прошай боле! Я сказал!
лесами, напоенными солнцем, недвижными, ждущими и жаждущими весны, над
синими, сияющими слепительным серебряным светом, пашнями висел голубой
туман. Весело, пропадая в голубом сиянии, уходили на рысях конные рати
москвичей по тверской дороге. Заливались колокольцы, чмокая и хрустя, мяли
снег конские копыта, летели сани, тяжко переходили в галоп боевые кони,
отягощенные войлочными попонами и многоразличным кованым железом. Крики
ратников, ржанье, разбойный посвист, стон и звяк харалуга разносились
далеко окрест. Яркими пятнами, словно цветы на голубом снегу, горели
одежды воевод, дорогие, крытые алым, голубым, черевчатым и зеленым сукном
шубы, узорные конские попоны, золотая парча оплечий и золотое письмо на
щитах и шеломах работы восточных мастеров. Празднично и тонко звонили
колокола московских храмов, далеко-издалече вскипали радостные клики
толпы. Полки уходили под Торжок.
следовало ожидать, ответил презрительным отказом: такого-де не бывало
искони. И теперь Иван, верхом на высоком, нетерпеливо переступающем
скакуне, удерживая одною рукою поводья, другою, в зеленой рукавице,
защитив глаза от золотисто-серебряного сияния, озирал издали свои рати,
прикидывая: все ли и так ли исполнили воеводы, как велел он намедни? Сил
было мало, и посему следовало ударить не стряпая, захватить Торжок и
Бежецкий Верх с наворопа, пока еще не раскисли пути, и уже потом вести
переговоры с Новым Городом, который, в таком разе, может и склонить слух к
требованиям великого князя владимирского! Он шагом, удерживая скакуна,
начал спускаться с пригорка, и за ним, с глухим шорохом, точно оползающая
лавина, топоча и звеня, двинулся, утолочивая снег, княжеский полк. Глянув
вбок, Иван краем глаза узрел Семена, который изо всех сил натягивал
повода, удерживая коня на шаг позади отцова, дабы не обогнать
родителя-батюшку. Молчаливо одобрив наследника - блюдет честь отцову! -
Иван погрузился в думы. Посмеют ли новгородцы и теперь перечить ему, когда
он займет Торжок с Бежецким Верхом? От того зависело зело многое. Зависел
и успех задуманного им ярославского дела, да и Галич с Дмитровом трудно
будет получить ему у хана без новгородского серебра!
себя, и уже не колебался, как тогда, впервые, покупая ростовский ярлык. Он
знал: это его путь собирания русской земли. Только его и ничей больше. Он
многое, почти все, перенял у других. Одно у ростовских князей, иное у
Михайлы Тверского, что и из Византии пришло по пригожеству. Так, глядя на
соседей, заповедал Москву в нераздельное владение детям, наметил старшему,
Семену, особую долю на старейший путь. Перенял навычаи мытного двора
тверского, перенимал иное прочее, но затею с ярлыками измыслил сам. И об
этом молчал. Запрещал даже и писать. Ни в летописании, ни в грамотах
княжеских не было и следа того, что новый князь владимирский покупает у
хана волость за волостью, серебром добывает то, что не удавалось добыть
прежним князьям великим ратною силой. А измыслил давно. Еще когда был жив
Юрко. И тому не сказал. Чуял - не поймет. А в те поры, как измыслил, даже
не понял, почто таковое простое никому допрежь него не пришло в голову?
дедов, прадедов... Держал, доколе не пришли татары. С той поры и начали
русские князья ездить в Орду на поклон и получать там ярлыки на свои
княженья. А что значил ярлык? Ярлык значил, во-первых, что хан признает
князя владетелем и не сгонит его со стола и защитит, ежели кто другой его
попробует согнать. Ярлык, во-вторых, значил то, что князь волен сам
собирать дань для Орды со своего княжества и отвозить хану. Дань иногда
отвозили сами, но чаще передавали великому князю владимирскому, и тут была
долгая пря из роду в род, доносы, наветы, недоимки... И ярлык ханский
постепенно стал означать, во-первых, право собирать дань, и уже во-вторых
- все прочее.
превращались в обычный выкуп своих же княжеских прав. А с воцаренья
Узбекова и вовсе началась торговля. Тем паче хану постоянно не хватало
серебра. Иван долго думал и прикидывал и наконец решился. Предложил хану
(сперва выдав дочь за ростовского князя!) самому выплачивать ордынский
выход с Ростова: взять на себя ярлык ростовский. Ну и, конечно, самому
собирать дань! Не сгоняя князя со стола, ни с сел и волостей, самому князю
принадлежащих, не трогая прав наследственных... И объяснил тому и другому,
хану и Константину Ростовскому: так-де порядку станет более и выход учнет
поступать в срок (Ростов сильно обеднел и постоянно задерживал дани). И
хану спокой, и Константину легота. Пришлю своих бояр - только и дела!
Константину, тому некуда было деваться, а хан - хан уступил, передал ярлык
на Ростов Ивану. Недешево обошлось! Ну дак и Ростова опосле не пощадили!
Не во своем княжестве, дак мочно было и сильно деять. Ограбили боярские
терема (коих инако-то и тронуть нельзя бы было!) и дворы посадские не
обошли. Выгребли серебро из скрыней, позабирали родовое узорочье, многих
вельмож ростовских разорили дотла. Разоренные потянули теперь на
московские земли, получают леготу, обживают и распахивают лесные дикие
Палестины... И опять прибыток великому князю владимирскому! Кто считал,
сколь взяли на Ростове добра? Сколь передано хану, а сколь застряло в
казне московской? Никто не считал. Иван один знал об этом, знал и
прикидывал: хватит ли, чтобы выкупить у хана ярлыки на Ярославль и
Дмитров? Ярославль стоил дорого. Да и зять упирался, не давал Ивану воли.
И обвинить не в чем, выход идет в срок, Ярославль город богатый, торговый,
серебром не скуден, не то что Дмитров, который, почитай, почти уже и весь
в московской горсти!
невесть еще поносными словесами... Знали бы, что в замыслах его тайных -
таковыми куплями совокупити всю русскую землю! Чтобы великий князь
владимирский - один! - ведал и дани и суд ханский и всю землю чрез то
охапил в руце своя. Знали бы! Не знают. И добро. Стоит вызнать одному лишь
суздальскому князю - и не усидеть Ивану на столе! А нужно не только
усидеть. Надобно усилить себя настолько, чтобы уже и не дерзали противу.
Еще, по грехам, надобно примолвить, что когда задумывал он скупать ярлыки
на княженья, не чаял той трудноты, что настала о днесь. Чаял, все пойдет
глаже, быстрее да и дешевле. Чаял: серебром с одного княжества окупит
ярлык на другое, да так и пойдет... Гладко оно в замыслах! А ныне без
новгородского серебра не сдюжить. Так-то!
Спросил только: не берем ли себе излиха? Пришлось показать отроку всю
казну, грамоты, расчеты княжие... Другой бы обрадел, а этот враз о
справедливости помыслил! И хорошо. Честь, совесть, правду терять не след.
Можно и грабить (ограбили же Ростов!), но токмо для высшей цели и токмо
для блага Руси. Власть - бремя. И пока она для тебя пребудет бременем,
дотоле ты прав. Пусть отрок мыслит так, токмо так! Вырастет радетель делу
отцову... Делить княжество тоже не след! Покойница матерь того не хотела
понять...
обливало землю мягким сияющим серебром. Ржали кони. И небо было
высокое-высокое! Близилась весна... Иван прикрывал глаза, отдаваясь
плывущему конскому шагу, отмечал про себя веселые голоса ратников и думал,
не замечая, как входит в него безотчетное томительное волнение,
полузабытый голос далекой молодой весны...
так, как мыслил Иван. Новгородцы уперлись. Подступила распута. Пришлось
отозвать рати. А там подоспело пахать да сеять, а там пала сушь, меженина
по всей русской земле. Хлеб не родил, и стало немочно одному, без помощи
прочих, управить с Новгородом. Все лето ушло на пересылки с князьями. Иван
требовал ратных от суздальского и тверского князей, те жались. По тяжкой
поре их и винить было трудно. Поход все отлагался и отложился наконец на
зиму.
раскоторовал с суздальским князем, слишком поздно уведал о том, что
Смоленск мыслит передатися Гедимину. Донос в Орду запоздал. Дело спас
брянский князь Дмитрий, затеявший ради своих обид порубежных поход на
Ивана Александровича Смоленского. Привел татар, бился под самым городом.
Смоленский князь, однако, отбился. Взяли мир. Мир взяли, и Смоленск, до
поры, остался под рукою хана. Однако Иван чуял, видел, как крепнет Литва,
как все дальше и дальше протягивает Гедимин властную руку, как то, что
ему, Ивану, дается с трудом и борьбой, в руки литовские падает, как
перезрелый плод с древа... Он злобился на хана Узбека, нерешительность
коего больно ударяла и по нему, Ивану. Нет чтобы бросить татар на
Гедимина, ослабить, а то и вовсе смести опасного соседа! Гляди, бесись,
как полоняник со связанными руками, гадай, приедет ли Феогност, останет ли
на Москве или нет?
Ивану ближние бояре, что без хозяйки - дом сирота. Он сам понимал, что
надо (и хочет!) жениться. Смущал сын, Симеон. Не хотелось обидеть отрока,
приведя в дом мачеху. А посельские долагали о недородах, о голоде по
деревням. Москва уже начинала полниться первыми беглецами, чаявшими хоть
какого прокорму и заступы близ княжого двора. Вновь участились разбои по
дорогам, почти было выведенные скорым и строгим княжеским судом.
Максимов Альберт
Шилова Юлия
Маркеев Олег
Сертаков Виталий
Жюль Верн
Каменистый Артем