исчез. Из лесу пришел другой, более мудрый, знающий скрытые тайны, которых
не мог постигнуть прежний бесхитростный священник. Это была горькая истина!
кабинета.
увидит злого духа.
и безмолвный, положив одну руку на еврейскую библию, а другую на грудь.
чувствует себя благочестивый пастор Элиот? Но мне кажется, дорогой сэр, что
вы несколько бледны; эта лесная дорога вас утомила. Может быть, вам
требуется моя помощь? Вы должны запастись силой и бодростью для предстоящей
проповеди.
встреча со святым пастором и свежий воздух, которым я дышал после столь
длительного затворничества в моем кабинете, принесли мне большую пользу.
Думаю, что мне больше не понадобятся ваши лекарства, мой добрый доктор, хотя
они очень хороши и приготовлены дружеской рукой.
пристальным взглядом, каким врач смотрит на пациента. Однако несмотря на
внешнее спокойствие старика, пастор был убежден, что тот знает или по
крайней мере догадывается о свидании с Гестер Прин. Значит, врач должен
чувствовать, что священник теперь видит в нем не друга, а самого заклятого
врага. Раз оба это знали, было бы естественно, если бы между ними произошло
хотя бы частичное объяснение. Однако удивительно, сколько времени проходит
иногда, прежде чем чувства воплотятся в слова, и с какой уверенностью два
человека, предпочитающих осторожно обходить определенную тему, иногда
приближаются к самому ее краю, а потом отдаляются, не затронув ее. Поэтому
священник не опасался, что Роджер Чиллингуорс заговорит об их действительных
отношениях. Да и старик предпочитал подкрадываться к тайне своим темным,
извилистым путем.
сегодня воспользуетесь моими скромными знаниями? Поистине, дорогой сэр, мы
должны сделать все что возможно, чтобы укрепить вас и влить в вас силы для
проповеди в день выборов. Люди ждут от вас великих слов, предчувствуя, что,
быть может, и года не минет, как их пастор уйдет.
чтобы это был лучший мир. Я не думаю, чтобы мне пришлось прожить с моей
паствой весь следующий год! Что же касается ваших лекарств, добрый сэр, то
при теперешнем состоянии моего здоровья в них нет нужды.
столь долго не приносили никакой пользы, теперь начинают проявлять свое
действие. Я был бы счастливым человеком и заслужил бы благодарность всей
Новой Англии, если бы сумел вылечить вас!
преподобный мистер Димсдейл с многозначительной улыбкой. - Благодарю вас, но
за ваши добрые дела могу воздать вам только молитвами.
уходя. - Да, они дороже золотых монет Нового Иерусалима, чеканки самого
господа бога!
который он съел с жадным аппетитом. Затем, бросив уже готовые страницы
проповеди в огонь, он тотчас принялся за новые листы, с таким приливом
чувств и мыслей, что вообразил себя осененным небесным откровением; его
удивляло лишь то, что небо избрало такой недостойный орган для передачи
величественной и торжественной гармонии своих святых истин, Однако так и не
разгадав этой тайны, он торопливо продолжал свою работу с благоговением и
восторгом. Ночь промчалась как крылатый конь, на котором скакал он сам;
пришло утро и заглянуло, краснея, сквозь занавеси; и, наконец, солнце
бросило свой золотой луч в кабинет, прямо в утомленные глаза пастора. А он,
держа в руке перо, все еще сидел перед огромной грудой исписанной бумаги.
рук народа, Гестер Прин и маленькая Перл заблаговременно пришли на рыночную
площадь. Площадь уже была заполнена ремесленниками и прочим простым людом, и
здесь же мелькали косматые фигуры в нарядах из оленьих шкур, которые
выдавали в них обитателей лесных поселков, окружавших маленькую столицу
колонии.
эти семь лет: на ней было платье из грубой серой ткани. Как его блеклый
цвет, так и какая-то необъяснимая особенность покроя делали ее малозаметной,
контуры фигуры как бы расплывались, в то время как алая буква своим блеском
вновь выводила ее из этой сумеречной неопределенности и напоминала о
моральном значении клейма. Лицо Гестер, уже достаточно примелькавшееся
жителям города, выражало мраморное спокойствие, к которому они также давно
привыкли. Оно было подобно маске, или, пожалуй, черты его напоминали
застывшее лицо мертвой женщины; причина этого ужасного сходства таилась в
том, что в сознании всех этих людей Гестер действительно была мертва и
отрешилась от мира, с которым внешне еще общалась.
виданное прежде, но, правда, и недостаточно явственное, чтобы его могли
заметить; разве что какой-нибудь сверхъестественно проницательный
наблюдатель сперва прочел бы тайну в ее сердце, а потом уже поискал
отражения на ее лице и во взгляде. Столь тонкий наблюдатель, возможно, понял
бы, что, выдерживая взгляды толпы в течение семи мучительных лет как
неизбежность, как кару, как нечто предписанное суровой религией, она теперь
в первый и последний раз встречала их свободно и охотно, превращая то, что
столько лет было для нее пыткой, в своего рода торжество. "Смотрите в
последний раз на алую букву и на ту, которая носит ее! - могла бы сказать им
эта пожизненная жертва и раба, какой они ее считали. - Еще немного, и она
будет вне вашей власти! Еще несколько часов, и бездонный, таинственный океан
погасит и навсегда скроет знак, который вы зажгли на ее груди!" Но мы не
припишем человеческой натуре чрезмерной противоречивости, если предположим,
что в душе Гестер в тот миг, когда она уже почти праздновала свое избавление
от боли, жившей в глубине ее существа, зародилось и чувство сожаления. Не
было ли у нее непреодолимого желания в последний раз осушить до дна, не
переводя дыхания, чашу полыни, отравлявшей годы ее молодости? Нектар жизни,
который будет теперь поднесен к ее губам в чеканном золотом кубке, должен
быть поистине крепким, сладостным и живительным, иначе он неизбежно возбудит
в ней, привыкшей к дурманной горечи, лишь бессильное томление.
это сверкающее, солнечное создание обязано своим существованием кому-то в
сером и мрачном или что одна и та же фантазия, одновременно столь богатая и
столь изящная, придумала и наряд ребенка и простое одеяние Гестер, решив,
быть может, в последнем случае более сложную задачу, чтобы придать платью
достоинство и своеобразие. Платье, которое так шло к маленькой Перл,
казалось излучением или дальнейшим развитием и внешним проявлением ее
характера и было неотъемлемо от нее, как радужный блеск - от крыла бабочки,
а красочный рисунок лепестка - от яркого цветка. Как у бабочки и цветка, так
и у девочки наряд вполне гармонировал с ее природой. В этот знаменательный
день в поведении Перл более чем обычно заметна была странная порывистая
подвижность, напоминавшая игру брильянта, который сверкает и переливается
искрами при каждом движении и вздохе женской груди. Дети всегда разделяют
тревогу своих близких, чувствуют любую беду и надвигающийся переворот в их
доме, а поэтому Перл - брильянт на груди матери, самими колебаниями своего
настроения выдавала то волнение, которое трудно было подметить на мраморно
неподвижном лице Гестер.
от времени она издавала какие-то дикие, нечленораздельные и иногда
пронзительные звуки, должно быть изображавшие музыку. Когда мать и дочь
дошли до рынка, Перл, заметив оживление и суету на площади, обычно более
похожей на заросший травой тихий луг перед молитвенным домом сельской
общины, чем на деловой центр города, стала еще более беспокойной.
работу? Это праздник для всех? Посмотри, вот кузнец! Он смыл сажу с лица,
надел воскресный костюм и готов повеселиться, если только какая-нибудь
добрая душа научит его, как это делается. А вот и мистер Брэкет, старик
тюремщик; он кивает мне и улыбается. Зачем это он, мама?
мне и улыбаться? - возразила Перл. - Пусть он, если хочет, здоровается с
тобой; ведь ты одета в серое и носишь алую букву. Но взгляни, мама, как
много незнакомых лиц: тут и индейцы и моряки! Зачем все они пришли на
рыночную площадь?
нем примут участие и губернатор, и судьи, и священники, и все именитые
граждане, и просто горожане, а впереди пойдут музыканты и солдаты.
тогда, когда ты вела меня к нему от ручья?
сегодня, и ты тоже не должна здороваться с ним.
сама с собой. - Темной ночью он зовет нас к себе и держит меня и тебя за
руку, и мы стоим с ним вон там, на помосте. И в темном лесу, где нас могут
слышать и видеть только старые деревья и кусочек неба, он сидит возле тебя
на куче мха и разговаривает! Он целует меня в лоб так, что ручейку никак не
смыть этого поцелуя! А здесь, солнечным днем, на глазах у всего народа, он
знать нас не знает, и мы не должны его знать! Он странный и скучный человек
Корнев Павел
Посняков Андрей
Панов Вадим
Володихин Дмитрий
Маркеев Олег
Володихин Дмитрий