- все разом, с напряженною силою, доходившею даже до энтузиазма, обрати-
лось вдруг к другой, совсем неожиданной деятельности, и я сама, не заме-
тив того, вся перенеслась в новый мир; мне некогда было обернуться, ос-
мотреться, одуматься; я могла погибнуть, даже чувствовала это; но соб-
лазн был сильнее страха, и я пошла наудачу, закрывши глаза. И надолго
отвлеклась я от той действительности, которая так начинала тяготить меня
и в которой я так жадно и бесполезно искала выхода. Вот что такое это
было и вот как оно случилось.
детские, а третий вел в библиотеку. Из библиотеки был еще другой ход,
отделявшийся от моей комнаты только одним рабочим кабинетом, в котором
обыкновенно помещался помощник Петра Александровича в делах, его пере-
писчик, его сподручник, бывший в одно и то же время его секретарем и
фактором. Ключ от шкафов и библиотеки хранился у него. Однажды, после
обеда, когда его не было дома, а нашла этот ключ на полу. Меня взяло лю-
бопытство, и, вооружась своей находкой, я вошла в библиотеку. Это была
довольно большая комната, очень светлая, уставленная кругом восемью
большими шкафами, полными книг. Книг было очень много, и из них большая
часть досталась Петру Александровичу как-то по наследству. Другая часть
книг собрана была Александрой Михайловной, которая покупала их беспрес-
танно. До сих пор мне давали читать с большою осмотрительностию, так что
я без труда догадалась, что мне многое запрещают и что многое для меня
тайна. Вот почему я с неудержимым любопытством, в припадке страха и ра-
дости и какого-то особенного, безотчетного чувства, отворила первый шкаф
и вынула первую книгу. В этом шкафе были романы. Я взяла один из них,
затворила шкаф и унесла к себе книгу с таким странным ощущением, с таким
биением и замиранием сердца, как будто я предчувствовала, что в моей
жизни совершается большой переворот. Войдя к себе в комнату, я заперлась
и раскрыла роман. Но читать я не могла; у меня была другая забота: мне
сначала нужно было уладить прочно и окончательно свое обладание библио-
текой, так чтоб никто того не знал и чтоб возможность иметь всякую книгу
во всякое время осталась при мне. И потому я отложила свое наслаждение
до более удобной минуты, книгу отнесла назад, а ключ утаила у себя. Я
утаила его, и это был первый дурной поступок в моей жизни. Я ждала пос-
ледствий; они уладились чрезвычайно благоприятно: секретарь и помощник
Петра Александровича, проискав ключа целый вечер и часть ночи со свечою
на полу, решился наутро призвать слесаря, который из связки принесенных
им ключей прибрал новый. Тем дело и кончилось, а о пропаже ключа никто
более ничего не слыхал; я же повела дело так осторожно и хитро, что пош-
ла в библиотеку только чрез неделю, совершенно уверившись в полной безо-
пасности насчет всех подозрений. Сначала я выбирала время, когда секре-
таря не было дома; потом же стала заходить из столовой, потому что
письмоводитель Петра Александровича имел у себя только ключ в кармане, а
в дальнейшие сношения с книгами никогда не вступал и потому даже не вхо-
дил в комнату, в которой они находились.
Все новые потребности мои, все недавние стремления, все еще неясные по-
рывы моего отроческого возраста, так беспокойно и мятежно восставшие бы-
ло в душе моей, нетерпеливо вызванные моим слишком ранним развитием, -
все это вдруг уклонилось в другой, неожиданно представший исход надолго,
как будто вполне удовлетворившись новою пищею, как будто найдя себе пра-
вильный путь. Скоро сердце и голова моя были так очарованы, скоро фанта-
зия моя развилась так широко, что я как будто забыла весь мир, который
доселе окружал меня. Казалось, сама судьба остановила меня на пороге в
новую жизнь, в которую я так порывалась, о которой гадала день и ночь,
и, прежде чем пустить меня в неведомый путь, взвела меня на высоту, по-
казав мне будущее в волшебной панораме, в заманчивой, блестящей перспек-
тиве. Мне суждено было пережить всю эту будущность, вычитав ее сначала
из книг, пережить в мечтах, в надеждах, в страстных порывах, в сладост-
ном волнении юного духа. Я начала чтение без разбора, с первой попавшей-
ся мне под руку книги, но судьба хранила меня: то, что я узнала и выжила
до сих пор, было так благородно, так строго, что теперь меня не могла
уже соблазнить какая-нибудь лукавая, нечистая страница. Меня хранил мой
детский инстинкт, мой ранний возраст и все мое прошедшее. Теперь же соз-
нание как будто вдруг осветило для меня всю прошлую жизнь мою. Действи-
тельно, почти каждая страница, прочитанная мною, была мне уж как будто
знакома, как будто уже давно прожита; как будто все эти страсти, вся эта
жизнь, представшая передо мною в таких неожиданных формах, в таких вол-
шебных картинах, уже была мною испытана. И как не завлечься было мне до
забвения настоящего, почти до отчуждения от действительности, когда пе-
редо мной в каждой книге, прочитанной мною, воплощались законы той же
судьбы, тот же дух приключений, который царил над жизнию человека, но
истекая из какого-то главного закона жизни человеческой, который был ус-
ловием спасения, охранения и счастия. Этот-то закон, подозреваемый мною,
я и старалась угадать всеми силами, всеми своими инстинктами, возбужден-
ными во мне почти каким-то чувством самосохранения. Меня как будто пре-
дуведомляли вперед, как будто предостерегал кто-нибудь. Как будто что-то
пророчески теснилось мне в душу, и с каждым днем все более и более креп-
ла надежда в душе моей, хотя вместе с тем все сильнее и сильнее были мои
порывы в эту будущность, в эту жизнь, которая каждодневно поражала меня
в прочитанном мною со всей силой, свойственной искусству, со всеми
обольщениями поэзии. Но, как я уже сказала, фантазия моя слишком влады-
чествовала над моим нетерпением, и я, по правде, была смела лишь в меч-
тах, а на деле инстинктивно робела перед будущим. И потому, будто пред-
варительно согласясь с собой, я бессознательно положила довольствоваться
покуда миром фантазии, миром мечтательности, в котором уже я одна была
владычицей, в котором были только одни обольщения, одни радости, и самое
несчастье, если и было допускаемо, то играло роль пассивную, роль пере-
ходную, роль необходимую для сладких контрастов и для внезапного поворо-
та судьбы к счастливой развязке моих головных восторженных романов. Так
понимаю я теперь тогдашнее мое настроение.
окружавшего, могла продолжаться целые три года!
яться ли мне ее внезапного оглашения, или нет. То, что я пережила в эти
три года, было слишком мне родное, близкое. Во всех этих фантазиях слиш-
ком сильно отразилась я сама, до того, что, наконец, могла смутиться и
испугаться чужого взгляда, чей бы он ни был, который бы неосторожно заг-
лянул в мою душу. К тому же мы все, весь дом наш, жили так уединенно,
так вне общества, в такой монастырской тиши, что невольно в каждом из
нас должна была развиться сосредоточенность в себе самом, какая-то пот-
ребность самозаключения. То же и со мною случилось. В эти три года кру-
гом меня ничего не преобразилось, все осталось по-прежнему. По-прежнему
царило между нами унылое однообразие, которое, - как теперь думаю, если
б я не была увлечена своей тайной, скрытной деятельностью, - истерзало
бы мою душу и бросило бы меня в неизвестный мятежный исход из этого вя-
лого, тоскливого круга, в исход, может быть, гибельный. Мадам Леотар
постарела и почти совсем заключилась в своей комнате; дети были еще
слишком малы; Б. был слишком однообразен, а муж Александры Михайловны -
такой же суровый, такой же недоступный, такой же заключенный в себя, как
и прежде. Между ним и женой по-прежнему была та же таинственность отно-
шений, которая мне начала представляться все более и более в грозном,
суровом виде, я все более и более пугалась за Александру Михайловну.
Жизнь ее, безотрадная, бесцветная, видимо гасла в глазах моих. Здоровье
ее становилось почти с каждым днем все хуже и хуже. Как будто какое-то
отчаяние вступило, наконец, в ее душу; она, видимо, была под гнетом че-
го-то неведомого, неопределенного, в чем и сама она не могла дать отче-
та, чего-то ужасного и вместе с тем ей самой непонятного, но которое она
приняла как неизбежный крест своей осужденной жизни. Сердце ее ожесточа-
лось, наконец, в этой глухой муке; даже ум ее принял другое направление,
темное, грустное. Особенно поразило меня одно наблюдение: мне казалось,
что чем более я входила в лета, тем более она как бы удалялась от меня,
так что скрытность ее со мной обращалась даже в какую-то нетерпеливую
досаду. Казалось, она даже не любила меня в иные минуты; как будто я ей
мешала. Я сказала, что стала нарочно удаляться ее и удалившись раз, как
будто заразилась таинственностью ее же характера. Вот почему все, что я
прожила в эти три года, все, что сформировалось в душе моей, в мечтах, в
познаниях, в надеждах и в страстных восторгах, - все это упрямо осталось
при мне. Раз затаившись друг от друга, мы уже потом никогда не сошлись,
хотя, кажется мне, я любила ее с каждым днем еще более прежнего. Без
слез не могу вспомнить теперь о том, до какой степени она была привязана
ко мне, до какой степени она обязалась в своем сердце расточать на меня
все сокровище любви, которое в нем заключалось, и исполнить обет свой до
конца - быть мне матерью. Правда, собственное горе иногда надолго отвле-
кало ее от меня, она как будто забывала обо мне, тем более что и я ста-
ралась не напоминать ей о себе, так что мои шестнадцать лет подошли, как
будто никто того не заметил. Но в минуты сознания и более ясного взгляда
кругом Александра Михайловна как бы вдруг начинала обо мне тревожиться;
она с нетерпением вызывала меня к себе из моей комнаты, из-за моих уро-
ков и занятий, закидывала меня вопросами, как будто испытывая, разузна-
вая меня, не разлучалась со мной по целым дням, угадывала все побуждения
мои, все желания, очевидно заботясь о моем возрасте, о моей настоящей
минуте, о будущности, и с неистощимою любовью, с каким-то благоговением
готовила мне свою помощь. Но она уже очень отвыкла от меня и потому пос-
тупала иногда слишком наивно, так что все это было мне слишком понятно и
заметно. Например, и это случилось, когда уже мне был шестнадцатый год,
Посняков Андрей
Соломатина Татьяна
Сертаков Виталий
Каргалов Вадим
Панов Вадим