке, в поводу держал белоснежную кобылу редкой красоты -- с длинной, как у Змея, шеей, тонконогую, с мощной грудью, пышной гривой. На ней уже была роскошная попона, а седло блистало серебряными и золотыми заклепками.

-- Не хватятся? -- выдохнула она. -- Чья это?

Павка помялся, вздохнул:

-- Не выдавай только меня, ладно? Ингвар купил у багдадских купцов тебе в подарок. Собирается вручить по приезде. Конь -- ветер! Столько за него швырнул" не глядя, что я бы лучше табун купил.

Ольха, чувствуя себя последней тварью, вскарабкалась в седло. От стыда горели щеки, пылали уши. Ингвар делает ей подарок за подарком, а чем она ему платит?

-- Только бы не увидел, -- прошептала она в страхе. -- Когда он вернется?

-- Ты сказало, что время дорого, -- напомнил Павка. -- А это самые быстрые кони.

Стражи на воротах воззрились удивленно. Старший пробасил:

-- Если я не последний дурак, то помню, что выпускать... гм... древлянку не ведено.

-- Молодец, -- одобрил Павка. -- Возьми на полке пирожок. Более того, ее велело еще и стеречь. Пуще глаза. Даже пуще зеницы ока. Потому я от нее ни на шаг. Отворяй-ка ворота. Мы проедемся вокруг рва, осмотримся.

Переход от насмешливо-благожелательного тона к повелительному был резок, внезапен. Страж, вздрогнув, ухватился за дубовый засов, натужился, с кряхтением вынул еще до того, как понял, что делает. Павка заставил коня толкнуть грудью створки, он не терял ни мгновения даром. Ольха съежилась, затаила дыхание.