Чтение 30–й страницы книги ~Путь меча~

И не просто, а очень плохие.

- Ну... не знаю. Дня три, если тропы выучить. Или кого-нибудь из
Охотничьих ножей в проводники взять.

- А если наобум?

- Тогда - неделю. Или вообще не доберешься.

- Так... Ну а если через Кулхан насквозь пройти и взять еще севернее?
Там что?

Ишь, заглянул! Я и не слыхал, чтоб кто-нибудь в этакие дебри
забирался... зыбучка там, если верить слухам. То есть это в Кулхане
зыбучка, а за ним...

- Ничего, - отвечаю. - Конец света. Восьмой ад Хракуташа, где Ушастый
демон У плохих Придатков перековывает.

- Да? - вмешивается Обломок. - А нам сказали, что там Шулма.

- Какая еще Шулма? Кто сказал?

- Друг твой один, - невесело хихикает Обломок. - Близкий Длинный
такой, слабо изогнутый, рукоять чуть ли не в полклинка, а гарды и нет-то
почти. Руки Придаткам рубить любит.

- Но-дачи?!

- Он самый... Ну что, Наставник, рассказывай...

И Наставник рассказал.

По словам Детского Учителя, дней за десять до того, как произошло
первое убийство в Хаффе на открытом турнире, к нему явились гости.

Но-дачи явился, потом еще один Блистающий, очень похожий на Но-дачи,
но совсем маленький, не больше самого Детского Учителя; и трое странных
кинжалов с узким граненым клинком и длинными острыми усами выгнутой гарды,
отчего сами кинжалы сильно напоминали трезубцы, снятые с древка.

(Вспомнил я турнир, кинжалы эти вспомнил, как они Но от меня да Чэна
беспамятных уводили; голос их скрипучий вспомнил, Придатка нескладного,
одного на троих - и не сказал я ничего, только кистью качнул Детскому
Учителю семьи Абу-Салим: продолжай, мол...)

...Говорил, в основном, Но-дачи. Остальные молчали. Плохо как-то
молчали. С вызовом. Короткий Блистающий сперва даже имени своего не
назвал, а по виду его род определить не выходило. Кинжалы-трезубцы велели
звать их Саями, а больше ничего не добавили.

Вот и звал их Учитель про себя: Сай Первый, Сай Второй и Сай Третий.

Только речь в первую очередь не о них.

Если верить Но-дачи - а он сперва произвел на Детского Учителя (как и
на меня) весьма неплохое впечатление - так вот, Но-дачи будто бы был моим
земляком, и нелегкая как-то занесла его в Кулхан.

Что он там искал - неизвестно, и Детский Учитель решил не заострять
на этом внимания. Мало ли куда вздумается отправиться молодому
Блистающему? - а Но-дачи был, похоже, лет на тридцать моложе меня. Почему
на тридцать? Когда я уезжал из Мэйланя, муаровый узор на клинках был
темным, но все вокруг поговаривали, что скоро в моду светлый войдет, "лянь
памор" по-нашему. Мне при отъезде всего-навсего двадцать девять лет
стукнуло, узор у Но светлый, чистый "лянь памор", а узор при рождении
образуется. Сходится?

Ладно. В этом деле многое на веру придется брать. Возьмем, и дальше
пойдем.

Короче, Но-дачи ухитрился пройти Кулхан. У Придатка его на воду то ли
чутье, то ли везенье было - два раза на заброшенные колодцы натыкался, и
еще раз на конного Придатка, застигнутого песчаной бурей. Фляга у
покойника нашлась, небольшая, но на два дня пути хватило.

Коня у них в первую же неделю бешеный варан сожрал, так Придаток
пешком шел, Но-дачи на плече нес и сушеную варанятину жевал - в отместку
за коня, что ли...

Нес, нес и вынес. На свою голову.

...Убили его, Придатка этого. Пески насквозь прошел, гнилую воду по
капле цедил, когда варанов не стало - змей на солнце вялил... и все для
того, чтоб у первого же дерева, кривого да чахлого, прирезали его, как
скотину.

Три копья ждали у этого дерева. Три легких копья неизвестного рода и
три ножа. Ну, и три Придатка на низкорослых косматых лошадках.

Только молчали они, и копья эти, и ножи - молчали, сколько Но-дачи не
кричал им издали. И еще дух от них шел... нехороший. Будто и не Блистающие
они вовсе, а так - вещь.

Вещь неразумная. Мертвая.

Или почти мертвая.

Или даже и не жившая никогда.

Так что когда Придаток Но-дачи из последних сил добежал до ожидающих
- один из всадников глянул на него искоса, наклонился, вынул безразличный
нож и деловито перерезал горло покорителю Кулхана.

Как ветку срезал. Равнодушно так, спокойно, без злобы.

И вытер неживой клинок о шкуру лошади.

Знай Но-дачи заранее то, что он тогда лишь начал узнавать; умей он в
тот миг то, чему нескоро обучился - не спешил бы он к всадникам. И так,
неспешно, всех девятерых положил бы рядком у того же дерева. Три копья,
три ножа, три Придатка.

В пыль.

(Вот в это я поверил сразу).

...Увезли его. Приторочили к седлу и увезли. И очень скоро выяснил
Но-дачи, что вокруг него лежит Шулма, и живущие здесь Придатки зовут себя
шулмусами; а еще узнал, что нет в Шулме Блистающих.

Оружие есть. Вещь неразумная, для убийства созданная.

А убивали в Шулме немало. Род на род, племя на племя, то набег, то
распря. Так что работы железу хватало.

Брезжило что-то в местных клинках, словно фитиль мокрый свечной горел
- вспыхнет, погаснет, снова вспыхнет, зашипит, затрещит и плюется во все
стороны. Чадит, а не светит.

Вещь не вещь, тварь не тварь. Но и не Блистающие.

Дикие Лезвия. Совсем-совсем дикие.

Без легенд и сказок. Без красоты вымысла.

Как есть. По-настоящему.

...Не всех пришлых Придатков в Шулме резали. А тех, что из-за Кулхана
явились - тех вообще берегли и, в отличие от других рабов, даже на тяжелые
работы не ставили.

И кормили не впроголодь. Это Придатку Но-дачи просто не повезло
отчего-то. Не глянулся он шулмусам-заставщикам, что ли?

Чего уж теперь гадать...

А вот Блистающих у пришельцев отбирали. Оружие то есть, с точки
зрения шулмусов. И хранили пленных Блистающих в почетном шатре.

У каждого уважающего себя племени - а племен, себя не уважающих, не
было в бескрайней Шулме - имелся такой шатер.

Знатное жилье! На отдельной повозке возили, трех белых коней
запрягали да трех гнедых - это когда на новое место откочевывали. А вот
когда на стоянках разбивали, то сверкал и искрился шатер золотыми полосами
переплетающихся цветов и узоров, искусно вышитых по зеленому бархату; низ
шатра натягивался на массивные колья красного металла, покрытые тончайшим
чеканом работы неведомых златоделов.

Вроде бы и небогата ремеслами кочевая Шулма, а вот поди ж ты!..

В шатре том и познакомился Но-дачи с братьями-Саями, хмурыми и
неразговорчивыми, и с другими Блистающими, невесть какими путями попавшими
в Шулму. Только не сразу понял Но, почему одни Блистающие в шатре на
белой, как снег, кошме лежат, а другие - на пунцовой.

Как по крови плывут.

...Долго понимать не пришлось. Поначалу соседей спрашивал - те, что с
белой кошмы, и сами ничего не знали или делали вид, что не знали, а те,
которые с пунцовой - отмалчивались.

Вскоре все выяснилось само собой.

По большим местным праздникам, шесть-семь раз в год (как турниры в
Кабире!) устраивало племя общий той. Скачки, пляски, песни, козлодрание,
котлы сорокаведерные мясным паром кипят, маленькие Придатки-шулмусики с
головы да ног бараньим жиром да кислым каймаком перемазаны. А в последний
день тоя звали какого-нибудь раба-Придатка - непременно того, кто из-за
Кулхана пришел - и заставляли выбирать оружие по руке.

С белой кошмы.

А потом ставили их обоих - Придатка с Блистающим - против
бойца-шулмуса.

И в ладоши хлопали - начинайте, дескать!

Вот так хлопнули однажды и для Но-дачи. И для рослого темнокожего
Придатка - дурбанец, наверное! - что уверенно поднял Но с белой кошмы.

("Еще бы! - подумал я. - Они там, в Дурбане, и без того на
двуручниках помешаны, прочие роды обижаются... ну да ладно, не о том
сейчас речь...")

Истосковавшийся по Беседам Но-дачи начал ее радостно и красиво -
благо Придаток попался сообразительный. Три стремительных дуги прочертил в
воздухе тяжелый клинок, и слетела верхушка шулмусского малахая из лисьего
меха, забился на полынном ветру распоротый рукав чекменя, рассыпались
костяные украшения с лопнувшего шнурка на жилистой шее...

А кривая сабля-клыч не сказала в ответ ни слова. Шагнул шулмус, и
узкий клинок просто и грубо погрузился в живот нового Придатка Но-дачи.
Темная кожа посерела, будто пеплом подернулась, гулко забили барабаны - и
вновь остался Но-дачи один.

В шатре. На белой кошме.

А за шатром хлопали в ладоши и счастливо взвизгивали довольные
шулмусы. Как же - такая победа!

Даже обнаженное оружие, которым размахивали жители Шулмы, что-то
азартно бормотало, захлебываясь пьяным весельем - да только невнятной была