но важное и хорошее; если я когда-либо еще заслужу истинное признание в этом
тесном, но довольно загадочном мире, которым я, быть может, не так уж
напрасно горжусь; если в будущем я еще совершу что-нибудь такое, что, в
общем-то, скорее следует сделать, чем оставить несделанным; если после моей
смерти душепри---------------------------------------(1) Об этом смотри
также последующие главы - Примеч. автора. казчики или, что более
правдоподобно, кредиторы обнаружат у меня в столе ценные рукописи, - всю
честь и славу я здесь заранее припишу китобойному промыслу, ибо китобойное
судно было моим Йэльским колледжем и моим Гарвардским университетом.
ссылаться на что-либо, помимо самых достоверных фактов. Но если адвокат,
пустив в ход свои факты, умолчит о том выводе, который напрашивается сам
собой и красноречиво подтверждает точку зрения защиты, разве тогда этот
адвокат не будет достоин осуждения?
подвергаются некоей весьма забавной процедуре - их поливают приправой, чтобы
они лучше справлялись со своими обязанностями. Какими там пряностями и
подливами пользуются - кто знает? Мне известно только, что королевские
головы во время коронаций торжественно поливают маслом, наподобие головок
чеснока. Возможно ли, что головы помазывают для того же, для чего смазывают
механизмы: чтобы внутри у них все вертелось лучше? Здесь мы могли бы
углубиться в рассуждения по поводу истинного величия сей царственной
процедуры - ведь в обычной жизни мы привыкли весьма презрительно относиться
к людям, которые помадят волосы и откровенно пахнут помадой. В самом деле,
если взрослый мужчина - не в медицинских целях - пользуется маслом для
волос, мы считаем, что у него просто винтиков в голове не хватает. Как
правило, такой человек в общей сложности немного стоит.
используют для коронаций? Разумеется, не оливковое и не репейное, не
касторовое и не машинное, не тюлений и не рыбий жир. В таком случае это
может быть только спермацет в его природном, первозданном состоянии,
наисладчайшее из всех масел!
поставляем вашим королям и королевам товар для коронаций!
потомственный квакер. Это был долговязый и серьезный человек, который, хоть
и родился на льдистом побережье, был отлично приспособлен и для жарких
широт, - сухощавый, как подгоревший морской сухарь. Даже перевезенная к
берегам Индии кровь в его жилах не портилась от жары, как портится пиво в
бутылках. Видно, он появился на свет в пору засухи и голода или же во время
поста, которыми славится его родина. Он прожил на свете всего каких-то
тридцать засушливых лет, но эти лета высушили в его теле все излишнее.
Правда, худощавость отнюдь не была у него порождением гнетущих забот и
тревог, как не была она и последствием телесного недуга. Она просто
превращала его в сгусток человека. В его внешности не было ничего
болезненного; наоборот. Чистая, гладкая кожа облегала его плотно; и туго
обтянутый ею, пробальзамированный внутренним здоровьем и силою, он походил
на ожившую египетскую мумию, готовый с неизменной стойкостью переносить все,
что ни пошлют ему грядущие столетия; ибо будь то полярные снега или знойное
солнце, его жизненная сила, точно патентованный хронометр, была
гарантирована на любой климат. Взглянув ему в глаза, вы словно еще
улавливали в них тени тех бесчисленных опасностей, с какими успел он, не
дрогнув, столкнуться на своем недолгом веку. Да, это был надежный, стойкий
человек, чья жизнь представляла собой красноречивую пантомиму поступков, а
не покорную повесть слов. И тем не менее, при всей его непреклонной
трезвости и стойкости духа были в нем иные качества, тоже оказывавшие порой
свое действие, а в отдельных случаях и совершенно перевешивавшие все
остальное. Постоянное одиночество в бурных морских просторах и редкое для
моряка внимательно-благоговейное отношение к миру развили в нем сильную
склонность к суеверию; но то было суеверие особого рода, идущее, как это
случается у иных, не столько от невежества, сколько, напротив, от рассудка.
Он верил во внешние предзнаменования и внутренние предчувствия. И если
суеверия порой могли поколеб ать закаленную сталь его души, то еще больше
способствовали этому далекие воспоминания о доме, молодой жене и ребенке,
отклоняя его все дальше от первоначальной душевной суровости и обнажая его
сердце тем скрытым влияниям, что сдерживают подчас в очень честном человеке
приступы сумасшедшей отваги, которую так часто проявляют другие при
гибельных превратностях рыбацкой судьбы. "Я к себе в вельбот не возьму
человека, который не боится китов", - говорил Старбек. Этим он, вероятно,
хотел сказать не только то, что самую надежную и полезную храбрость рождает
трезвая оценка грозящей опасности, но также еще и то, что совершенно
бесстрашный человек - гораздо более опасный товарищ в деле, чем трус.
наш Старбек, ни на одном промысловом судне не сыщешь". Но мы скоро поймем,
что именно означает слово "осторожный" у таких людей, как Стабб, да и вообще
у всякого китобоя.
храбрость была не возвышенное свойство души, а просто полезная вещь, которую
следует держать под рукой на любой случай смертельной угрозы. Этот китобой,
кажется, считал, что храбрость - один из важнейших припасов на судне, наряду
с хлебом и мясом, и что понапрасну ее расходовать нечего. По этой самой
причине он не любил спускать свой вельбот после захода солнца, равно как не
любил он упорствовать в преследовании кита, который слишком упорствует в
самозащите. Ибо, рассуждал Старбек, я нахожусь здесь, в этом грозном океане,
чтобы убивать китов для пропитания, а не затем, чтобы они убивали меня для
пропитания себе; а что так были убиты сотни людей, это Старбек знал слишком
хорошо. Какая судьба постигла его собственного отца? И где в бездонной
глубине океана мог он собрать растерзанные члены брата?
во власти суеверий сумел сохранить столь редкостную храбрость, значит, это
был действительно безгранично храбрый человек. Но в природе человека с
подобным складом ума, в природе человека, пережившего столько ужасов и
хранящего такие воспоминания, таится опасность скрытого зарождения новой
стихии, которая в удобную минуту может прорваться наружу из своего тайника и
спалить дотла всю его храбрость. И как ни велика была его отвага, то была
отвага смельчака, который, не дрогнув, вступает в борьбу с океанами,
ветрами, китами и любыми сверхъестественными ужасами мира, но не в силах
противостоять ужасам духа, какими грозит нам порой нахмуренное чело
ослепленного яростью великого человека.
Старбекова мужества, у меня едва ли хватило бы духу продолжать свое
повествование; ведь так горько и даже постыдно рассказывать о падении
человеческой доблести. Люди могут представляться нам отвратительными, как
некие сборища - акционерные компании и нации; среди людей могут быть
мошенники, дураки и убийцы; и физиономии у людей могут быть подлыми и
постными; но человек, в идеале, так велик, так блистателен, человек - это
такое благородное, такое светлое существо, что всякое позорное пятно на нем
ближние неизменно торопятся прикрыть самыми дорогими своими одеждами. Идеал
безупречной мужественности живет у нас в душе, в самой глубине души, так что
даже потеря внешнего достоинства не может его затронуть; и он, этот идеал, в
мучениях истекает кровью при виде человека со сломленной доблестью. При
столь постыдном зрелище само благочестие не может не слать укоров
допустившим позор звездам. Но царственное величие, о котором я веду здесь
речь, не есть величие королей и мантий, это щедрое величие, которое не
нуждается в пышном облачении. Ты сможешь увидеть, как сияет оно в руке,
взмахнувшей киркой или загоняющей костыль; это величие демократии, чей свет
равно падает на все ладони, исходящий от лица самого бога. Великий,
непогрешимый бог! Средоточие и вселенский круг демократии! Его вездесущность
- наше божественное равенство!
отщепенцам, припишу черты высокие, хотя и темные; если я оплету их
трагической привлекательностью; если порой даже самый жалкий среди них и,
может статься, самый униженный будет вознесен на головокружительные вершины;
если мне случится коснуться руки рабочего небесным лучом; если я раскину
радугу над его гибельным закатом, тогда, вопреки всем смертным критикам,
заступись за меня, о беспристрастный Дух Равенства, простерший единую
царственную мантию над всеми мне подобными! Заступись за меня, о великий Бог
демократии, одаривший даже темноликого узника Бэньяна бледной жемчужиной
поэзии; Ты, одевший чеканными листами чистейшего золота обрубленную, нищую
руку старого Сервантеса; Ты, подобравший на мостовой Эндрью Джэксона и
швырнувший его на спину боевого скакуна; Ты, во громе вознесший его превыше
трона! Ты, во время земных своих переходов неустанно сбирающий с королевских
лугов отборную жатву - лучших борцов за дело Твое; заступись за меня, о Бог!
Пехов Алексей
Каргалов Вадим
Бажанов Олег
Херберт Фрэнк
Шилова Юлия
Василенко Иван