услыхал от одной кумы (старая была, тоже прачка, к которой Луиза иногда
хаживала), что немец про нашу любовь знает, потому-то и решил поскорей
свататься. А то бы еще года два подождал. С Луизы будто бы он клятву взял,
что она меня знать не будет; и что будто он их, и тетку и Луизу, покуда еще
в черном теле держит; что, мол, дескать, еще и раздумает, а что совсем-то
еще и теперь не решился. Сказала она мне тоже, что послезавтра, в
воскресенье, он их обеих утром на кофе звал и что будет еще один
родственник, старик, прежде был купец, а теперь бедный-пребедный, где-то в
подвале надсмотрщиком служит. Как узнал я, что в воскресенье они, может
быть, все дело решат, так меня зло взяло, что и с собой совладать не могу.
И весь этот день и весь следующий только и делал, что об этом думал. Так бы
и съел этого немца, думаю.
вскочил, натянул шинель да и отправился к немцу. Думал я их всех застать. И
почему я отправился к немцу и что там хотел сказать - сам не знаю. А на
всякий случай пистолет в карман сунул. Был у меня этот пистолетишка так,
дрянной, с прежним курком; еще мальчишкой я из него стрелял. Из него и
стрелять-то нельзя уж было. Однако ж я его пулей зарядил: станут выгонять,
грубить - я пистолет выну и их всех напугаю. Прихожу. В мастерской никого
нет, а сидят все в задней комнате. Окромя их, ни души, прислуги никакой. У
него всего-то прислуга одна немка была, она ж и кухарка. Я прошел магазин;
вижу - дверь туда заперта, да старая этак дверь, на крючке. Сердце у меня
бьется, я остановился, слушаю: говорят по-немецки. Я как толкну ногой из
всей силы, дверь тотчас и растворилась. Смотрю: стол накрыт. На столе
большой кофейник и кофей на спирте кипит. Сухари стоят; на другом подносе
графин водки, селедка и колбаса и еще бутылка вина какого-то. Луиза и
тетка, обе разодетые, на диване сидят. Против них на стуле сам немец,
жених, причесанный, во фраке и в воротничках, так и торчат вперед. А сбоку
на стуле еще немец сидит, старик уж, толстый, седой, и молчит. Как вошел я,
Луиза так и побледнела. Тетка было привскочила, да и села, а немец
нахмурился. Такой сердитый; встал и навстречу:
гости пришел.
очень берет.
пуще, что Луиза смотрит. Выпил я да и говорю:
дружбе к тебе пришел.
я все, что хочу, с тобой могу сделать? Вот хочешь, из пистолета тебя
застрелю?
голову, в упор. Те сидят ни живы ни мертвы; пикнуть боятся; а старик, так
тот как лист трясется, молчит, побледнел весь.
шутку сейчас оставить, а я вас совсем не боюсь.
пошевелить не смеет; так и сидит
наказать за это будут.
бы жив до сих пор; за спором только и стало дело.
стуле. Те закричали.
крепостных ворот пистолет в крапиву и бросил.
проходит, другой - не берут. И уж этак перед сумерками такая тоска на меня
напала; вышел я; беспременно Луизу повидать захотелось. Прошел я мимо
часовщика. Смотрю: там народ, полиция. Я к куме: вызови Луизу! Чуть-чуть
подождал, вижу: бежит Луиза, так и бросилась мне на шею, сама плачет:
"Всему я, говорит, виновата, что тетки послушалась". Сказала она мне тоже,
что тетка тотчас же после давешнего домой пошла и так струсила, что
заболела и - молчок; и сама никому не объявила и мне говорить запретила;
боится; как угодно, пусть так и делают. "Нас, говорит, Луиза, никто давеча
не видал. Он и служанку свою услал, потому боялся. Та бы ему в глаза
вцепилась, кабы узнала, что он жениться хочет. Из мастеровых тоже никого в
доме не было; всех удалил. Сам и кофей сварил, сам и закуску приготовил. А
родственник, так тот и прежде всю жизнь свою молчал, ничего не говорил, а
как случилось давеча дело, взял шапку и первый ушел. И, верно, тоже молчать
будет", - сказала Луиза. Так оно и было. Две недели меня никто не брал, и
подозрения на меня никакого не было. В эти же две недели, верьте не верьте,
Александр Петрович, я все счастье мое испытал. Каждый день с Луизой
сходились. И уж так она, так ко мне привязалась! Плачет: "Я, говорит, за
тобой, куда тебя сошлют, пойду, все для тебя покину! " Я уж думал всей
жизни моей тут решиться: так она меня тогда разжалобила. Ну, а через две
недели меня и взяли. Старик и тетка согласились да и доказали на меня...
всего-то лет на десять, ну на двенадцать, на полный срок, в гражданский
разряд прислать; а ведь вы в особом отделении. Как это можно?
в судную комиссию, капитан перед судом и обругай меня скверными словами. Я
не стерпел да и говорю ему: "Ты что ругаешься-то? Разве не видишь, подлец,
что перед зерцалом сидишь!" Ну, тут уж и пошло по-другому, по-новому стали
судить да за все вместе и присудили: четыре тысячи да сюда, в особое
отделение. А как вывели меня к наказанию, вывели и капитана: меня по
зеленой улице, а его лишить чинов и на Кавказ в солдаты. До свиданья,
Александр Петрович. Заходите же к нам в представление-то.
выходили на работу. Вышли в швальни, в мастерские; остальные только побыли
на разводке, и хоть и были кой-куда назначены, но почти все, поодиночке или
кучками, тотчас же возвратились в острог, и после обеда никто уже не
выходил из него. Да и утром большая часть ходила только по своим делам, а