на вид и восхитительно пахнущей; иногда он битый час держал в руках та-
релку и жадными глазами смотрел на гнилую говядину или на вонючую рыбу и
кусок черного заплесневелого хлеба. И последние проблески жизни инстинк-
тивно сопротивлялись в нем и иногда брали верх над его решимостью. Тогда
тюрьма казалась ему не столь уже мрачной, судьба его - не столь отчаян-
ной; он еще молод, ему, вероятно, не больше двадцати пяти, двадцати шес-
ти лет, ему осталось еще жить лет пятьдесят, а значит, вдвое больше то-
го, что он прожил. За этот бесконечный срок любые события могли сорвать
тюремные двери, проломить стены замка Иф и возвратить ему свободу. Тогда
он подносил ко рту пищу, в которой, добровольный Тантал, он себе отказы-
вал; но тотчас вспоминал данную клятву и, боясь пасть в собственных гла-
зах, собирал все свое мужество и крепился. Непреклонно и безжалостно га-
сил он в себе искры жизни, и настал день, когда у него не хватило сил
встать в бросить ужин в окно.
он тяжело болен; Эдмон надеялся на скорую смерть.
оцепенение, впрочем, довольно приятное. Резь в желудке почти прошла,
жажда перестала мучить; когда он закрывал глаза, перед ним кружился рой
блестящих точек, похожих на огоньки, блуждающие по ночам над болотами -
это была заря той неведомой страны, которую называют смертью.
торой стояла его койка.
Эдмон привык спать, не смущаясь такими пустяками; но на этот раз, потому
ли, что его чувства были обострены голодом, или потому, что шум был
громче обычного, или, наконец, потому, что в последние мгновения жизни
все приобретает значимость, Эдмон поднял голову и прислушался.
ным когтем, либо могучим зубом, либо каким-нибудь орудием.
пронзила затуманенный мозг Дантеса.
были навсегда умолкнуть для него, и он невольно подумал, что бог, нако-
нец, сжалился над его страданиями и посылает ему этот шум, чтобы остано-
вить его у края могилы, в которой он уже стоял одной ногой. Как знать,
может быть, кто-нибудь из его друзей, кто-нибудь из тех дорогих его
сердцу, о которых он думал до изнеможения, сейчас печется о нем и пыта-
ется уменьшить разделяющее их расстояние.
ющий на пороге смерти.
три Потом Эдмон услышал, как что-то посыпалось, после чего все стихло.
принимал участие в этой работе, и уже не чувствовал себя столь одиноким;
и вдруг вошел тюремщик.
ничего не ел; за это время он ни разу не заговаривал с тюремщиком, не
отвечал, когда тот спрашивал, чем он болен, и отворачивался к стене,
когда тот смотрел на него слишком пристально. Но теперь все изменилось:
тюремщик мог услышать глухой шум, насторожиться, прекратить его и разру-
шить последний проблеск смутной надежды, одна мысль о которой оживила
умирающего Дантеса.
попало - о дурной пище, о сырости, он роптал и бранился, чтобы иметь
предлог кричать во все горло, к великой досаде тюремщика, который только
что выпросил для больного тарелку бульона и свежий хлеб. К счастью, он
решил, что Дантес бредит, поставил, как всегда, завтрак на хромоногий
стол и вышел. Эдмон вздохнул свободно и с радостью принялся слушать.
ха.
то это, верно, какой-нибудь несчастный заключенный вроде меня трудится
ради своего освобождения. Если бы я был подле него, как бы я помогал
ему!
выкший к несчастью, лишь с трудом давал веру человеческой радости. Он
почти не сомневался, что это стучат рабочие, присланные комендантом для
какой-нибудь починки в соседней камере.
Конечно, проще всего было бы подождать тюремщика, указать ему на шум и
посмотреть, с каким выражением он будет его слушать; на не значило ли
это ради мимолетного удовлетворения рисковать, быть может, спасением?..
Голова Эдмона шла кругом; он так ослабел, что мысли его растекались,
точно туман, и он не мог сосредоточить их на одном предмете. Эдмон видел
только одно средство возвратить ясность своему уму: он обратил глаза на
еще не остывший завтрак, оставленный тюремщиком на столе, встал, шата-
ясь, добрался до него, взял чашку, поднес к губам и выпил бульон с
чувством неизъяснимого блаженства.
да моряки, подобранные в море после кораблекрушения, с жадностью набра-
сывались на пищу, они умирали от этого. Эдмон положил на стол хлеб, ко-
торый поднес было ко рту, и снова лег. Он уже не хотел умирать.
почти безотчетные, снова начали выстраиваться в положенном порядке на
той волшебной шахматной доске, где одно лишнее поле, быте может, предоп-
ределяет превосходство человека над животными. Он мог уже мыслить и
подкреплять свою мысль логикой.
ся, просто рабочий, то мне стоит только постучать в стену, и он тотчас
же прекратит работу и начнет гадать, кто стучит и зачем. Но так как ра-
бота его не только дозволенная, но и предписанная, то он опять примется
за нее. Если же, напротив, это заключенный, то мой стук испугает его; он
побоится, что его поймают за работой, бросит долбить и примется за дело
не раньше вечера, когда, по его мнению, все лягут спать.
рябило. Он пошел в угол камеры, вынул из стены камень, подточенный сы-
ростью, и ударил им в стену, по тому самому месту, где стук слышался
всего отчетливее.
ка. Удар Эдмона породил за стеной мертвое молчание.
благодаря могучему здоровью, которым наградила его природа, почти восс-
тановил силы.
чувствовал апатии; жизнь пробудилась в нем с новой силой - она стала де-
ятельной.
рашнего обеда и с жадностью принялся за еду. Он напряженно прислушивал-
ся, не возобновится ли стук, трепетал при мысли, что, быть может, он
прекратился навсегда, делал по десять, по двенадцать лье в своей темни-
це, по целым часам тряс железную решетку окна, старался давно забытыми
упражнениями возвратить упругость и силу своим мышцам, чтобы быть во
всеоружии для смертельной схватки с судьбой; так борец, выходя на арену,
натирает тело маслом и разминает руки. Иногда он останавливался и слу-
шал, не раздастся ли стук, досадуя на осторожность узника, который не
догадывался, что его работа была прервана другим таким же узником, столь
же пламенно жаждавшим освобождения.
минутой!
раз прикладывал ухо к стене, ему показалось, будто едва приметное содро-
гание глухо отдается в его голове, прильнувшей к безмолвным камням.
гу, обошел несколько раз вокруг камеры и опять приложил ухо к прежнему
месту.
нял, что прежний способ опасен, и избрал другой; чтобы спокойнее продол-
жать работу, он, вероятно, заменил долото рычагом.
Он отодвинул свою койку, потому что именно за ней, как ему казалось, со-
вершалось дело освобождения, и стал искать глазами, чем бы расковырять
стену, отбить сырую известку и вынуть камень.
прутья решетки; но он так часто убеждался в ее крепости, что не стоило и
пытаться расшатать ее.
кувшина.
ми. Требовалась отвертка, чтобы удалить винты и снять скобы.
черепками.
Мацумото Сэйте
Гуревич Георгий
Херберт Фрэнк
Лукин Евгений
Белов Вольф
Сертаков Виталий