типографией и первыми днями творения книгу Яглома и стала хвастаться, как
ей повезло ухватить это сочинение. Вкратце пересказала. Дима слушал, хотя
понимал немного. Но это было настоящее. Она запихнула книгу обратно,
поведала к слову, что чтобы шарик, у которого отсутствует трение качения,
а присутствует лишь трение скольжения, катался по некоей поверхности
бигармоническими колебаниями, так вот эта поверхность должна быть
исключительно циклоидой. "Что есть циклоида?" - спросил Дима. Инга
крутнула в воздухе пальцем. "Не понял", - сказал Дима. Она искательно
поозиралась, Дима вытащил блокнот и карандаш Инга сказала: "О!" - и
изобразила циклоиду, а рядышком подмахнула ее уравнение. "Лихо", - мотнул
головой Дима. Что такое бигармонические колебания, он спрашивать не стал -
не в них дело. Она сунула карандаш и блокнот себе в сумочку, забыв обо
всем; рассказала, что даже сам великий Коши ошибался, правда, один лишь
раз, да и то потому, что теория радикалов была в то время совершенно не
разработана, а когда стала выясняться истина, первый напечатал на себя
опровержение. Рассказала теорему трех красок, которую Дима особенно
старался запомнить. Он совершенно не слыхал обо всех этих интереснейших
вещах, и кто такой Коши, вспомнил с трудом. Новый мир открывался перед
ним, незнакомый, сложный и не менее живой, чем мир полотен и звезд. И уж
куда более живой, чем мир очередей и вечеринок. Инга рассказывала от души,
и Дима, в котором ее страстный накал резонировал сразу, уже видел
стремительные, как очереди трассирующих пуль, пунктиры
последовательностей, то вылетающих в межзвездную бездну, то внезапно и
безнадежно вязнущих в клейкой неумолимости пределов; уже видел шустрые,
как муравьи на разворошенном муравейнике, производные: и ему хотелось все
это нарисовать. Даже странно было, что второкурсница столь раскованно
жонглирует столь сложными материями. Это была не зубрежка и не
нахватанность, это была увлеченность. Возможно, талант.
собирал - переживал ее интерес как свой. И уже восхищался ею. Совсем рядом
с ним, в простом, по тогдашней моде очень коротком платье, в еще почти
девочкиной фигурке с удивительным, а форме созвездия Волопаса, узором
родинок на хрупком предплечье, шел человек из тех, что придают популяции
Хомо Сапиенс смысл. Без них она была бы таким же нелепым налетом
органической грязи на планетарной коре, как серая лохматая плесень на
выброшенной под забор корке хлеба.
позевывал и не косил на часы. Он не пытался прервать ее, не заверял, что
много будешь знать - скоро состаришься, и что если вся кровь уйдет в
мозги, детей не будет. Он не хрипел, придавливая ее, оглушенную тайком
подлитой в шампанское водкой, к общежитской койке и пытаясь раздвинуть
стиснутые ее колени: "Ну посмотри, посмотри на себя, дурочка, ты же
создана для этого, вот для этого!.." Она говорила все быстрее, боясь, что
вдруг он заметит наконец, как они прошли мимо вот уже третьей остановки
упомянутого им автобуса, вдруг заметит и посадит ее в автобус, и навсегда
исчезнет. И сама испугавшись своего поступка и всей себя, на перекрестке
как бы в рассеянности повернула не в ту сторону, прочь от наметившейся
линии, и Дима повернул вслед за нею, увлеченно слушая и ничего не
заподозрив. А едва лишь за изгибами корявой улочки, выведшей их на берег
очередной ленинградской канавы, скрылась та, маршрутная, Инга вдруг
поняла: вот за чем она ехала. К нему.
обнаружили, что идут, взявшись за руки, и Инга на миг осеклась, а потом
дрогнувшим голосом спросила: "Я тебя еще не насмерть заболтала?" "Нет, что
ты!" - честно ответил он, и она поверила - но все же так страшно было
надоесть ему, так страшно!
вынуть по рассеянности уворованные карандаш и блокнот той рукой, на плече
которой сумочка висела, не получалось, а лишить другую руку Диминой чуткой
ладони она и помыслить не могла. Сумочка съехала с плеча, крутнулась в
воздухе и оказалась на мокром асфальте в мгновение ока.
наружу предметы.
Случайно коснулась Димы коленями, судорожно отдернулась и, потеряв
равновесие, едва не села на асфальт. Дима поддержал. - За мной нужен глаз
да глаз, - удрученно бормотала она, пихая обратно свой скарб. -
Клептоманка...
смутившись, засмеялась тоже.
плача, рухнул на скамейку Юрик. Но тут же встал опять, решившись наконец
спросить у любого из прохожих две копейки. Через двадцать минут он
позвонит домой, но будет занято. Через сорок минут он еще позвонит, но ему
не ответят.
окнами обезумевшая женщина, сердце ее готово было взорваться, а за нею,
как тень, бродила бормочущая яд старуха.
Аркадьевны, беседовала с нею о будущем друге и о том, как надлежит вести
себя пока. Они снова заключили мир. Юрик больше не фигурировал.
и компанейской тьме, остервенело колотил по гитарным струнам напарник и с
ненавистью, воспринимаемой как игра, на мотив "Ты меня не любишь, не
жалеешь" вопил:
прикусив кончик языка, в который раз пытался скопировать Димин
ракетоносец. Он выучил уже каждую черточку, каждый штришок, на его копиях
все было точно таким же, как у Димы, даже гораздо более тщательным. Но
ненастоящим. Димин корабль плыл, летел, пахал тяжелый серый океан, и, хотя
не было видно людей экипажа, чувствовалось, какие они сильные и смелые
ребята. Сашкин корабль был карандашным пятном на бумаге. Это оскорбляло.
"Козявка, - думал Сашка с досадой, - и как же это получилось у него?"
Все некогда! Все невозможно! Жить некогда, чувствовать некогда... Вот Фриш
у меня лежит, почитать дали - третью неделю не могу открыть!
смешался на миг, ловя нежное движение шевельнувшейся и вновь замершей
родной руки.
Но вот без такого вечера после дождя - нет Ленинграда! И нет его без
весенней слякоти, и осенней грязи, и погожих дней, когда каждый лист как
золотой, и небо исступленно синее... А как льдины сверкают в апреле под
солнцем, когда лед идет! Понять душу места! Ведь для этого двух дней мало,
Инга!
вулканам и гейзерам... Бесы меня дери, на атоллы хочу зверски, на
Барьерный риф! Брахмапутру хочу, буддийский храм на высоте пять тысяч,
дворец Потала! Землю Грэйама, пингвинов! Сельву хочу! Планета колоссальна,
а мы живем и умираем здесь вот, на Обводной канаве, ни разу не увидев
месяц лодочкой, чтобы плавал в нефритовом небе над пальмами!.. Что
смотришь так?
Не обиделся?
думала об этом, но ты как-то так говоришь... Наверное, я уже буду хотеть
всего, чего хочешь ты. Пингвины... Земля Грэйама - это там?
жене, ни дочери, одиноко сидел у себя в кабинете. Наплескав себе капель с
полста валокордину и вдруг забыв о нем, он держал на коленях открытую
книгу. Это был не Манн, не Достоевский. "Лиса и виноград" Фигейредо. Уже
не замечая тянущей боли в груди, то и дело дающей выстрелы под лопатку,
Посняков Андрей
Конан-Дойль Артур
Посняков Андрей
Шилова Юлия
Вронский Константин
Никитин Юрий