-- "Тридцать лет... А может все-таки любила кого-то? Тогда кого? Марию? Нет.
это не любовь... Клару? Тоже не то. Нежности, забавы. Вику? Вику... Но она
погибла. Да и вряд ли я любила ее. Может, если б не погибла, поругались бы
как всегда бывает... А мужчины. Никто даже не запомнился. Вот Валя один
остался, да и что, собственно, этот Валя! Циник и фигляр. Интересно с ним,
конечно, но это же даже и не дружба... Да. Странный сон приснился. Жить без
любви невозможно, Марина! Приснится же такое... А ведь и вправду я не жила.
Так, существовала. Спала с лесбиянками, с мужиками. Грешница, простая
грешница. В церкви сто лет не была, хоть сегодня б зайти..."
бечевкой, бутылку вина, нелепо торчащую из сумочки, июльскую жару...
на ударнике в "Молодежном". Ужасно смахивал на девушку, поэтому и пошла с
ним. Знал Окуджаву, Галича, Визбора. Пили однажды у кого-то из них. Марина
кому-то из них понравилась, -- в коридоре держали ее руку, в комнате пели.
глядя ей в глаза, изящно покачивая грифом дорогой гитары...
отталкивала...
тоже. А после? Вышвырнула, как кошку паршивую... Интеллигентный человек,
называется... Дура. И за что? Позвонить надо бы, извиниться... Да нет уж,
поздно. Да и она не простит. Кошмар какой. Об дверь головой била. Идиотка! А
может позвонить? Нет. бесполезно... Деньги не отдала ей. Стыд какой. Дура.
Но. вообще- то... что-то в ней неприятное было. Хитренькая она все-таки...
себе на уме. Платья дармового захотелось. За сорок рублей и из матерьяла
моего. Эгоистка. Только о своем клиторе и думала. А как кончит -- и привет,
про меня забыла. Тихая сапа. Вина никогда не купит. Все мое дула... Господи,
как все гадко! Бабы эти, клитора, тряпье, планчик поганый! Тошно
все...тошно... тошно..."
скамейка. Здесь они сидели с Кларой до поздна, тогда, после первой встречи.
Какие у нее были роскошные волосы. Белые, льняные, они светились в темноте,
тонко пахли...
жизнь и пробегает. А что осталось? Что? Блевотина."
недокуренную сигарету. По этому тесному переулку, мимо переполненных людьми
магазинов она шла десять лет назад -- ослепительно молодая, в белых махровых
брючках, красных туфельках и красной маечке, с заклеенным скотчем пакетом, в
коричневых недрах которого покоился новенький том неожиданно родившегося
"ГУЛАГа".
Столешникова, на улице Горького в доме No6 спокойно пил свой вечерний чай
вприкуску человек с голубыми глазами и рыжеватой шкиперской бородкой...
сне все было... У Сережки читали. Собирались. Пили, спорили... Господи... А
где они все? Никого не осталось. Митька один, как перст. Да и того
выпихивают. Да... А странно все-таки: дружила с ними, еблась -- и жива,
здорова, хожу по Москве. Даже и вызова-то дрянного не было. Ни обысков,
ничего. Фантастика..."
не сбил с ног вылетевший из подворотни мальчишка.
оглянуться по сторонам, жить сегодняшним днем. А надо жить только им. Не
завтрашним и не прошлым. Я вот начинаю жить прошлым... Как дико это. Что ж я
-- старуха? В тридцать лет? Глупость! Все еще впереди. А может -- ничего?
Пустота? Так и буду небо коптить? Если так, то лучше, как Анна Каренина...
Чушь какая. Нет. Это все за грехи мои. Всю жизнь грешила, а теперь --
расплата. Господи, прости меня..."
брусчаткой.
ярко и грозно, напоминая о холодном дыхании Вечности.
этот раз был бессилен, -- пальцы дрожали, начинало знобить.
веселая, подавленная и счастливая, озабоченная и ветренная, пьяная и
трезвая...
сандалии, тапочки, танкетки, туфельки, туфли, сапожки...
Забор, какие-то леса и мертвые окна.
светящегося газетного киоска.
втором этаже она стояла с Марией в полумраке лестничной клетки, слушала ее
трезвый взрослый голос. А потом они спускались вниз по гулким ступеням, шли
ночным двором, вдыхая теплый, пахнущий еще не остывшим асфальтом воздух...
Веркиного окна, -- "Там наверно грязь, тьма и мокрая штукатурка. Вот и
все..."
тоннелем. "Как в "Книге мертвых", -- горько усмехнулась Марина, -- "Черный
тоннель. Только белой точки впереди не видно. Нет ее, белой точки..."
настойчивостью захватывал центр, выселяя людей, снося и перестраивая дома.
КГБ. Эти три сплавленные воедино жесткие согласные всегда вызывали у Марины
приступ бессильной ярости, гнева, омерзения. Но сейчас ничего не колыхнулось
в ее скованной ознобом душе.
воздухе.
или чума?..
молчаливую, с трудом передвигающую ноги.
громкоголосой многолюдной Москвы с тысячами машин, с миллионами человеческих
лиц...
Никогда Марина не замечала ее, быстро проплывающую над головой. Как глухо
звучат в ней шаги. Остатки грязного снега, смерзшийся, потрескивающий под
каблуками лед, тусклый свет: во дворе горят несколько окон.
посередине.
Здесь не изменилось ничего. Все тот же асфальт, все те же грязные стены и
грязные окна.
Форточка была полуоткрыта, слышались слабые голоса...
прежними -- свет, окно, форточка, их не тронуло ни время, ни КГБ.
бабушка, или может -- Марина? Та самая Марина -- пятнадцатилетняя, в белом
платье, с подвитыми, разбросанными по плечам волосами.
Марины.
музыка?"
страна...
серебристым циферблатом, зато кремовый телефон зазвонил, как звонят утром
все телефоны -- противными, душераздирающими трелями обезумевшего
милиционера.
короткая прибаутка, пробормоченная со знакомым львиным подрыкиванием,
заставила ее подпрыгнуть:
щеке густые пшеничные усы.
Никитин Юрий
Маккарти Кормак
Верещагин Олег
Орлов Алекс
Андреев Николай