на бедную Елену, стоявшую перед ней в каком-то оцепенении с чашкой в руках.
С лестницы из-за спины багровой бабы выглядывало полурастрепанное,
набеленное и нарумяненное женское существо. Немного погодя отворилась дверь
с подвальной лестницы в нижний этаж, и на ступеньках ее показалась,
вероятно привлеченная криком, бедно одетая средних лет женщина,
благообразной и скромной наружности. Из полуотворенной же двери выглядывали
и другие жильцы нижнего этажа, дряхлый старик и девушка. Рослый и дюжий
мужик, вероятно дворник, стоял посреди двора, с метлой в руке, и лениво
посматривал на всю сцену.
баба, залпом выпуская из себя все накопившиеся ругательства, большею частию
без запятых и без точек, но с каким-то захлебыванием, - так-то ты за мое
попеченье воздаешь, лохматая! За огурцами только послали ее, а она уж и
улизнула! Сердце мое чувствовало, что улизнет, когда посылала. Ныло сердце
мое, ныло! Вчера ввечеру все вихры ей за это же оттаскала, а она и сегодня
бежать! Да куда тебе ходить, распутница, куда ходить! К кому ты ходишь,
идол проклятый, лупоглазая гадина, яд, к кому! Говори, гниль болотная, или
тут же тебя задушу!
с крыльца женщину, жилицу нижнего этажа, вдруг остановилась и, обращаясь к
ней, завопила еще визгливее прежнего, размахивая руками, как будто беря ее
в свидетельницы чудовищного преступления ее бедной жертвы.
шиш на свете. Вижу у вас, бедных людей, на руках, самим есть нечего; дай,
думаю, хоть для Николая-то угодника потружусь, приму сироту. Приняла. Что ж
бы вы думали? Вот уж два месяца содержу; - кровь она у меня в эти два
месяца выпила, белое тело мое поела! Пиявка! Змей гремучий! Упорная сатана!
Молчит, хоть бей, хоть брось, все молчит; словно себе воды в рот наберет, -
все молчит! Сердце мое надрывает - молчит! Да за кого ты себя почитаешь,
фря ты эдакая, облизьяна зеленая? Да без меня ты бы на улице с голоду
померла. Ноги мои должна мыть да воду эту пить, изверг, черная ты шпага
французская. Околела бы без меня!
досадила? - почтительно спросила женщина, к которой обращалась разъяренная
мегера.
Не делай своего хорошего, а делай мое дурное, - вот я какова! Да она меня
чуть в гроб сегодня не уходила! За огурцами в лавочку ее послала, а она
через три часа воротилась! Сердце мое предчувствовало, когда посылала; ныло
оно, ныло; ныло-ныло! Где была? Куда ходила? Каких себе покровителей нашла?
Я ль ей не благодетельствовала! Да я ее поганке-матери четырнадцать
целковых долгу простила, на свой счет похоронила, чертенка ее на воспитание
взяла, милая ты женщина, знаешь, сама знаешь! Что ж, не вправе я над ней
после этого? Она бы чувствовала, а вместо чувствия она супротив идет! Я ей
счастья хотела. Я ее, поганку, в кисейных платьях водить хотела, в Гостином
ботинки купила, как паву нарядила, - душа у праздника! Что ж бы вы думали,
добрые люди! В два дня все платье изорвала, в кусочки изорвала да в
клочочки; да так и ходит, так и ходит! Да ведь что вы думаете, нарочно
изорвала, - не хочу лгать, сама подглядела; хочу, дескать, в затрапезном
ходить, не хочу в кисейном! Ну, отвела тогда душу над ней, исколотила ее,
так ведь я лекаря потом призывала, ему деньги платила. А ведь задавить
тебя, гнида ты эдакая, так только неделю молока не пить, - всего-то
наказанья за тебя только положено! За наказание полы мыть ее заставила; что
ж бы вы думали: моет! Моет, стерьва, моет! Горячит мое сердце, - моет! Ну,
думаю: бежит она от меня! Да только подумала, глядь - она и бежала вчера!
Сами слышали, добрые люди, как я вчера ее за это била, руки обколотила все
об нее, чулки, башмаки отняла - не уйдет на босу ногу, думаю; а она и
сегодня туда ж! Где была? Говори! Кому, семя крапивное, жаловалась, кому на
меня доносила? Говори, цыганка, маска привозная, говори!
вцепилась ей в волосы и грянула ее оземь. Чашка с огурцами полетела в
сторону и разбилась; это еще более усилило бешенство пьяной мегеры. Она
била свою жертву по лицу, по голове; но Елена упорно молчала, и ни одного
звука, ни одного крика, ни одной жалобы не проронила она, даже и под
побоями. Я бросился на двор, почти не помня себя от негодования, прямо к
пьяной бабе.
вскричал я, хватая эту фурию за руку.
руками в боки. - Вам что в моем доме угодно?
тиранить бедного ребенка? Она не ваша; я сам слышал, что она только ваш
приемыш, бедная сирота...
ней пришел, что ли? Да я сейчас к частному приставу! Да меня сам Андрон
Тимофеич как благородную почитает! Что она, к тебе, что ли, ходит? Кто
такой? В чужой дом буянить пришел. Караул!
пронзительный, нечеловеческий крик. Я взглянул, - Елена, стоявшая как без
чувств, вдруг с страшным, неестественным криком ударилась оземь и билась в
страшных судорогах. Лицо ее исказилось. С ней был припадок пахучей болезни.
Растрепанная девка и женщина снизу подбежали, подняли ее и поспешно понесли
наверх.
уж третий припадок... Вон, маклак! - и она снова бросилась на меня.
как бы для одной только проформы. - Двоим любо, третий не суйся. Поклон, да
и вон!
совершенно бесполезна. Но негодование кипело во мне.
вышел, баба бросилась наверх, а дворник, сделав свое дело, тоже куда-то
скрылся. Через минуту женщина, помогавшая снести Елену, сошла с крыльца,
спеша к себе вниз. Увидев меня, она остановилась и с любопытством на меня
поглядела. Ее доброе и смирное лицо ободрило меня. Я снова ступил на двор и
прямо подошел к ней.
делает с ней эта гадкая баба? Не думайте, пожалуйста, что я из простого
любопытства расспрашиваю. Эту девочку я встречал и по одному обстоятельству
очень ею интересуюсь.
какое ей нашли, чем ей тут пропадать, - проговорила как бы нехотя женщина,
делая движение уйти от меня.
знаю. Это, верно, сама Бубнова, хозяйка дома?
может быть, что-нибудь и в состоянии сделать. Кто ж эта девочка? Кто была
ее мать, - вы знаете?
больная такая; в чахотке и померла.
нам шесть рублей в пять месяцев, что у нас прожила, задолжала. Мы и
похоронили; муж и гроб делал.