Иванычем! Да и с Тверью друго надобно! Ляг, поспи, а я ищо помыслю,
полежу, дрема меня не берет, дума долит!
некогда спор о мысленном рае. Калика и ныне считал, что прав он, а не
Федор. Был на земле рай, Едемом прозываемый! По грехам людским сокрылси,
невидим стал. Владыка Федор бает, яко тот рай мыслен токмо, духовен, а
смертными очами не зрим... Кольми паче того надея, яко есть и в наши дни
смертным явленные врата в рай тот, в Едем господень! Всего исполнена
земля, всякой разноты и чудес! И звери дивии, и змеи, и Строфилат-птица, и
носороги, и слоны преогромны! Всего исполнена земля! Как же не быть раю
тому сокровенну где ни то? Почто ж, бают, горы огненны суть? Откуда идет
огнь тот горящий? Не из хладной земли, не из хляби студеных вод! Должен
быти солнечный мир, Едем райский, откуда изливает в наш мир огнь горящ!
Горы света... И Спасов лик, лазорью начертан! Не прав ты, Федор, все одно
не прав!
сына коего, Михаила, крестил он, Василий Калика, семь лет тому назад... И
тут поблазнило, что нашел, додумал душеполезное. Отроку надобно ныне
грамоту постигать и прочие науки. Пристойно позвать крестника в Новгород
Великий! Долго, скоро ли бегут годы, и что ожидает смертного в кажен
текущий час - знает един Господь. А имать заботу о внуке Михайлы Святого
достоит ему всяко, и без дальних забот градских. Может стать, вырастет -
попомнит новгородское учение и его, Василия, усопшего к часу тому.
Размирье какое подойдет - и не подымет рука на дорогой его сердцу великий
и многошумный Новгород! Быть может... Всяко повернет судьба! Должно
написать о том владыке Федору! Хоть и спорили друг с другом, а почасту и
споры рождают сугубое дружество! Должон Федор ему помочь в дели сем!
сдружить меж собою Новгород и великого князя Семена, дабы и впредь оберечь
город от московской грозы...
тридцать пять лет. Несколько огрузневшая от прожитых лет и частых родов,
сильно построжевшая со смерти супруга, она была все еще в расцвете сил и
зрелой женской красы. Дети - их шестеро оставалось после гибели Федора в
Орде и смерти, еще во младенчестве, старшего, Льва, - целым хороводом
роились вокруг матери.
вести обширное хозяйство двора, держать бояр, править селами и волостьми
покойного супруга, не выпуская бразды из рук, не перекладывая всего на
плечи ключников и посельских (за самым добрым слугою нужен глаз неусыпный,
иначе прахом ся обратит любая волость и расточит любое имущество). Сумела
повести дело так, что будто и не погибал Александр в Орде! Бояре,
никоторый, не бросили, не оставили свою госпожу, и в обширном тверском
доме по-прежнему было две власти. Помимо и мимо Костянтина (после смерти
московки, Софьи Юрьевны, женившегося второй раз), домом и двором правила
она, вдова невинно убиенного Михаилова сына, Александра, о щедрости,
прямодушии и красоте коего уже теперь слагали легенды в Твери.
- все, кому дорога была слава Твери, первого, как мыслили они, града Руси
Владимирской, лишь злою бедой и происками москвитян отодвинутого теперь от
вышней власти, связывали грядущее, как верили они, возрождение тверской
славы с домом убиенного Александра, с его вдовою и детьми. В череде
князей-мучеников: Михайлы Святого, Дмитрия Грозные Очи, Александра и
Федора - Костянтин Михалыч не стоял, не значился. Не числил его
наследником родительской славы никто из тверян. И потому одинокая вдова с
малыми и только-только подрастающими детьми была, даже во мнении сторонних
князей и княжеств, Новгорода, Литвы и далекой Орды, много значительнее,
весомей своего деверя, нынешнего тверского князя Костянтина.
поминала о славе рода, о величии Твери и прочем, о чем порою толковал ей
епископ Федор. Ежедневный настойчивый труд и был ее подвигом, тем, что
спасало и спасло в конце концов от оскудения и гибели дом и семью
покойного Александра.
приискать, не хотела Настасья отдавать дочерей куда в худородный дом за
маломочных князьков либо в боярскую семью - паче самих дочерей блюла честь
рода Михайлы Святого!), была верною помощницей матери и, хоть порою, при
взгляде на кого из молодых статных кметей, и вспыхивало невзначай девичье
лицо, до сих пор, слава богу, ни по кому не потеряла сердца... Был, был
бедовый боярчонок, Митька Щетнев (Маше тогда шел четырнадцатый год, самое
опасное время!). Были встречи в саду, при няньках, мимоходные, а все же
встречи; незастенчивые речи молодца, стыд и растерянность девушки. Было,
что и в окно теремное ладил Митька залезть, да подстерегли холопы, бросили
в холодную, в погреб, молодца, а Маше в ту пору мать пригрозила
монастырем... Было, прошло, слава богу! Митька остепенился, женат, лонись
с повинною приходил. Маша с тех лет подросла, построжела, похудела, круче
стал стан, тверже плечи, прямая складка нет-нет и ляжет на девичий лоб.
Ныне сама не пошла бы в боярскую семью. Читает жития и хроники, о прошлом
годе красивым уставом переписала Евангелие для престола нового храма в
Отроче монастыре, вышивает золотом, житие дедушки Михайлы помнит наизусть.
Честь рода теперь для нее, как и для самой Настасьи, не звук пустой. А
годы идут, бегут годы. Скоро восемнадцатый минет, не княжна бы, дак и
перестаркой можно назвать!
дочерь, Уля, Ульяна. Этой шесть всего, а нравная, во всем ладит не отстать
от братьев: на коня лезет, и книжку ей покажи, и сказку расскажи - паче
прочих! Приведет с собою меньших, Володю с Андрейкой: <Мы хочем слушать
про Олену Прекрасную!> Сама просит рассказать, сама подсказывает, ежели
что забудешь или пропустишь по устали: <Нет, ты ищо не сказала, как он с
руки рукавицу уронил, а конь уже тыщу поприщ проскакал с того места!> С
этою, подрастет, сладу не будет, скорей замуж отдавать!
год, а уже смыслен, и грамоте горазд, и телом велик. Год-два - женить
мочно! Еще растет, тянется, а руки положит на стол - длань словно у
взрослого мужика. Большие, красивые, отцовы руки... Иногда посмотрит
отдельно на руки сына, и сердце захолонет, защемит непутем по мертвому.
Костянтин глядит хмуро, а новая жена его, Авдотья, и еще того злей. От
московки сын остался, Семен, Семушка, всего-то пареньку пятый годок! Хоть
и не ладили с московкою, а отрока малого как не пожалеть? Играют все
вместе в свайку, в лапту ли - вот и хорошо! Бегают, ковыляют с Андрейкой,
меньшим, наперегонки. Дак и то Авдотье забедно. Сама как родила сына
(Еремеем назвали), так на пасынка ярым зраком глядит, куска недодаст, за
княжеским-то столом! Сором! А Настасья прикормит, от той разом покор:
ты-де Семена на меня наущаешь! Дитю! Пятигодовалого! И как не стыд бабе
такое молвить!
сводит. Мужняя жена! Тьфу! И Василий давно женат, и супруга его, Елена,
брянского князя Ивана дочерь, такая ну прямо славная жонка, худого не
скажешь про нее! Дети нарожены, Вася и Миша, погодки, одиннадцати, никак,
и десяти летов... Дак при живой жене и рожоных детях на чужого мужа глаза
пялить - тьфу! И все ей нейметце: и стол не так, и в челядне не по-ихнему
(а уж не великих родов жонка-то!), и к боярам ее, Настасьиным, вечное
нелюбье у нее! Тяжко вдове без мужа, хошь и княжне самой! Того и гляди
Костянтин, по ее наущению, и из родового терема погонит куда - в Холм али
Микулин...
огрубляла словом, ни делом каким. Хоть порою и дорого стоило не вскипеть,
не возвысить голоса, не отмолвить худым на словесную обиду. Нельзя. Дети
растут! И из Твери нельзя уходить. Тверь, она всем завещана, а уйдешь - и
бояре разбегут, и села истеряешь, те, что под городом, и не воротишь потом
никоторого добра родового!
наперегонки в материн подол, точно воробьи, пихая друг друга и сопя (всех
бы обнять, расцеловать разом, да рук не хватает!), знали бы иные скорбные
мысли матери своей! Добро, что не знают, не ведают! Всеволод догадывает
уже. Ну, тому и надобно. Не дите уже, отрок. Скоро станет защитник
материн, муж и воин!
мнилось: не в деда ли пойдет? Высоконький, ясный, светлый весь, и
неогарчивый сердцем, а в обиду себя не даст! Давеча боролся с дворовыми, с
погодками, троих уложил на лопатки, взошел - в синяках весь, дышит тяжко,
а улыбается:
не скажет худого, не пожалитце никому и хвастать не станет: вот, мол, я
какой! Утешный отрок. По складам уже и читает, самоуком начал буквы-те
понимать, у старшего брата да у сестры Маши спросит чего... Надобно с
Федором-епископом поговорить, да даст дьякона доброго поучити отрока сего!
московлян шли на Новгород, приходило давать кормы великому князю,
Костянтин и своих ратных посылал - исхарчились вконец. Теперь, как
покончили дело миром, стало мочно подсчитать свой протор. Слава Господу,
без большого разоренья обошлось! Села не порушены, кмети из похода
воротили с прибытком, а нынешний рождественский корм покроет осеннюю
недостачу, чего займовать пришло у торговых гостей.
Мережковский Дмитрий
Сертаков Виталий
Володихин Дмитрий
Корнев Павел
Белов Вольф
Орловский Гай Юлий