Чтение 30–й страницы книги ~Князь Владимир~

Две армии сошлись 17 августа 986 года, если считать от рождения Христа, как считали болгары. Это случилось при Сардинике. Сражение было кровавым, но огромное войско империи не устояло перед дружным натиском славянских войск. Бегство началось, когда под ударами болгар пали первые когорты, а конное войско русичей опрокинуло фланг и погнало ромейские полки на своих же, которых император Василий держал для завершающего удара.

Разгром был страшным. Поля и долины были покрыты трупами, зеленая трава покраснела от крови. Войско империи было истреблено начисто, сам император Василий был спасен от плена лишь благодаря наемной пехоте армян. Те, окружив императора и, погибая под стрелами конницы торков, сумели с ним подняться в горы и трудной горной тропой вывели в Македонию.

Остатки армии были рассеяны. Кому удалось уйти живым, вскоре попали в плен. Известие о разгроме императора вызвало оживление среди тех, кто мечтал о троне.

А тем временем мятежник Фока покорил римские области, овладел приморскими городами и крепостями, двинул могучий флот к столице, где под началом своего брата начал подтягивать к Константинополю конные и пехотные войска.

Владимир к этому времени уже распрощался с Самуилом, обнялся с его боярами, и его войско с богатой добычей и пленниками направилось обратно на Русь. Правда, большую часть полона продали евреям-рахдонитам, те выгодно сбудут на базарах Хорезма, но лучших ремесленников и мастеров Владимир вел на Русь. Им дел найдется выше головы. Сил на Руси с избытком, теперь она остро нуждается в красоте.

Уже из Киева внимательно следил через свои глаза и уши за волнениями в империи. Вскоре весь Восток и вся Малая Азия были в руках Варда Фоки и Склира. А болгары, одержав ряд блестящих побед, опустошали империю до самых Салоников. И, естественно, от базилевсов пошли одно за другим посольства с просьбой забыть былые распри, чего не бывает, прислать войско уже на помощь империи или как-то помочь иначе в обмен на новые льготы Руси, ее людям или даже уступки каких-то земель...

Владимир ощутил лихорадочное возбуждение. Он не мог сидеть, вскакивал, бегал по комнате, едва не бросался на стены. Не пришла ли пора? Благодаря восстанию в империи, можно ее взять даже раньше, чем рассчитывал!

В этой части терема стены были из плотно подогнанных бревен, здесь сапоги стучали по чисто выскобленному полу, не закрытому коврами, медвежьими шкурами. На стенах висели на вбитых между бревен крючьях щиты и топоры. На почетном месте блистал гигантский двуручный меч, рядом с ним были две секиры, тоже исполинские. Меч Рогволода и секиры его сыновей!

Владимир велел повесить их здесь, пусть Рогнеда думает, что это из уважения к ее отцу и братьям. Приятно забрать оружие врага и повесить в своем тереме! Еще лучше -- гордую княжну взять силой и брать ее всегда, когда изволит!

Сейчас он прошел мимо, не мазнув взглядом. Из дальней комнаты доносилось негромкое пение. Сквозь приотворенную дверь видно было сенную девку, пела тихонько и неспешно расчесывала длинные волосы полоцкой княжны. Ей самой нравилось пропускать сквозь пальцы шелковые тяжелые волосы, чистые, пахнущие цветами и травами.

Рогнеда хотела встать, Владимир остановил ее жестом. Девка застыла глядя на него выпученными в ужасе глазами. Прошлым летом он с Войданом и Тавром повстречали ее на лестнице, и, то ли жареное мясо с перцем, то ли голова уже трещала от умных споров о том, как обустроить Русь, но Владимир перегнул ее прямо через перила, так что почти висела над мощеным камнем двором, задрал подол, насытил плоть, а потом не отказались и Войдан с Тавром. Но эта дурочка не ликует, что ей оказал честь великий князь с двумя воеводами, дрожмя дрожит, губы трясутся, будто по ним бьют пальцем.

-- Приветствую тебя, Рогнеда,-- сказал он медленно.

Она встретилась с ним взглядом, остатки крови покинули ее бледные щеки. В глазах метнулся страх.

-- И я тебя, великий князь и повелитель...

Владимир смотрел в упор. В груди стало горячо, ощутил как, разгорается уголек гнева:

-- Тебе ничего не хочется мне сказать, Рогнеда?

Ее побелевшие губы дрогнули:

-- О... чем?

-- Ну, хотя бы о молодом боярине из Биармии, именуемой также землей Пермской.

Она вздрогнула всем телом. В глазах снова метнулся страх, перерос в панику.

-- Что ты хочешь сказать, повелитель?

-- Известно мне стало, что он бывал в твоих покоях. Тайно! А на той неделе замечен был, как спускался из окна по веревке. Но взять не сумели, больно ловок оказался.

Рогнеда молчала, глаза не покидали его лица. Затем она выпрямилась, волосы тяжелой волной струились по прямой спине. Грудь ее была все еще хороша, хотя уже родила ему троих сыновей и дочь. Мертвым голосом спросила:

-- Когда мне на жертвенный костер?

Он смотрел в упор:

-- Отваги тебе не занимать, знаю. Но что скажешь о нем?

-- Он ускользнул,-- ответила она, голос ее потеплел.-- Что мне еще? Только бы он жил...

Сенная девка боялась шелохнуться. Веснушки на белом лице проступили ярко, целая россыпь. Ей тоже под нож жреца, если не привяжут к диким коням, не бросят в яму с голодными псами-людоедами.

Владимир пытался разжечь в себе гнев, но уголек погас, рассыпался теплой золой. Он был оскорблен, жестоко оскорблен, но почему-то не чувствовал оскорбления. Должен бросить ее под нож жреца, как бросал прочих неверных жен и наложниц, так от него ждут все: от бояр до последнего холопа, а он редко спорил со старым Поконом, с Правдой, с обычаями чести...

-- Пусть не страшится моего гнева,-- ответил он.-- Его дом и его земли уцелеют. Это я тебя мог принудить... но не он. Если допустила его к своему телу, то лишь по любви. Отпускаю я тебя, Рогнеда.

Ей показалось, что ослышалась. А девка превратилась в сплошной разинутый рот.

-- Что значит... отпускаешь? -- переспросила Рогнеда.-- Душу мою?

-- И тело,-- сказал он.-- Кончилась твоя неволя, твое заточение. Бери все, что захочешь. Бери с собой своих людей, что служили тебе верно. Я выделяю тебе дом в Полоцке. А не хочешь, возьми денег из скарбницы, купи сама. Где захочешь. И пусть твой... ну, пусть берет тебя в жены свободно.

Он отступил к двери, но Рогнеда протянула к нему дрожащие руки. Глаза ее были округлившиеся:

-- Это твоя новая шутка?

-- Рогнеда,-- сказал он, и она впервые заметила в его суровом лице что-то иное, преобразившее жестокого князя. В глазах пылал огонь, там были мука и нетерпение.-- Прости меня, Рогнеда!

Несколько долгих мгновений она смотрела на него. Краска медленно окрасила ее бледные щеки. Глаза ожили, она все еще была хороша, даже прекрасна, сохранившая тонкий стан, гордый взгляд и девичью поступь.

-- Ты странно говоришь,-- промолвила она,-- и я не понимаю твоих поступков... но я благодарю тебя. Ты сейчас выше, чем человек.

Она сделал движение, словно хотела обнять его, жест был непроизвольный, обняла бы по-братски, но Владимир лишь кивнул и отступил. В глазах сенной девки были страх и неимоверное облегчение.

Спускаясь по лестнице, он подумал, что и Юлию сегодня же отпустит обратно в монастырь. Тот самый, из которого ее увели силой. В память о ней останется маленький Святополк, которого он всего дважды успел подержать на руках, отец называется... Остальных жен -- на черта ему было столько? -- и тысячу наложниц отпустит прямо сейчас. Пусть каждой из жен останется дом, в котором живет, люди, земли, если таковые им дал, а наложницам дать каждой по серебряной гривне и отпустить с ее скарбом на волю.

Зачем ему все женщины мира, когда появилась надежда взять в руки... нет, преклонить колено перед своей единственной?

Василий с горечью смотрел на Анну. Редко волей богов появляется на белом свете такой редкостный цветок. Разве что для того, чтобы напомнить, что то, что видят глаза людей -- еще не все. На небесах красота еще выше, но попадает на землю раз в тысячу лет. Ему повезло, сам лицом не удался, зато о его сестренке слава идет по всему свету.

-- Анна, я даже не решаюсь тебе сказать...

-- Что? Что случилось?

Он прошептал раздавленно:

-- Великий князь Руси требует тебя в жены.

Ее соболиные брови взлетели:

-- Но он уже требовал и раньше?

-- Да, но тогда мы могли тянуть время, уклоняться, ни "да", ни "нет"...

-- Господи спаси! Неужели на этот раз...

-- Увы, так. Мощь Руси постоянно растет. Особенно быстро и опасно выросла в последние годы. Теперь я не сомневаюсь, что удар, от которого империя рухнет, будет нанесен в самое ближайшее время! Русь сосредотачивается. И нанесет удар именно этот расчетливый и жестокий властелин больших армий.

Она слушала внимательно, ее сердце начало стучать чаще. Странно, она еще не ощутила ни страха, ни отвращения. Только сильное возбуждение, будто скакала навстречу ветру на горячем коне.

-- Мы... отказать ему не можем?

Он смотрел умоляюще:

-- Анна, ты знаешь как я тебя люблю! Я лучше бы отрезал себе руку... или даже голову, если бы помогло. Но ему не нужна моя голова. Он ее может и так взять, стоит двинуть к стенам Константинополя свою армию. Ему нужна ты.

-- Зачем? -- спросила она, хотя подозревала ответ.

Василий кивнул:

-- Ты догадываешься. Он сразу породнится с двумя могущественными императорами. Восточно-Римским и германским. Сейчас фактически три могучие силы в Европе и мире: Восточно-Римская империя, Германия и Русь. А так все три будут равны и официально... Но выполнив это все, а отказать не можем -- мы на краю гибели, все-таки можем подготовить ему ловушку. Анна, при удачном стечении обстоятельств... мы можем навсегда отвести угрозу от нашей страны!

Ее сердце забилось еще чаще. Несмотря на страх, Анна вздохнула с облегчением. Вот оно! То, для чего родилась, для чего готовилась. Она готова отдать свою жизнь за жизнь своего народа. Готова принести себя в жертву. Даже, если ее не внесут в житие святых мучениц или женщин-героинь, вроде Юдифи, все же ее жизнь не будет напрасна.

С удивившим Василия спокойствием она сказала:

-- Говори. В чем твой план?

Он сказал осторожно:

-- Может быть, ты не совсем поняла...

-- Поняла,-- ответила она твердо, огонек жертвенности разгорелся в ее глазах ярче.-- Я пойду за варварского князя, если это поможет моей стране. Но если это как-то спасет ее от набегов... тем более, от разрушения, то я готова умереть в любых муках!

Он с горячностью обнял ее, крепко-крепко прижал к груди. Она ощутила как на волосы капнуло горячее. Переждала, давая царственному брату утереть слезы.

-- Это вряд ли потребуется,-- сказал он наконец.-- Хоть план прост, но осуществить его надо очень деликатно... Иначе все рухнет. Русь все еще не приняла ни одну из мировых религий. Сам великий князь, как нам стало известно, недавно принял ислам. В его дружине есть воины ислама, есть иудаисты, есть христиане... Надо убедить его взять веру Христа! Сейчас наши люди на Руси всеми косвенными способами убеждают его в необходимости принять именно Христа. Не для себя, пусть остается Мухаммедом, как дали ему имя, но для Руси надо навязать веру Христа! Тогда мы одним ударом превратим Русь в своего вассала, ибо патриарх константинопольский лижет мне сапоги. Мы вытравим воинственный дух язычников, навяжем им пассивность и покорность божьей воле... Такой народ уже не пойдет на Константинополь!

Такой народ, подумал он с жестокой усмешкой, уже никуда не пойдет.

Владимир двинул огромное войско на помощь Василию. Опускался на ладьях и вел конное войско по берегам Днепра, а у порогов свернул на Тьмутаракань. Оттуда отправил отборный шеститысячный отряд Василию, а сам повел остальное войско на Кавказ.

Перевалив через горный хребет, он расположился на берегах Куры, перекрыв все дороги. Там он получил вести, что Войдан вовремя привел своих воинов на соединение с хризопольской армией, дал сутки отдохнуть, и затем всей массой обрушился на войска Варда Фоки. Фока, опытный полководец, ничего не мог сделать, появление русских войск было чересчур неожиданным. Разгром был страшным, Фока бежал, в отчаянии ждал обещанной помощи от грузинского царя Давида.

Увы, царь Давид в непонятной панике отозвал обратно даже те войска, что были под началом Фоки. Но что оставалось делать, несметное войско русских готово было вот-вот растечься по всей Грузии, уничтожая и сжигая все?

Владимир держал войска на берегах Куры, не вступая в бой, хотя мог бы с легкостью разгромить малочисленное войско Давида. Наконец Давид собрал своих сторонников и явился для заключения мира. Грузинский царь обязался не оказывать помощи бунтовщикам, и Владимир тут же дал приказ своим войскам собираться в обратный путь.

Однако повел не старой дорогой, а через Крым. Население там было готским, но правили там хазары. Владимир в двух сражениях разгромил, подчинил, установил свое правление, затем двинулся на могучую крепость, с которой связывал особые надежды.

И тут примчался гонец на взмыленном коне. Упал от усталости перед шатром, его ухватили под руки и втащили в шатер.

Владимир бросил коротко:

-- Говори.

Гонец повел глазами на застывших воевод.

-- Говори,-- повторил Владимир. Добавил.-- От этих людей у меня тайн нет.

-- Печенеги,-- прошептал гонец пересохшим ртом.-- Небывалая орда двинулась на Русь... Такого еще не было даже при Святославе...

Воеводы встревоженно зашептались. Войдан выскользнул из шатра, за тонкой стенкой слышался его властный голос.

Владимир почувствовал, как от лица отхлынула кровь. Его великий замысел повис на волоске. И с ним и вся его жизнь.

-- Как долго им идти?

-- Они со стадами и повозками. Но впереди мчатся конники. Пересаживаются с коня на коня на скаку. Через неделю... нет, даже раньше разорят первые русские веси.

Владимир сказал чужим голосом:

-- Тавр, подготовь десяток дружинников. И три десятка коней. Мы тоже умеем пересаживаться на полном скаку.

Тавр не сдвинулся с места:

-- Что ты задумал, княже?

-- Попробую перехватить по дороге. Им не миновать брода на Нетече. Я хочу говорить с ханом.

Тавр покачал головой:

-- Мне кажется, ты делаешь величайшую ошибку в жизни.

-- Мне тоже так кажется,-- признался Владимир.-- Но тогда она станет и моей последней.

Они мчались день, ночь и еще день. К вечеру увидели огромное пыльное облако, что разростаясь, застлало половину мира. Лишь потом услышали неумолчный грохот, а еще погодя земля начала вздрагивать и постанывать от тяжелой массы мчащихся коней.

Владимир, шатаясь в седле, перевел коня на шаг. Из пыльного облака вынырнули всадники. Заходящее солнце блистало на остриях копий, а когда они подскакали ближе, багровые искры заплясали и на оскаленных в лютой злобе зубах.

-- Я князь киевский,-- сказал Владимир как можно громче.-- Я еду к хану.

-- Рус! Собака! Смерть! Полон! Выкуп!

-- Это решит хан,-- бросил Владимир. Он успокоил взглядом дружинников, те застыли в седлах, готовые к яростной схватке, за которой последует вознесение в вирий.-- Быстрее веди к нему, ежели дорога шкура.

Их окружили тройным кольцом, передний всадник с кольцом сотника повел отряд в сторону. Там двигались повозки побогаче других, крытые, волы были украшены упряжью с серебрянными бляшками.

По случаю прибытия русов хан велел остановиться на ночь, шатер поставили в самой середке стана. Владимир помылся, выпил кувшин родниковой воды, затем его отвели к ханскому шатру.

Внутри на подушках сидел сам хан, старый и с двумя длинными шрамами на лице, рядом стояли два высоких воина. Лица их были суровы и надменны. Владимир лишь скользнул по ним взором, чтобы убедиться, что это сыновья хана, что хороши как воины, но вряд ли будут хороши как советники.

-- Я великий князь Владимир,-- сказал он.-- Я иду с войском на земли греков. Но, узнав о твоем походе, поспешил навстречу.

Хан жестом предложил сесть напротив. Лицо было не просто старое, Владимир видел лицо человека, много повидавшего, битого жизнью, знающего ей подлинную цену. На Владимира посматривал испытующе. Кивнул сыновьям, один хлонул в ладоши. Полог откинулся, внесли поднос с едой и прохладительными напитками.

-- Ты поступил опрометчиво,-- заметил хан.

-- У меня хорошие воеводы,-- ответил Владимир небрежно.-- Они знают без меня, что делать.

-- Но твоя жизнь...

-- Такой пустяк? Зато говорить я препочитаю сам.

Хан кивнул. Его узкие глаза не отрывались от лица киевского князя:

-- Ты поступил мудро, хотя и очень рискованно.

-- Кто не рискует, тот не высовывается из норы,-- ответил Владимир.-- Скажи мне, великий хан, зачем тебе этот поход?

Хан распрямил плечи. Глаза гордо свернули:

-- Мы едем в поход за славой! Наши кони застоялись, а мужчины что-то долго спят в постелях своих женщин. И чужих тоже. Пора тряхнуть дедовской славой, заставить дрожать врага при звуках своего имени! Кровь вскипает при трубных звуках боевого рога, сердце стучит мощнее, в небесах слышен радостный клич наших предков...

-- Ого,-- сказал Владимир.

Хан оглянулся на сыновей. Странная искорка мелькнула в глазах. Уже совсем другим тоном, будничным, добавил:

-- Но вообще-то у нас неурожай. Третий год кряду! Скот наполовину вымер, люди отощали. А у полян, по слухам, урожай был. Ваш край засуха миновала.

Владимир кивнул. Это понятнее, чем бодрые кличи о дедовской славе. Тот клич годится лишь для простолюдинов, а князья должны видеть и то, что под красивой одежкой.

-- Эта дорога нехороша,-- сказал он почти сожалеюще,-- за тем лесом уже встала пешая рать Волчьего Хвоста, а за нею -- конница Войдана. Это десять тысяч мечей и топоров.

Хан прямо взглянул в глаза молодого князя:

-- Знаю. Мои лазутчики уже донесли. Но что нам делать? Кони устали. Если свернем, пытаясь обойти эту силу, то треть коней падет. Люди уже ропщут. Я их едва держу в кулаке. Еще чуть -- из войска превратятся в отряды голодных грабителей, что из-за куска хлеба не увидят грозного блеска ваших мечей. И тогда все падут даже без славы.

-- Сабель,-- поправил Владимир.-- Это на Западе мои войска с мечами и топорами. А против Степи -- сабли и копья. Мы быстро учимся. Но давай поговорим о другом. Ты каган и я каган... Ну, пусть ты -- хан, а я -- князь, но мы видим дальше и знаем больше, чем наши народы. Это для них существует незыблемый Покон, а мы-то знаем, что и народы рождаются, живут, стареют, исчезают... Но пока живут, многое могут совершить, изменить, поменять богов, земли, язык, имена. Я ничего такого не предлагаю, в один день не делается, но зато можно в один день... пусть в одно лето -- сесть на землю!

Он умолк, задержал дыхание. Наступила тяжелая тишина. Сыновья хана грозно сопели, бросали ненавидящие взгляды. Когда Владимир закончил, один подпрыгнул как ужаленный змеей, ухватился за рукоять сабли, закричал злым гортанным голосом. Второй вытащил нож и впился в горло Владимира безумными глазами.

Хан несколько мгновений пристально смотрел в лицо киевского князя. Губы дрогнули, на лбу глубокие складки стали еще глубже.

-- Ты молод,-- сказал он медленно,-- но зрел умом. Хотел бы, чтобы мои дети были похожи на тебя.

Один из сыновей с проклятьем отшвырнул полог, затрещало, выбежал. Слышно было, как заржал конь, затем донесся дробный стук копыт. Второй спрятал нож, задвинул саблю в ножны, сел, глядя на киевского князя с ненавистью и недоумением.

Владимир сказал осторожно:

-- Похоже, мои слова не были для тебя неожиданностью?

-- Ты удивлен,-- ответил хан с печальной усмешкой.-- Это головы моих людей заняты заботой, как накормить коней, где найти воду, где купить соли... а я, которому еду приносят в шатер, могу думать о племени. Обо всем моем народе. И, конечно же, думал и о земле, и о рыбачестве... в юности я видел море, знавал народы моря, что живут лишь ловлей рыбы... я думал, думал, думал. Даже мои дети не знают, о чем я думал, ибо мысли бывают дикими и настолько глупыми, что я умер бы от стыда, узнай их кто. Ты князь, сам знаешь. И лучше всего, похоже, это осесть на землю. Многие народы, прежде кочевые, так делают... или исчезают. Но где сесть? Земли уже заняты. И местные племена берегут их ревниво.

Его старческие глаза смотрели с надеждой. Владимир сказал осторожно:

-- Пока что земель у нас свободных немало. Но, чтобы не возникло распрей, надо сразу заключить ряд, а потом объявить его народу. Мол, печенеги осядут на этой реке, будут охранять Русь с этой стороны, не дадут перейти ее никаким врагам Руси, а буде сунутся -- вступят в бой, не дожидаясь подхода войска из Киева или других земель Руси. Это сразу помирит славян с вами, ибо будете не только жрать плоды земли, но и защищать ее плечо к плечу!

Хан хитро улыбнулся:

-- Ну, защищать придется не плечо к плечу, а нам вступать в бой первыми... но ты прав. Мы чем-то должны заплатить больше, чем местные. Однако, как это объявить народу? Нас поднимут на копья.

Владимир ответил ему прямым взглядом:

-- Думаю, у тебя тоже есть умельцы как задурить головы. Да так, что народ будет в задницу целовать как благодетеля. Коим ты на самом деле и будешь. Но подать надо не как спасение от голода, иные из гордости предпочтут и вовсе помереть, а что-то приплести о ратной славе, доблести предков, зове богов... Песенников заставь поработать! Вот они орут о том, как славно сгинуть в бою, как горячею кровью омыть... Это сейчас так надо, понятно. Но теперь пусть поют, что высшая доблесть -- в тяжком труде, копанье в навозе, еще надо землю пахать и на колени перед князем падать... Умелой песней простого человека можно на любую дурь толкнуть! Как и на благое дело.

Уже рано утром, когда Владимир, провожаемый ханом и его сыном, откинул полог, хан спросил невесело:

-- Но что будет с моим народом? Останется ли само имя печенегов?

-- Лишь богам это видно,-- ответил Владимир сумрачно. Самого раздражало, что кому-то, пусть богам, видно дальше.-- Но так ли это важно? Поляне, дрягва, печенеги, савиры, торки, берендеи -- что есть имена? Всем нужен хлеб, чистая вода, синее небо. Все имеют право на счастье.

Жаркое солнце светило с синего неба, светило печенегам, полянам, киевским русичам. Уже садясь на коня, Владимир подумал запоздало, что можно бы сослаться на таких же кочевников, как печенеги, конных болгар. Те, черноволосые и узкоглазые, осели на землях славянских чуть южнее, тоже слезли с коней и начали распахивать земельку. Имя их не только осталось, но и дало название всему новому царству. Даже сами местные славяне постепенно стали зваться болгарами.

Правда, еще раньше, точно так же победно вторглась в земли латинян дружина героя Энея, разбила местных, покорила, одела ярмо, сам Эней взял в жены дочь царя покоренных латинян, основал династию царей, от которой пошли великие римские цезари... но от троянцев не осталось ни языка, ни имени!

Догнав войско, он не распространялся о тайном договоре с ханом печенегов, а воеводы не спрашивали. Судя по глазам великого князя, все уладилось миром. И не просто миром, а к вящей славе Руси.

Русский град Корсунь, или по-гречески Херсонес, был неприступной крепостью как для конных орд кочевников, так и для огромных войск северных соседей. Его нельзя было взять даже с моря: высокие башни и стены вырастали прямо из воды. Сам город теснился между двумя заливами, а мыс выдавался далеко в море. Там всегда стояли боевые корабли Римской империи, готовые придти городу на помощь.

Город настолько прочно всажен между двумя заливами, что кажется будто вырастает из воды. Лишь с запада его связывает с остальным миром узкая полоска суши. Здесь особенно прочные стены. Кажется, древние великаны громоздили эти чудовищные каменные глыбы...

Но и со стороны моря видно сквозь чистейшую прозрачную воду чудовищные глыбы, уходят на немыслимую глубину, будто их укладывали подводные боги, ибо не в силах человеческих так точно и плотно укладывать плиты на глубине, куда не всякая рыба рискнет опуститься. Внутри город окружен другой стеной, первой. Такая же несокрушимая, только более древняя, когда-то окружала город, но тот разросся, выплеснулся за стены. Там выросли дома не только бедноты, но и богатых граждан. Были построены склады, сараи, потому городские власти распорядились поставить другую стену, благодаря которой город и выступает теперь прямо из моря...

Далекие предки ныне живущих херсонитов выстроили эту стену, а последние поколения ничто не прибавили в городе. Разве что разрушали, особенно когда прежних хозяев-греков сменили нынешние ромеи. Эти разрушили прекрасные греческие храмы, мол, языческие, разбили молотами мраморные статуи и пережгли на известь, опять же дабы не славили здесь языческих богов, а мраморными плитами из дворцов прежних правителей и богатых людей устлали полы своих домов.

Но и сейчас, во времена базилевса Василия, что запретил городу чеканить свою монету и низвел до простого торгового города с севером, Херсонес оставался городом прекрасным и удивительным. Особенно для народов степей и лесов, где только и видели, что кибитки на колесах, либо просторные терема из бревен.

Стена упирается в синее-синее небо, а толстая настолько, что четверо воинов идут бок-о-бок, не задевая один другого. А сторожевые башни, где могут накапливаться войска, идут так часто, что стена кажется лишь короткой перемычкой между ними. Ворота в башнях из толстого мореного дуба, скреплены широкими железными полосами. В каждой башне таких ворот двое: внешние и внутренние. Первые от вторых отстоят далеко, можно впустить большой отряд, опустить за ними ворота и, не открывая ворота в город, тщательно проверить, выспросить, обыскать... И все это под прицелом укрытых лучников и копьеметателей, когда доспехи не спасут. Ворота же, как внутренние, так и внешние, расшибать бесполезно: за ними падают железные катаракты, усеянные острейшими, как бритвы, шипами...

Ладьи под покровом ночи вошли в залив. Сотни ромейских кораблей стояли со спущенными парусами. Нападения руссов еще не ждали, а огромные железные цепи, которыми перегораживали залив, лежали на дне.

-- Остановить корабли,-- велел Владимир.-- Ждать сигнала.

-- Княже, тебе бы остаться с войском,-- сказал Войдан с неудовольствием.-- Больно ты шумный.

-- За вами нужен глаз да глаз,-- отпарировал Владимир.-- Еще заснете, либо сразу по херсонским бабам...

Около полусотни русских кораблей, внезапно подняв паруса, вошли в залив и сразу устремились к сторожевым башням, что стояли на краях залива. На ромейских кораблях проснулись только, ощутив острия чужих мечей. В башни удалось ворваться раньше, чем сонная стража ухватилась за огромные вороты. Бой был лютый, но короткий. Цепи только зашевелились на дне, но уже пали последние защитники башен. Русы повернули вороты, цепи снова легли на дно, и сотни русских кораблей уже открыто вошли в гавань.

Боя почти не было, моряки и стража кораблей отдыхали в городе. Перебив малую охрану, русичи захватили весь флот, несколько кораблей пришлось сжечь, там сопротивлялись упорно, остальные отвели подальше от стен.

Рассвет уже окрасил небо в розовый цвет. Со стен с ужасом увидели сотни белых парусов, из-за которых не было видно лазурной воды залива. Далеко на востоке поднялась черная стена дыма, в которой, как грозные молнии, блистали длинные багровые языки огня. Стена огня и дыма перегораживала полуостров и неотвратимо приближалась к городу. Это конница Владимира, разбив ромейское войско на Хазарской переправе, двигалась по Климатам, захватывая скот и предавая все живое мечу.

Владимир понесся во главе малой дружины вдоль стен. За спиной слышалось восторженное аханье, он и сам чувствовал, что покорен искусством древних строителей.