пребывания в Симбирске до покушения был выстроен буквально поминутный
график. Ничего не получалось, не обнаруживалось никаких зацепок. Что
спровоцировало его "откровения" насчет драгоценностей в портфеле и
прочего, оставалось таким же загадочным, как и после первого допроса. Ни с
какими личностями, в которых хоть с натяжкой можно было заподозрить неких
гипнотизеров, он не общался. Не было у него никаких провалов в памяти, ни
дурнотных потерь сознания - ничего.
насильственно закрытые области памяти или подсознания Цына провалились.
Нечего оказалось разблокировать, Беня был един и неделим.
не подтверждалась. Опрашивали людей, с которыми он общался на заре дней
своих, опрашивали его ранних подельщиков, опрашивали коммунистов звезд, в
которые он мог в те годы обращаться с просьбой о послушании - никаких
следов. И, однако, Беня твердо стоял на своем. Но ничего не мог указать
конкретно. Не просто не хотел, а явно не мог; Куракин, рассвирепев, уж и
на детекторе его гонял. Во Владивостоке? Да, во Владивостоке. А может
быть, в Сыктывкаре? Или в Ханты-Мансийске? Да. Может быть. В молодости,
давно. Не помню.
странности. Например, он всерьез был убежден, что мог бы царствовать
правильнее государя, руководить страной лучше, чем Дума или кабинет. "Да
что ж они делают, козлы, хлюпики, - говорил он в сердцах, заявляясь на
допрос со свежей газетой в руках. - Я бы..." И с уверенным, очень солидным
видом плел ахинею; причем зачастую назавтра не помнил, что плел вчера, и
плел что-нибудь совершенно противоположное. Но, что в лоб, что по лбу, так
как он предлагал, можно было разве что какой-нибудь мелкой бандой править,
а не великой державой. Всех со всеми стравить; тех, без кого не обойтись,
купить, остальных запугать тем, что никогда не станет их покупать; обещать
одно, а давать другое и совершенно не тем... Даже банда бы такого долго не
выдержала. Прежде за ним такой политизированности никогда не водилось.
было, что в сознании его разом возникло несколько навязчивых идей, и все
они органичнейшим образом вписывались в его изначальный интеллект.
разобрал их за несколько дней. Проступила интересная и тоже весьма
непонятная картина. На что-то она явно указывала, просто-таки явно - но на
что?
если не предполагать, спасая ее насильственно, что он не новоиспечен, а
живем мы с ним довольно долго. Но это казалось весьма маловероятным -
все-таки его бы заметили; если церебральная патология носит выраженный
характер, какие-то вскрытия ее обязательно покажут.
достоверно зафиксированными образцами - Кисленко и Цына, происходили
издавна и весьма редко; как правило, они либо оставались нераскрытыми,
либо преступник признавался невменяемым, либо освобождался за
недостаточностью улик, либо действительно вскорости после совершения акта
при невыясненных обстоятельствах погибал, умирал или исчезал, обрывая,
таким образом, все нити. Но разброс преступлений такого рода не был
равномерным; они явно тяготели к тем или иным пространственно-временным
узлам - то они почти сходили на нет, то в каком-то регионе на какой-то
срок, от нескольких недель до нескольких лет, вдруг необъяснимым образом
учащались, не имея между собой никакой доступной для наблюдения связи, то
приобретали на довольно длительные сроки характер обширной эпидемии или
даже пандемии. Это было чертовски любопытно.
более чем на полвека, ее можно было приблизительно датировать первой
половиной сороковых годов, но за истекшие пятьдесят лет мощные, до
шести-семи десятков случаев в год, эпидемии вспыхивали то в одной, то в
другой стране; медленнее всего пандемия затихала в России, практически
завершившись лишь лет через восемь после того, как она отбушевала, скажем,
в Европе. Настораживало то, что после уместившихся в эти полста лет
периодических и довольно локальных вспышек в Африке, Индокитае,
Центральной Азии, Китае, Центральной Америке эта нелепая эпидемия в
последние годы снова начала проявлять себя в нашей стране, захватывая
подчас на целые месяцы сразу по несколько губерний; ситуация по
интенсивности, конечно, не шла ни в какое сравнение с сороковыми, но
значительно превышала показатели, скажем, шестидесятых-семидесятых годов.
Не нравилось мне это.
статистика в ту пору отсутствовала; и оставалось только преклоняться перед
неведомыми мне, незаметными и кропотливыми работниками статбюро МВД, в
свое время из года в год переносивших в память центрального банка данных
все архивные дела страны и, насколько хватало возможностей, всего мира.
Даже непонятно было, зачем они это делают - просто для порядка. А вот
оказалось - специально для меня работали.
районов мира; выходило так, что, наряду с Германией и, отчасти,
приморскими провинциями Китая моя страна оказалась одним из трех мощных
очагов, рассадников этого загадочного заболевания, захлестнувшего затем
весь цивилизованный мир. Во всех трех очагах крутой рост начинался
примерно одновременно, с начала тридцатых годов. Но эти же страны - а что
особенно обескураживало, именно Россия в первую очередь - прочно держали
пальму первенства и на протяжении двадцатых годов пока, наконец, во второй
половине десятых явление вновь не приняло пандемического или, вернее,
квазипандемического характера, буквально шквалом пройдя по Евразии с
запада на восток.
Отдельные, и не очень значительные вспышки то в той, то в другой провинции
Китая; то в той, то в другой губернии России; то в той, то в другой
европейской стране. Вспышка в Мексике. Африка и Южная Америка в это время
полностью стали белыми пятнами - учета там, в сущности, тогда не было; но
и не они меня интересовали. Для меня уже бесспорным было существование
трех узлов, правда, покамест неизвестно чего: восточно-азиатского,
средне-русского и центрально-европейского. То средне-русский, то
центрально-европейский узел давали метастазы на Балканы. Потом стал
чахнуть восточно-азиатский узел. Сошел на нет. Потом, в девяностых годах
прошлого века, начали увядать оба европейских узла; показатели устойчиво
держались ниже, чем самых спокойных для двадцатого века семидесятых годов.
Наконец, в семидесятом - семьдесят первом году прошлого века - резкая
вспышка в центральной Европе, как будто Франция и Пруссия потерлись друг о
друга кремнями границ, выбросив сноп искр...
девятнадцатого века можно было бы, наверное, назвать притянутыми за уши -
недостатки тогдашней статистики и пробелы в переводе ее данных в
центральный банк делали материал малорепрезентативным. Но, шел ли процесс
так или несколько иначе, один факт для меня был практически неоспорим:
явление это, что бы оно не представляло собою, стартовало в истории земной
цивилизации не раньше 1869 и не позднее 1870 года.
почти сто тридцать лет биология и медицина заикнулась об инфекционных
сумасшествиях! Если бы хоть что-то указывало на контакты между одним
преступником-заболевшим и другим!
неудержимо превращалось в научное изыскание, и противиться этому было
бессмысленно.
отделению, потом по коридорам всей центральной больницы Симбирска, а в
хорошую погоду выбирался и на вольный воздух, в небольшой, но уютный сквер
позади больницы. Скоро я уже многих больных узнавал в лицо, мы
раскланивались, коротко, но приветливо беседовали о погоде и о лечении;
посиживали на лавочках под шелестящими тополями, то разговаривая, то
молча, с улыбками прислушиваясь к доносящимся из детского отделения
пронзительным визгам, беззаботному смеху, выкрикам выздоравливающей
ребятни. "На марс полетим после обеда, а сейчас давай в индейцев" - "Да ну
их нафиг, там друг в дружку стрелять надо!" От приглашений принять участие
в турнирах по домино и шахматам я вежливо отказывался, предпочитая
устроиться где-нибудь в относительном одиночестве, на солнышке, и читать и
перечитывать Лизины и Полины письма. Письма были как письма - уютные и
спокойные, как домашнее чаепитие; Лиза ни единым словом не напоминала мне
о том, что здесь происходило шесть недель назад. Только однажды у нее
вырвалось - безо всякой аффектации сообщая мне, как соскучилась, и
спрашивая, не хочу ли я, чтобы она приехала к моей выписке и в Петербург,
скажем, мы летели бы уже вместе, она написала вдруг: "И вообще - тебя тут
все очень ждут и очень без тебя тоскуют". Можно было много прочесть между
строк этой фразы.
удивительного - больница была лучшей в губернии и, конечно, мы оба попали
именно в нее. Странно было, наоборот, что мы так долго не встречались. В
инвалидном кресле он неторопливо катил мне навстречу, подставляя бледное
Сертаков Виталий
Сертаков Виталий
Махров Алексей
Конан-Дойль Артур
Прозоров Александр
Маккэфри Энн