сношениях со всеми знаменитейшими мистиками и пиетистами того времени и
что Лабзин, например, посвятил ей те избраннейшие свои сочинения, кото-
рые не предназначались для печати. Сверх того, она написала несколько
романов, из которых в одном, под названием "Скиталица Доротея", изобра-
зила себя в наилучшем свете. "Она была привлекательна на вид, - писалось
в этом романе о героине, - но хотя многие мужчины желали ее ласк, она
оставалась холодною и как бы загадочною. Тем не менее душа ее жаждала
непрестанно, и когда в этих поисках встретилась с одним знаменитым хими-
ком (так называла она Пфейфера), то прилепилась к нему бесконечно. Но
при первом же земном ощущении она поняла, что жажда ее не удовлетворе-
на"... и т. д.
совало греховную бездну, на дне которой метались черти. Были тут и ко-
котки, и кокодессы, и даже тетерева - и все огненные. Один из чертей вы-
лез из бездны и поднес ему любимое его кушанье, но едва он прикоснулся к
нему устами, как по комнате распространился смрад. Но что всего более
ужасало его - так это горькая уверенность, что не один он погряз, но в
лице его погряз и весь Глупов.
и, конечно, решился спасти.
звон колокола, призывавший жителей к заутрене. Давным-давно уже не раз-
давался этот звон, так что глуповцы даже забыли об нем. Многие думали,
что где-нибудь горит; но вместо пожара увидели зрелище более умили-
тельное. Без шапки, в разодранном вицмундире, с опущенной долу головой и
бия себя в перси, шел Грустилов впереди процессии, состоявшей, впрочем,
лишь из чинов полицейской и пожарной команды. Сзади процессии следовала
Пфейферша, без кринолина; с одной стороны ее конвоировала Аксиньюшка, с
другой - знаменитый юродивый Парамоша, заменивший в любви глуповцев не
менее знаменитого Архипушку, который сгорел таким трагическим образом в
общий пожар (см. "Соломенный город").
Пфейферше на вытянувшихся в струнку пожарных и полицейских солдат ("кои
и во время глуповского беспутства втайне истинному богу верны пребыва-
ли", присовокупляет летописец), сказал:
рое имеет действие сия вещь, которую вы, сударыня моя, внутренним словом
справедливо именуете.
кие и скорым шагом направились в кабак.
ния. Затем он отправился к Аксиньюшке, так как без ее нравственной под-
держки никакого успеха в дальнейшем ходе дела ожидать было невозможно.
Аксиньюшка жила на самом краю города, в какой-то землянке, которая ско-
рее похожа была на кротовью нору, нежели на человеческое жилище. С ней
же, в нравственном сожитии, находился и блаженный Парамоша. Сопровождае-
мый Пфейфершей, Грустилов ощупью спустился по темной лестнице и едва мог
нащупать дверь. Зрелище, представившееся глазам его, было поразительное.
На грязном голом полу валялись два полуобнаженные человеческие остова
(это были сами блаженные, уже успевшие возвратиться с богомолья), кото-
рые бормотали и выкрикивали какие-то бессвязные слова и в то же время
вздрагивали, кривлялись и корчились, словно в лихорадке. Мутный свет
проходил в нору сквозь единственное крошечное окошко, покрытое слоем пы-
ли и паутины; на стенах слоилась сырость и плесень. Запах был до того
отвратительный, что Грустилов в первую минуту сконфузился и зажал нос.
Прозорливая старушка заметила это.
не надо ли кому духов?
бы, если б Пфейферша не поддержала его.
недавно ты хвалился своей бодростью!
женька тук-тук! да по головке тук-тук! да по темечку тук-тук! - визжала
блаженная, бросая в Грустилова щепками, землею и сором.
Пфейферша.
твердым голосом.
Перун - старый... Парамон - он умен! - провизжала блаженная, скорчилась
и умолкла.
зала Пфейферша.
Грустилов.
не твоя спина - божья!
ниже.
и вдруг вскочил.
житься. Сперва кружились медленно и потихоньку всхлипывали; потом круги
начали делаться быстрее и быстрее, покуда, наконец, не перешли в совер-
шенный вихрь. Послышался хохот, визг, трели, всхлебывания, подобные тем,
которые можно слышать только весной в пруду, дающем приют мириадам лягу-
шек.
выдержали. Сначала они вздрагивали и приседали, потом постепенно начали
кружиться и вдруг завихрились и захохотали. Это означало, что наитие
свершилось и просимое разрешение получено.
нашел в себе достаточно силы, чтобы подписать распоряжение о наипоспеш-
нейшей высылке из города аптекаря Зальцфиша. Верные ликовали, а причет-
ники, в течение многих лет питавшиеся одними негодными злаками, закололи
барана, и мало того что съели его всего, не пощадив даже копыт, но дол-
гое время скребли ножом стол, на котором лежало мясо, и с жадностью ели
стружки, как бы опасаясь утратить хотя один атом питательного вещества.
В тот же день Грустилов надел на себя вериги (впоследствии оказалось,
что это были просто помочи, которые дотоле не были в Глупове в употреб-
лении) и подвергнул свое тело бичеванию.
- что значит слова: всладце уязви мя, которые вы сказали мне при первом
свидании, дорогая сестра моя по духу! Сначала бичевал я себя с некоторою
уклончивостью, но, постепенно разгораясь, позвал под конец денщика и
сказал ему: "Хлещи!" И что же? даже сие оказалось недостаточным, так что
я вынужденным нашелся расковырять себе на невидном месте рану, но и от
того не страдал, а находился в восхищении. Отнюдь не больно! Столь меня
сие удивило, что я и доселе спрашиваю себя: полно, страдание ли это и не
скрывается ли здесь какой-либо особливый вид плотоугодничества и само-
восхищения? Жду вас к себе, дорогая сестра моя по духу, дабы разрешить
сей вопрос в совокупном рассмотрении".
гривуазнейших поклонников мамоны, столь быстро обратился в аскета. На
это могу сказать одно: кто не верит в волшебные превращения, тот пусть
не читает летописи Глупова. Чудес этого рода можно найти здесь даже бо-
лее, чем нужно. Так, например, один начальник плюнул подчиненному в гла-
за, и тот прозрел. Другой начальник стал сечь неплательщика, думая прес-
ледовать в этом случае лишь воспитательную цель, и совершенно неожиданно
открыл, что в спине у секомого зарыт клад25. Если факты, до такой степе-
ни диковинные, не возбуждают ни в ком недоверия, то можно ли удивляться
превращению столь обыкновенному, как то, которое случилось с Грустило-
вым?
естественным. Есть указания, которые заставляют думать, что аскетизм
Грустилова был совсем не так суров, как это можно предполагать с первого
взгляда. Мы уже видели, что так называемые вериги его были не более как
помочи; из дальнейших же объяснений летописца усматривается, что и про-
чие подвиги были весьма преувеличены Грустиловым и что они в значи-
тельной степени сдабривались духовною любовью. Шелеп, которым он бичевал
себя, был бархатный (он и доселе хранится в глуповском архиве); пост же
состоял в том, что он к прежним кушаньям прибавил рыбу тюрбо, которую
выписывал из Парижа на счет обывателей. Что же тут удивительного, что
бичевание приводило его в восторг и что самые язвы казались восхити-
тельными?
число верных с каждым днем увеличивалось. Сначала ходили только поли-
цейские, но потом, глядя на них, стали ходить и посторонние. Грустилов,
с своей стороны, подавал пример истинного благочестия, плюя на капище
Перуна каждый раз, как проходил мимо него. Может быть, так и разрешилось
бы это дело исподволь, если б мирному исходу его не помешали замыслы не-
которых беспокойных честолюбцев, которые уже и в то время были известны
Мацумото Сэйте
Конан-Дойль Артур
Шилова Юлия
Ильин Андрей
Гуль Роман Борисович
Беляев Александр