из городской тюрьмы.
моего дома...
на бойне.
всех повешу.
- четыре человека, которые затем возвращались с чашами, серебряными
блюдами, золотыми украшениями и одеждой из цветных шелков. Блистающие
сокровища в Приемном зале сливались в единую гигантскую кучу.
быть, когда рассветет, сэр...
опьянеть, ему не один галлон надо выпить, ну, и тем временем, может, он
нашел подружку.
пьян, хоть присягнуть.
все больше набираясь дерзости. Солнце выкатилось из - за вершины, и его
золотые лучи хлынули на любимый город. Но Панама погибла, мгновенно
истлела в огне за одну алую ночь. Однако солнце - непостоянное светило,
и любопытные лучи тут же нашли себе новую игрушку. Они освещали
печальные развалины, щекотали мертвые повернутые вверх лица, скользили
по заваленным улицам, потоком лились в руины внутренних двориков.
Добрались они и до белого губернаторского дворца, прыгнули в окна
Приемного Зала и забегали по золотой горе на полу.
глине равнины. На полу рядом с ним лежала шпага в обтянутых серым
шелком ножнах. Он был в зале один, потому что все те, кто ночью помогал
дочиста обглодать кости города, отправились пить и спать.
стенах матово сияли. Потолочные балки казались черными и тяжелыми,
словно их когда - то отлили из чугуна. Это был судебный зал, свадебный
зал, зал, где торжественно принимали и где убивали послов. Одна дверь
выходила на улицу. Другая под сводчатой аркой вела в прелестный сад,
вокруг которого обвился дворец. В самой середине сада маленький
мраморный кит выбрасывал воду в бассейн непрерывной струей. В красных
глазурованных кадушках стояли огромные растения с лиловатыми листьями,
все в цветках, чьи лепестки пестрели узорами - наконечники стрел,
сердечки, квадратики цвета кардинальского пурпура. Кудрявые кусты
сверкали бешеными красками тропического ласа. Обезьянка, чуть больше
котенка, перебирала песок на дорожке, ища семена.
желтого цветка и напевая обрывки нежной глупой песенки: "Я для тебя
цветок зари сорву, любовь моя. Я отыщу его во тьме рассветной". Глаза
ее были черными и матовыми. Они отливали плотной чернотой крыльев
издохшей мухи, а под нижними веками виднелись четкие штрихи морщинок.
Она умела приподнимать нижние веки таким образом, что глаза искрились
смехом, хотя жесткая спокойная линия губ не изменялась. Кожа у нее была
снежно-белой, а волосы прямыми и черными, как обсидиан.
вход в Приемный Зал. Пение ее смолкло. Она напряженно прислушалась, а
потом вновь начала воркующую песню. Это были единственные звуки,
нарушавшие тишину, если не считать отдаленного треска огня на окраинах
города, где догорали пальмовые хижины рабов. Обезьянка смешно, боком,
вприпрыжку подбежала к женщине, остановилась и сжала над головой черные
лапки, словно вознося молитву.
грозными усищами. Я хорошо с ним знакома. Знаешь, Чико, он жаждет того,
что считает моей честью. Он не успокоится, пока не прибавит мою честь к
своей собственной, и уж тогда разве что не станет хвастать вслух. Ты и
понятия не имеешь, как уже велика и тяжела его честь. А тебе было бы
довольно и ореха, верно, Чико? - Она бросила зверьку лепесток, он
схватил его, сунул в рот и с отвращением выплюнул.
Какой промах! Так ты женской чести не заполучишь. Прижми цветок к
сердцу, поцелуй с громким чмоканьем мою руку и удались походкой
свирепой овцы на поиски волков. - Она засмеялась и снова посмотрела на
дверь под аркой. Хотя все было по - прежнему тихо, она встала и быстро
направилась туда.
солнечный свет. Внезапно он выпрямился и посмотрел по сторонам. Его
взгляд с удовлетворением остановился на груде сокровищ, а затем
встретился с пристальным взглядом женщины под широкой аркой.
спросила она.
то из ваших испанских рабов. - Слова эти вырвались у него невольно, и
тут же он вспомнил, что был удивлен: - Кто вы? - властно спросил он.
голубыми глазами, которые опускаются даже под пристальным взглядом
мыши. Но эти глаза не опустились. Под своей черной бархатистостью они,
казалось, смеялись над ним, не ставили его ни во что. Черты ее были
резкими, как у кречета. Да, она, бесспорно, была красавицей, но красота
ее была жестокой и страшной красотой молнии. И кожа у нее оказалась
снежно - белой, без малейшего розового оттенка.
низвержение предвкушаемого идеала. Однако, шепнуло его сознание, более
тысячи двухсот человек пробились сквозь заросли и сокрушительной волной
хлынули в город; сотни людей мучительно умирали от смертельных ран,
сотни были искалечены, Золотая Чаша лежит в развалинах - и все ради
того, чтобы Санта Роха принадлежала Генри Моргану. Все эти
приготовления доказывали, что он ее любит. Он не явился бы сюда, если
бы не любил ее. Как ни оглушила его ее внешность, некуда было деваться
от логического вывода, что он ее любит. Быть могло только так. Он
всегда помнил о слове "Святая" в ее прозвище, и теперь ему стало ясно,
что породило этот эпитет. Но в нем шевельнулось странное чувство,
чуждое логике. Оно подкралось к нему из давно забытого времени - эта
женщина влекла его и отталкивала, он чувствовал, что в ее власти -
заставить его мучиться. Морган закрыл глаза, и во тьме его мозга
возникла тоненькая девочка с золотыми волосами.
- Вы с ней похожи, хотя между вами нет сходства. Быть может, вы
подчинили себе силу, которая в ней лишь пробуждалась. Мне кажется, я
люблю вас, но не знаю, так ли это. Я не уверен.
не призрачную Элизабет. И она смотрела на него с любопытством, а может
быть, даже, подумалось ему, с дружеской нежностью. Странно, что она
сама пришла к нему, хотя никто ее к этому не принуждал. Наверное, ее
воображение покорено. И он покопался в памяти, выбирая одну из речей,
которые сочинял в походе через перешеек.
люблю тебя, Исобель. Ты должна уехать со мной, жить со мной, быть моей
женой, оберегаемой моим именем и моей рукой.
браке.
тщательностью, как любое предстоящее сражение.
праву должны они разлучаться на угрюмую вечность? Потерять друг друга в
унылой бесконечности, унося черные угли огня, который не догорел сам
собой? Какая сила во вселенной может воспретить нам сгореть в этом
Русанов Владислав
Контровский Владимир
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Самойлова Елена
Посняков Андрей