почтенный старичок. По-моему, даже веселый.
молодой человек подпирает стену у дверей? Вы обзавелись телохранителем?
"Максим, ты свободен", - и я бы, конечно, ушел. Но это бы меня оскорбило,
и Экселенц, разумеется, это понимал. Вполне допускаю, впрочем, что у него
были и еще какие-то соображения. Во всяком случае, он слегка повел рукой в
мою сторону и сказал:
Бромберг, историк науки.
один на один, Сикорски... Садитесь, садитесь молодой человек,
устраивайтесь поудобнее. Насколько я знаю вашего руководителя, разговор у
нас получится длинный...
означает эта засада?
Слава богу, я не из пугливых! И уж если кто меня сумеет испугать,
Сикорски...
ночью...
хожу! А во-вторых, когда еще вы мне прикажете ходить? Днем здесь
устраивают какие-то подозрительные ремонты, какие-то нелепые перемены
экспозиции... Слушайте, Сикорски, сознайтесь: ведь это ваша затея -
закрыть доступ в Музей! Мне нужно срочно освежить в памяти кое-какие
данные. Я являюсь сюда. Меня не пускают. Меня! Члена Ученого совета этого
Музея! Я звоню директору: в чем дело? Директор, милейший Грант Хочикян,
мой в каком-то смысле ученик... Бедняга мнется, бедняга красен от стыда за
себя и передо мной... Но он ничего не может сделать, он обещал! Его
попросили весьма уважаемые люди, и он обещал! Любопытно узнать, кто его
попросил? Может быть, некий Рудольф Сикорски? Нет! О, нет! Никто здесь
даже не слышал имени Рудольфа Сикорски! Но меня не проведешь! Я то сразу
понял, чьи уши торчат из-за кулис. И я бы все-таки хотел узнать, Сикорски,
почему вы вот уже битый час молчите и не отвечаете на мой вопрос? Зачем
вам все это понадобилось, спрашиваю я! Закрытие Музея! Позорная попытка
изъять из Музея принадлежащие ему экспонаты! Ночные засады! И кто, черт
подери, выключил здесь электричество! Я не знаю, что бы я стал делать,
если бы у меня в глайдере не оказалось фонарика! Я шишку набил себе вот
здесь, черт бы вас побрал! И я там что-то повалил! От души надеюсь - хочу
надеяться! - что это был всего лишь макет... И молите бога, Сикорски,
чтобы это был только макет, потому что если это оригинал, вы у меня сами
будете его собирать! До последнего веддинга! А если этого последнего
веддинга не окажется, вы у меня, как миленький, отправитесь на Тагору...
кулаками по груди.
сквозь перханье.
скорее комическое, но тут я глянул на Экселенца и обомлел.
покрытый изморозью гранитный монумент Хладнокровия и Выдержки, этот
безотказный механизм для выкачивания информации - он до макушки налился
темной кровью, он тяжело дышал, он судорожно сжимал и разжимал костлявые
веснушчатые кулаки, а знаменитые уши его пылали и жутковато подергивались.
Впрочем, он еще сдерживался, но, наверное, только он один знал, чего это
ему стоило.
зачем вам понадобились детонаторы.
подался вперед, заглядывая Экселенцу в лицо с такого малого расстояния,
что длинный нос его едва не оказался в зубах у моего шефа. - А что бы вы
еще хотели обо мне знать? Может быть, вас интересует мой стул? Или,
например, о чем я давеча беседовал с Пильгуем?
Пильгуй занимался биогенераторами, а мой отдел уже второй месяц занимался
Пильгуем. Впрочем, Экселенц пропустил Пильгуя мимо ушей. Он сам посунулся
вперед, да так стремительно, что Бромберг едва успел отшатнуться.
хотел бы знать, почему это вы позволяете себе взламывать Музей и почему
тянете свои лапы к детонаторам, хотя вам было совершенно ясно сказано, что
на ближайшие несколько дней...
Сикорски! Меня! Во взломе! Хотел бы я знать, как вы сами проникли в этот
Музей! А? Отвечайте!
длинный извилистый палец. - Вы докатились до взлома!
Вам было совершенно ясно и недвусмысленно сказано: доступ в Музей
прекращен! Любой нормальный человек на вашем месте...
деятельности, его долг...
сообразить, что он живет не в Средние Века. Если он столкнулся с тайной,
секретом, то это не чей-то каприз и не злая воля...
Сикорски, ваша смехотворная, поистине средневековая, идиотски-фанатическая
убежденность в том, что именно вам дано решать, чему быть скрытым, а чему
- открытым! Вы - глубокий старик, Сикорски, но вы так и не поняли, что это
прежде всего аморально!..
удовлетворения своего детского чувства протеста идет на взлом! Вы - не
просто старик, Бромберг, вы - жалкий старикашка, впавший в детство!..
руку в карман своего белого плаща, извлек оттуда и со стуком положил на
стол перед Экселенцем какой-то блестящий предмет. - Вот мой ключ. Мне, как
и всякому сотруднику этого музея, полагается ключ от служебного хода, и я
им воспользовался, чтобы прийти сюда...
Экселенца не было ключа, у него была магнитная отмычка, и ему оставалось
одно - наступать.
Сикорски? Покажите мне, пожалуйста, ваш ключ!
потому, что мне попала вожжа под хвост, старый вы, истеричный дурак!
мастерской не слышали таких взрывов сиплого рева вперемежку со скрипучими
воплями. Таких эпитетов. Такой вакханалии эмоций. Таких абсурдных доводов
и еще более абсурдных контрдоводов. Да что там стены! В конце концов это
были всего лишь стены тихого академического учреждения, далекого от
житейских страстей. Но я, человек уже не первой молодости, всякого,
казалось бы, повидавший, даже я никогда и нигде не слыхивал ничего
подобного, во всяком случае от Экселенца.
различить было уже предмета спора, и только подобно раскаленным ядрам
проносились навстречу друг другу разнообразные "безответственные болтуны",
"феодальные рыцари плаща и кинжала", "провокаторы-общественники",
"плешивые агенты тайной службы", "склеротические демагоги" и "тайные
тюремщики идей". Ну, а менее экзотические "старые ослы", "ядовитые
сморчки" и "маразматики" всех видов сыпались градом наподобие шрапнели...
завороженному взору открывались воистину поразительные ретроспективы. Я
понимал тогда, что сражение, случайным свидетелем которого я оказался,
было лишь одной из бесчисленных, невидимых миру схваток беззвучной войны,
начавшейся еще в те времена, когда родители мои только оканчивали школу.
Разумеется, я слышал о нем и раньше, может быть, еще когда сопливым
мальчишкой работал в Группе Свободного Поиска. Одну из его книг - "Как это
было на самом деле" - я, безусловно, читал: это была история
"Массачусетского кошмара". Книга эта, помнится, мне не понравилась -
слишком сильно было в ней памфлетное начало, слишком усердствовал автор,
сдирая романтические покровы с этой действительно страшной истории, и
слишком много места уделил он подробностям дискуссии о политических
принципах подхода к опасным экспериментам, дискуссии, которой я в то время