Чтение 30–й страницы книги ~Бажов Павел. Сказки~

- Стенбухарем, - отвечает, - был.

- Это по-нашему что же будет?

- По-нашему, около пестов ходил - руду толчи да сеять.

- Это, - говорит мастер, - дело малое - в сетенку бухать. А засыпку
немецкую знаешь?

- Нет, - отвечает, - не допущали наших. Свой у них был. Наши только
подтаскивали, кому сколько велит. По этой подноске я и примечал маленько.
Понять было охота. За карнахарем тоже примечать случалось. Это который у
них медь чистил, а к плавке вовсе допуску не было.

Мастер послушал-послушал и сказал твердое слово:

- Возьму тебя подручным. Учить буду по совести, а ты обратное мне говори,
что полезное у немцев видел.

Так этого парня - Андрюхой его звали - при печах и оставили. Он живо к делу
приобык и скоро сам не хуже того мастера стал, который его учил-то.

Вот прошло годика два. Вовсе не так в Полевой стало, как при немцах. Меди
во много раз больше пошло. Загремели наши Гумешки. По всей земле про них
слава прошла. Народу, конечно, большое увеличенье сделалось, и вс¬ из тех
краев, где у Турчанинова раньше заводишко был. У печей полно, а в горе и
того больше. У Турчанинова на это большая охота проявилась - деньги-то
огребать. Ему сколь хошь подай - находил место. Навидячу богател. На что
Строгановы, и тех завидки взяли. Жалобу подали, что Гумешки на их землях
приходятся и Турчанинову зря попали. Надо, дескать, их отобрать да им -
Строгановым - отдать. Только Турчанинов в те годы вовсе в силу вошел. С
князьями да сенаторами попросту. Отбился от Строгановых. При деньгах-то
долго ли!

Ну, народу, конечно, тяжело приходилось, а мастерам плавильным еще и
обидно, что обманул их.

Сперва, как дело направлялось, мяконько похаживал перед этими мастерами.

- Потерпите, старички! Не вдруг Москва строилась. Вот обладим завод
по-хорошему, тогда вам большое облегченье выйдет.

А какое облегченье? Чем дальше, тем хуже да хуже. На руднике вовсе людей
насмерть забивают, и у печей начальство лютовать стало. Самолучших мастеров
по зубам бьют да еще приговаривают:

- На то не надейтесь, что хитрость с медью показали. Теперь лучше плавень
знаем. Скажем вот барину, так он покажет!

Турчанинова тогда уже все барином звали. Барин да барин, имени другого не
стало. На завод он вовсе и дорожку забыл. Некогда, вишь, ему, - денег
много, считать надо.

Вот мастера, которые подбивали народ переселяться в здешние места, и
говорят:

- Надо к самому сходить. Он, конечно, барином стал, а все-таки
обходительный мужик, понимает дело. Не забыл, поди, как с нами пировал?
Обскажем ему начистоту.

Вот и пошли всем народом, а их и не допустили.

- Барин, - говорят, - кофею напился и спать лег. Ступайте-ко на свои места
к печам да работайте хорошенько. Народ зашумел:

- Какой такой сон не к месту пришел! Время о полдни, а он спать! Разбуди!
Пущай к народу выходит!

На те слова барин и вылетел. Выспался, видно. С ним оборуженных сколько
хошь. А подручный тот - Андрюха-то, человек молодой, горячий, не испугался,
громче всех кричит, корит барина всяко. В конце концов и говорит:

- Ты про соль-то помнишь? Что бы ты без нее был?

- Как, - отвечает барин, - не помнить! Схватить этого, выпороть да посолить
хорошенько! Память крепче будет.

Ну, и других тоже хватать стали, на кого барин указывал. Только он,
сказывают, страсть хитрый был, - не так распорядился, как казенно
начальство. Не зря людей хватал, а со сноровкой: чтоб изъян своему карману
не сделать. На завод хоть не ходил, а через наушников до тонкости про
всякого знал, кто чем дышит. Тех мастеров, кои побойчее да поразговорчивее,
всех отхлестали, а которые потишае, - тех не задел. Погрозил только им:

- Глядите у меня! То же вам будет, коли стараться не станете!

Ну, те испугались, за двоих отвечают, за всяким местом глядят - порухи бы
не вышло. Только все-таки людей недохватка - как урону не быть? Стали один
по одному старых мастеров принимать, а этого, который Андрюху учил, вовсе в
живых не оказалось. Захлестали старика. Вот Андрюху и взяли на его место.
Он сперва ничего - хорошим мастером себя показал. Всех лучше у него дело
пошло. Тур-чаниновски прислужники думают - так и есть, подшучивают еще над
парнем, Соленым его прозвали. Он без обиды к этому. Когда сам пошутит:

- Солено-то мяско крепче.

Ну вот, так уверились в него, а он тогда исхитрился, да и посадил козлов
сразу в две печи. Да так, слышь-ко, ловко заморозил, что крепче нельзя. Со
сноровкой сделал.

Его, конечно, схватили да в гору на цепь. Руднишные про Андрюху наслышаны
были, всяко старались его вызволить, а не вышло. Стража понаставлена, людей
на строгом счету держат... Ну, никак...

Человеку долго ли на цепи здоровье потерять? Хоть кого крепче будь, не
выдюжит. Кормежка, вишь, худая, а воды когда принесут, когда и вовсе нет -
пей руднишную! А руднишная для сердца шибко вредная.

Помаялся так-то Андрюха с полгода ли, с год - вовсе из сил выбился. Тень
тенью стал, - не с кого работу спрашивать.

Руднишный надзиратель и тот говорит:

- Погоди, скоро тебе облегченье выйдет. Тут, в случае, и закопаем, без
хлопот.

Хоронить, значит, ладится, да и сам Андрюха видит - плохо дело. А молодой,
- умирать неохота.

"Эх, - думает, - зря люди про Хозяйку горы сказывают. Будто помогает она.
Коли бы такая была, неуж мне не пособила бы? Видела, поди, как человека в
горе замордовали. Какая она Хозяйка! Пустое люди плетут, себя тешат".

Подумал так да и свалился, где стоял. Так в руднишную мокреть и мякнулся,
только брызнуло. Холодная она - руднишная-то вода, а ему все равно - не
чует. Конец пришел.

Сколько он пролежал тут - и сам не знает, только тепло ему стало. Лежит
будто на травке, ветерком его обдувает, а солнышко так и припекает, так и
припекает. Как вот в покосную пору.

Лежит Андрюха, и в голове думка: "Это мне перед смертью солнышко
приснилось". Только ему все жарче да жарче. Он и открыл глаза. Себе не
поверил сперва. Не в забое он, а на какой-то лесной горушечке. Сосны
высоченные, на горушке трава негустая и камешки мелконькие - плитнячок
черный. Справа у самой руки камень большой, как стена ровный, выше сосен.

Андрюха давай-ко себя руками ощупывать - не спит ли. Камень заденет, травку
сорвет, ноги принялся скоблить - изъедены ведь грязью-то... Выходит, - не
спит, и грязь самая руднишная, а цепей на ногах нет.

"Видно, - думает, - мертвяком меня выволокли, расковали, да и положили тут,
а я отлежался. Как теперь быть? В бега кинуться али подождать, что будет?
Кто хоть меня в это место притащил?"

Огляделся и видит - у камня туесочек стоит, а на нем хлеб, ломтями
нарезанный. Ну, Андрюха и повеселел:

"Свои, значит, вытащили и за мертвого не считали. Вишь, хлеба поставили, да