отрицательный герой -- матрос, приходивший с берега в нетрезвом виде да еще
похвалявшийся этим. Хлесткую и остроумную реплику его Долгушин требовал
снять, вычеркнуть, смягчить в крайнем случае. Напрасно режиссер уверял, что
реплика опровергается всем художественным смыслом драматургического
произведения. Долгушин был непреклонен, хотя и понимал необоснованность
своего диктата. Но надо ли сугубо штатского человека искусства посвящать в
тайну тридцати процентов? Реплику усекли ("высекли", улыбнулся режиссер).
Тяжелый был разговор, обремененный тем еще, что вспоминалось и вспоминалось
одно и то же: ют линкора. Трегуб и Манцев, сморщенный старостью мичман и
гибкий, стремительный лейтенант. От ужина и здесь, естественно, отказался.
Решил было идти домой, но перехватил Барбаш, привел к себе, на Минную,
позвонил, с "Буйного" принесли дюжину котлет, чай, бачок с компотом. Уплетая
за обе щеки, Иван Данилович рассказал (Барбаш слушал хмуро, невнимательно) о
линкоре, о том, что не так уж страшен этот Манцев, как его малюют. Барбаш
помог Долгушину, вдвоем осилили бачок с компотом. -- - Меня в 44-м под
трибунал отдали, -- вспомнил вдруг Илья Теодорович ни к селу ни к городу. --
-Было за что... Меня от трибунала немецкая мина спасла, я ее вызвался
разоружить. Магнитная, донная, на парашюте спустили -- прямо на рынок, в
одном румынском городишке это было. А я, да будет тебе известно, только с
противопехотными и плавающими мог обращаться, не знал я эту, да человек
хороший шепнул мне, какой проводок обрезать, чтоб стакан со взрывателем
вытащить, а меня пот залил, ничего не вижу, не разберу, где синий проводок,
а где красный. И оба -- хвать ножом! Потом оказалось, что в мине
капсюль-детонатор бракованный был, мина не взорвалась. Ошибся хороший
человек, один хрен, какой проводок резать: от красного -- хана, от синего --
тоже хана1.. Вот я и подумал тогда: что красный, что синий, что режь, что не
режь -- все хана!.. Как успел заметить Долгушин, была у Барбаша одна
пугающая странность: временами Илья Теодорович прикидывался темным дурачком.
Глаза его теряли выражение, цвет, направленность взора, превращались в
подрагивающие комки студня, а бухающий голос вопрошал о таком, о чем сам
Иван Даниловйч остерегался думать. -- Командующий знает о Манцеве? -- быстро
спросил Долгушин. Опасался, что после "все хана!" Барбаш начнет
придуриваться. Барбаш ответил умно и точно: -- Командующий не знает. И знать
не должен. Мы должны знать. Вот какие дела, Иван. Накануне Дня флота пришел
приказ о присвоении очередных воинских званий. Первым прочитал приказ Борис
Гущин, стоявший на вахте, нашел в нем Манцева. Придя к себе, Гущин швырнул в
шкаф кортик, замшею протер бинокль (шел дождь) и сказал: -- Нашему
лоботрясу, пропойце и бабнику предоставлена возможность остаться лейтенантом
после разжалования по суду чести. Олег сиял, принимая поздравления Степы и
Бориса. К нему вернулась беззаботность прошлых месяцев, он, подражая
Байкову, пронзительно смотрел на друзей и гнусаво грозил: "Я вам пэкажу!.."
Раздраженно и глухо пыхтел в стиле Милютина: "Наш славный артиллерист
товарищ Манцев сделал первый шаг на пути к камере старшего офицерского
состава..." В погонах на шевиотовом кителе прокрутили дырочки, воткнули
звезды. Опрыскали -- по традиции -- погоны коньяком. Помолчали. -- Рита
будет ой как рада, -- напевно сказал Степа. -- Ты обязательно зайди завтра,
покажись... -- Зайду! -- твердо обещал Олег. -- Готовь корыто, утюг и мыло.
Позвали Дрыглюка, потому что нигде не могли найти -- ни в чемоданах, ни в
ящиках -- нарукавные нашивки старшего лейтенанта. Василь выгнал всех из
каюты, из одному ему известного тайника (он называл его "схроном") извлек
коробку. "Заходьте", -- разрешил он. Получив китель и купленные загодя
нашивки, он по топал наверх, в каземат, сообщать матросам новость, а Олег
долго рылся в коробке, поражаясь хозяйственности вестового. Иголки и нитки
всех калибров, крючки, запонки, булавки для галстука, резинки для носков,
пуговицы погонные и шинельные, пуговицы на кольцах и без оных, ремешок от
фуражки -- и еще десятки предметов, казавшихся Олегу лишними, но Дрыглюку
столь важны ми, что без них холостой командир батареи существовать не мог.
Латунный крестик валялся на дне коробки. Олег потрогал его, мимоходом
подумав, что тут уж не хозяйственность Дрыглюка, а жадность, приказано же
было вестовому выкинуть за борт крестик, несовместимый с комсомольским
значком командира батареи. Крестик так и остался в коробке, торопливо
захлопнутой. В каюту вошла делегация, командиры орудий, все четыре, хором,
молодецки поздравили комбата с третьей звездочкой. Без Пилипчука пришли,
старшина батареи, как знал Олег, стучится во все линкоровские двери, просит
перевода, служить у Манцева не хочет. -- Дозвольте обратиться, товарищ
старший лейтенант... - Ну? -- Нам что, у нас дембиль, другим осталось год
или полтора... Так они потерпели бы. А вам служить и служить... Нельзя ли
по-старому? -- Не понимаю. -- Увольняться по-старому. А то как бы не
загреметь вам куда не надо. -- Ничего не случится. Все идет прекрасно, --
улыбнулся он. Ушла делегация, а Олег стал было крутить дырки в погонах
рабочего кителя, да передумал. Такая спешность не в духе линкора. Кстати,
вечерний чай скоро. Появиться в кают-компании с тремя звездочками? Ни в коем
случае! Осмеют. Надо, наоборот, прикинуться несведущим. Более того, отрицать
все.
кают-компанию и скромно занял очередь на бильярд. Тотчас же кто-то сказал,
что очереди ему занимать не надо, сегодня всем старшим лейтенантам льгота.
"А я-то при чем?" -- Олег плечами поднял лейтенантские погоны и опустошенно
сел в кресло -- как человек, которому на все наплевать, который ничего,
кроме фитилей, от службы не ждет. -- Да бросьте вы!.. Кончай травить!,. Не
надоело? -- отмахивался он, когда в несколько ртов заговорили о третьей
звездочке. Получив же кий, он произнес фразу, назавтра облетевшую все
корабли: -- Что? Мне -- старшего лейтенанта?.. Да скорее в Питере мост имени
лейтенанта Шмидта станет мостом имени старшего лейтенанта Шмидта!
окатывали светом оба дворика. Мощный людской гул прорывался на улицу, бил
ровной тугой струей, к подъезду не протиснуться. Все в одной куче --
задержанные, матросы и офицеры патрулей, примчавшиеся по вызову помощники
командиров. Никто не кричал, но никто и не молчал, все, казалось, орали,
зажав ладонями рот. Долгушина выдернули из театра, Барбаша нашли в Доме
офицеров. Они встретились в кабинете коменданта. Дежуривший от
политуправления офицер пытался что-то доложить Долгушину, но тот все уже
понял, когда вместе с Барбашем одолевал ступени лестницы. На столе
коменданта -- карта города, полковник поглядывал на нее, отдавая по телефону
приказания. Поманил к себе Долгушина, сказал, что людей нет, а надо послать
офицеров к вокзалу. Иван Данилович бросился во дворик, к задержанным
офицерам, раздал им комендантские повязки, и офицеры, перемахнув через
забор, по тропке побежали вниз. Барбаш построил матросов, повел их на
Минную, к барказам. Комендантский взвод застрял где-то под Инкерманом, на
Северной стороне происходило что-то непонятное, телефоны там молчали, но, по
кое-каким сообщениям, горела танцплощадка в Ушаковой балке. Комендант --
само воплощенное спокойствие -- по-стариковски кряхтел, охал и ахал.
Надрывались телефоны, к ним никто в кабинете не подходил. Какой-то лейтенант
то снимал белый китель и аккуратно укладывал его на подоконник, то надевал;
комендант поставил диагноз: "Молодой еще..." В два часа ночи подбили итоги:
пожар в Мартыновой слободе потушен, судьба танцплощадки опасений не внушает,
поскольку ее давно надо было закрыть. Издевательской шуткой прозвучало
сообщение: увольнение прошло нормально, задержанных нет. Вернувшийся с
Минной стенки Барбаш присмотрелся к тому, что пишет лейтенант в белом
кителе, разорвал его рапорт. "Иди поспи на эсминцах, там же и пистолет
почистишь..." Все молчали. Никто не хотел спрашивать о том, чего не знал
даже многоопытный комендант, еще до войны сидевший в этом кабинете: по какой
причине от обычного увольнения в среду сбилась с ног вся патрульная служба
города? -- Может быть, -- предположил Долгушин, -- в город прибыла партия
отравленного вина? Все понимали -- и Долгушин тоже -- нелепость вопроса, но
директора торга подняли, привезли, тот клялся и божился:' продают то вино,
каким торговали неделю назад, в День флота. То увольнение, в праздник, было
тихим -- это помнили все. -- Вспышки на Солнце? -- -поднял глаза к потолку
помощник коменданта. -- Амнистированные! -- настаивал дежуривший от
политуправления. Это уже приближалось к правде. Стали узнавать. Разные
версии разрабатывались, но выводы пока были неутешительными: бывшие
заключенные бараков Спецстроя в минувший вечер не покидали. Пользуясь
случаем, Долгушин выхватил трубку из рук коменданта, заорал: -- Город
закрытый, жены офицеров жалуются на унизительные формальности при въезде, а
ты разрешаешь ввозить в Севастополь разную уголовщину! Я завтра, нет,
сегодня пойду к начальнику политуправления, мы вытащим тебя на парткомиссию
флота!.. Ему ответили, что само присутствие в городе уголовников навязано
прямыми приказами. Истоки же происшествий следует искать в плохой
организации корабельной службы. Еще одно предположение было высказано:
газеты. Не промелькнуло ли в них нечто такое, что могло быть неправильно
понято матросами? Разодрали подшивки, разделили газеты, Долгушину достались
последние номера. Быстро просмотрел их. В городской -- безобидные новости,
во флотской -- обыденщина: ход боевой подготовки, вести из комсомольских
организаций, жалобы на текучесть лекторов, кроссворд "Русское первенство"...
Офицер из политуправления, по второму разу газеты штудировавший, сказал, что
закон о сельхозналоге пойдет в завтрашнем номере, но его-то как раз матросы
встретят хорошо. И газеты отпали. Существовал, правда, вид связи, не
предусмотренный никакими общефлотскими и эскадренными документами, но тем не
менее реально действующий; матросский телеграф. Каким-то неведомым путем
матросы эскадры знали о том, что происходит на каждом корабле. Звонить
никуда не стали, все просто глянули на Долгушина. Иван Данилович помедлил с
ответом, потом отрицательно покачал головой: нет и нет! Не хуже Лукьянова
знал о делах 5-й батареи, отменять свои нормы увольнения Манцев не
собирался; а именно такое решение командира 5-й батареи могло подвести
матросов к срыву, на эскадре давно уже циркулировали слухи о скорой отмене
"меры поощрения", исходя из опыта линкоровского подразделения. (Иван
Лукьяненко Сергей
Земляной Андрей
Каменистый Артем
Контровский Владимир
Херберт Фрэнк
Белогорский Евгений