глубинах ее, сверкает одно изумительное переживание. Я вижу мир искупленным.
Я вижу знакомые, дорогие лица преображенными. Я прозреваю такую бездонную
радость, в которой тонут бесследно и растворяются все страдания мира. Этого
я хочу. Хочу всей душой, всею свободой своею. Хочу всеми силами духа своего,
чтоб это стало на место того, что существует теперь. Это форма моей мечты.
Но каждый человек имеет свою мечту. Греки свою мечту о прекрасном мире, свой
жизненный идеал воплотили в своей мифологии. И они хотели, чтоб мир
мифологии был реальностью. Свою мечту о мире имеет каждый сильный поэт,
каждый художник. Каждый грезит о мире своеобразным, индивидуальным образом.
И это разнообразие имеется даже в конечных идеях социализма и анархизма.
Каждый крупный, творческий социалистический ум непременно по-своему
представляет будущий социалистический или анархический строй. Свобода
делания заключается в том, чтобы человек мог переживать мечту свою не только
как субъективное свое состояние, сообразно с которым во внешнем мире ничего
не изменяется, а был бы в состоянии действенно утверждать ее в жизни,
реально воплощать то, что он хочет, в том, что его окружает как данное. Это
значит - обладать властной активностью над средой и условиями. Без этой
активности, без свободы творческой, в подлинном смысле этого слова,
немыслимо никакое освобождение. Если я бессилен над тем, что дано мне, если
я не могу реально освободить то, что сковано цепями внешними, то я свободен
в отношении своих хотений и себя самого, но в отношении того, над чем
бессилен я, что я должен принять как данное, несмотря на то, что это не
совпадает с моими желаниями, - я раб. Я должен принять жизнь в тех формах, в
которых я ее не хочу. Это рабство, а не свобода.
частицу мечты, касающуюся меня самого, а вся мечта моя о мире остается
принципиально неосуществимой, разбивается о какие-то внешние препятствия -
то моя свобода стесняется и нарушается самым вопиющим образом. Причем это
нарушение тем больнее и тем непереносимее для меня, чем более сильным и
страстным желанием я хочу осуществления своей мечты. Где же свобода моя,
если я не властен как раз над тем, чего больше всего хочу? Я в положении
узника, который в камере заключения своего волен многое сделать: сидеть,
ложиться, вставать, ходить из угла в угол; - это свобода, конечно. Но если
мечта моя быть на воле, если я хочу всею свободой своей дышать воздухом,
который за стеной, ощущать на себе сияние солнца и углубляться в те
безбрежные дали, которые виднеются мне из окна, - то разве свободен я с
своей свободой только сидеть, вставать и ложиться? Нет, я в тюрьме. В такой
же тюрьме находились бы все люди, если бы они могли только свободно хотеть,
а делать бы должны были всегда то, что заставляли бы условия и чуждые их
воле законы среды.
совершенно выйти из замкнутого и резко очерченного мира моей внутренней
личной жизни. "Я" и "не я" разделены непереходимой пропастью. "Я" - это моя
индивидуальная жизнь, которая с виду, со стороны внешнего своего обнаружения
кажется подчиненной закону причинной обусловленности, а в своих корнях, в
своей сущности является свободной, потому что истекает из того царства
свободы, членом которого я являюсь в силу моего обладания трансцендентальной
свободой. "Не я" - это мир, меня окружающий, мир явлений, феноменов,
составляющий царство природы, царство необходимости и причинной
обусловленности, обусловленности столь строгой, что в ней не может быть ни
одного перерыва. При такой постановке дела между этими двумя мирами, миром
моего "я" и миром явлений, меня окружающих, не может быть никакого реального
взаимодействия. Я только с своей феноменальной стороны могу задеваться
воздействиями, идущими в душу мою из мира явлений, а на ноуменальную сторону
моей личности, т.е. на самое живое ядро ее - на сущность ее, - миром явлений
не может быть произведено ни одного воздействия. Точно так же и я могу
воздействовать от себя на мир явлений только внешней, наружной стороной моей
личности, той, которая у меня обща с миром явлений, а не той, которая от нее
отделяется непереходимою гранью. Но в таком случае мое пребывание в качестве
ноумена в этом мире явлений - является вдвойне безрезультатным. И мир
явлений ничего не получает от ноуменальной стороны моей личности, и я в
качестве ноумена ничего не получаю от этого мира. Но в таком случае,
во-первых, пребывание ноуменов в этом мире должно быть признано совершенно
бессмысленным и ненужным как для самих ноуменов, так и для этого мира, а,
во-вторых, как я говорил уже, люди, желающие в процессе борьбы увеличить
свободу в этом мире явлений, построить что-нибудь на одной свободе хотения -
абсолютно не могут.
сущность свободы делания. Свобода делания должна дать то, чего не может дать
свобода хотения. Сущность свободы делания заключается в том, что она
перекидывает реальный мост между царством свободы и царством природы. Если я
свободен свободой делания, то я могу действием своим в царстве природы
утверждать царство свободы, я могу в мире явлений утверждать то, что
открывается мне моей принадлежностью к миру вещей в себе. Но что это
значит?
кусочек подлинной свободы, - я в том месте, где водрузил знамя свободы, -
порвал цепь причинности, я высвободил из злой обусловленности какой-то
элемент бытия. Это уже не метафоры. Или освобождение будет призрачным, или
же оно должно быть утверждением той свободы, которая собой отменяет законы
нашей косной природы. Но что значит отменить законы природы? Это значит -
иметь реальную власть над ними; это значит быть в состоянии один элемент
жизни перевести в качественно новое для него состояние. Это значит - явление
претворить в ноумен, бывание в бытие. Но это превращение есть преображение.
Человеческая личность. Она является членом обоих царств. В своей
феноменальной стороне она связана тесными неразрывными связями с миром
явлений. В своей ноуменальной сущности - она является вещью в себе,
принадлежащей к царству свободы. Но и феноменальная ее сторона и
ноуменальная ее сущность даются не в разделенном виде, а органически слитыми
в живом единстве живой человеческой индивидуальности. Таким образом, идея
свободы делания предполагает, что человек может и должен явиться
действительным посредником между двумя мирами, той точкой, в которой оба
мира реально соприкасаются, тем агентом, который делает возможным
взаимодействие этих миров, - а без этого, без признания именно за человеком
назначения утвердить царство свободы в царстве необходимости не может быть
осмыслен процесс вселенского освобождения, ибо это освобождение совершается
и должно совершаться через людей, и не каким-нибудь внешним и независящим от
них образом.
утверждаю в царстве природы царство свободы. Я снимаю путы там, где царили
необходимость и вытекающее из этой необходимости рабство. Теперь
спрашивается: для того чтобы освобождение человечества было действительным,
от чего его нужно освободить? В каких местах нужно разбить кандалы для того,
чтобы человек был свободен не призрачно?
держит в оковах мой дух. Я хочу читать, развиваться, а тут работай до
изнеможения, до полной невозможности быть способным на что-нибудь, кроме
этого труда. И в то же время мне давят ботинки, стесняют меня и не дают
ходить легко привычной походкой. И вот меня освобождают от этих ботинок.
Дают другие, в которых ходить легко и удобно. Что, почувствую ли я от этого
себя свободным? Не стану ли я с еще большей силой ощущать свое рабство от
подневольного двенадцатичасового труда? Можно ли освобождение от неприятных
"ботинок" без иронии считать "освобождением" - если главное рабство остается
в неприкосновенности? Ответ ясен: конечно, нельзя. Освободить в мелочах и
оставить рабство в главном - это значит не освободить, а только с еще
большей силой подчеркнуть это рабство. И если принципиально признать, что
рабство это неуничтожимо и останется всегда и во веки веков, - тогда частное
освобождение потеряет всякий смысл. Оно будет увеличивать не свободу,
которой нет, раз в главном человек всегда останется рабом, а будет
увеличивать только страдание человеческое от сознания, что упираешься в
стену, что вся свобода твоя свелась к замене ботинок, а подневольный
двенадцатичасовой труд будет вечно держать тебя в рабстве.
для того, чтобы не упереться в конце концов в стену. Что из царства
необходимости мы властны претворить в царство свободы, а что не властны? Где
лежат границы возможного для нас освобождения? Этот вопрос необходимо
исследовать, потому что если границы эти лежат недалеко от того места, где
их считали лежащими либералы, мечтавшие только о той свободе, которую
социалисты с справедливой иронией считают свободой умирать с голода, - то,
очевидно, стена уже перед нами и мы уже упираемся в нее, не желая только в
этом сознаться.
номинально свободными, но и обладать реальной свободой? другими словами, что
сейчас делает нас рабами, а не господами своего положения? Где наши главные
узы, в чем наша тюрьма?
господства над нами смерти. Это звучит нелепо? Это режет ухо непривычной
дерзостью? Кажется какою-то фантасмагорией, а не строгим философским
рассуждением? Пусть кажется так с первого взгляда. Кто углубится в эти
проблемы, кто без боязни, взглядом философа взглянет на действительность, в
которой мы живем, тот должен понять, что над всеми фактами нашей жизни
возвышаются кардинальные факты: время и смерть, что самая первая наша
обязанность подойти к этим вопросам, исследовать их до конца, заглянуть
вглубь той почвы, на которой покоятся эти два истукана, и посмотреть: чтo
Земляной Андрей
Зыков Виталий
Посняков Андрей
Андреев Николай
Шилова Юлия
Флинт Эрик