почетного члена. Это была категория не возрастная -- но качественная: знак
социальной принадлежности. Нехитрый умысел заключался в том, чтоб удержать
молодого в назначенном русле лет до сорока пяти. По ихней географии Волга
впадала непосредственно в Пик Победы, и шлюзы построили, и паровыми
свистками награждали, но по дороге надо было озеленить Кара-Кумы, тут-то все
и испарялось. Клиентов стригли, раздевали, выдавали мыло, строили в походную
колонну и конвоировали в баню, непосредственно из которой можно было уже не
торопиться в крематорий.
кончиками медведи привыкнуть так и не смогли.
таки заметят, оценят, проникнутся -- и, небрежно отстраняя лавровые осыпи,
воссяду я в сияющих чертогах врезать стопаря одесную от Одина. И буду я
кумиром мира, подруга бедная моя. Мне плевать на признание, но сначала все
же воздайте, чтоб было на что плевать.
мозги не вышибут.
Ленинградского университета. В школе я любил физику, да и сейчас физики мне
симпатичнее декламаторов, но в той встрече я, будьте уверены, крепил ряды
стихоска-зителей. Спор физиков и лириков вылился в гуманитарный вопль: если
мы идиоты, то что такое по-вашему вообще умный человек?! Очкарик-ядерщик
рассудительно ответил: ум -- это способность из минимума информации выводить
максимум заключения, при прочих равных -- в кратчайшее время и простейшим
анализом. {Очень близко к Конфуцию.}
твоя к анализу не увеличивается. Но увеличивается ресурс опорной,
дополнительной информации, увеличивается время анализа и количество попыток.
И приходишь для себя к решениям: пониманию проблем.
так у тебя этот задний ум -- основной и рабочий: думаешь себе передумываешь
спокойно и бесконечно, пока не найдешь сказать наилучше всего.
учил, было и насчет зависти как аспекта самоутверждения, и насчет создания
нового как затенения и отрицания старого самим фактом нового, и
сопротивления вообще окружающей среды любым изменениям -- инерция как закон
бытия, и мельница господа бога мелет медленно, всему свое время: тебя давят,
а ты гни свое.)
Иерусалиме, в лоджии на пятом этаже, угол Бен-Гилель и Бен-Иегуда, пешеходки
суперцентра. Внизу прут и галдят сабры. Это аборигены сами себя так назвали.
Слэнг -- кактус: снаружи колючий и противный, а внутри сладкий и сочный.
Привет от Фрейда. Самоназвание им льстит. Счастье Израиля в том, что врагами
он имеет арабов, призеров раздолбайства, а не серьезный народ. Но упрямство
сверхъестественное, нечеловеческое: из века в век повторять заходы в одну и
ту же воду. Мне представляется интеллигентнее -- конструкция бронебойной
пули: мягкая оболочка и закаленный сердечник: при встрече с броней оболочка
оползает вкруг точки удара и сплюскивается, не давая пуле закусываться и
рикошетить -- и зафиксированный тем самым твердый сердечник, деваться
некуда, втыкается в броню и пробивает ее.)
Суммарный вектор отзывов указывал на фиг: иди гуляй, Вася. Это выглядело все
мрачнее. Невпротык.
учился читать и писать. Тебя приняли в октябрята. Ты был самолюбивый мальчик
и придавал большое значение отметкам- Ты был заносчив и слабоват, тебя били,
и дома ты не говорил об этом. Зато ты умел мечтать, любил читать, у тебя был
подвешен язык, развитой был мальчик. Звонки, перемены, строем, пионеры,
физкультура, контрольная.
остановках, отрезал на кухне от соседского хлеба, в комнатушке на Желябова
не грела батарея, и я напяливал всю одежду на себя. И по абзацу в день
работал свое.
Вот так оно "исторически сложилось". Рассказы ждали, когда ты повзрослеешь и
вы встретитесь.
выпускной вечер, армия, свадьба, развод, стихи, редакции, статьи, первая
книга, слава столичного журналиста, тюрьма, стажировка в США, -- огромная
жизнь в главном, основном своем периоде.
третий раз женат, выпустил вторую книгу рассказов, вошел в ихний Союз
писателей. Черт возьми, я был еще жив, и неплохо чувствую себя до сих пор.
встретить, будучи в твоем возрасте. Двадцать лет спустя. Ровесник меня,
тогдашнего, принял написанное мной так, как оно полагалось верным. Мой
ровесник, золотое перо, элита нового времени. Какая же эпитафия может быть
выше этой, славный Портос!..
не сыпался. Разве что дешевую водку из граненых стаканов давно я не пил за
редакционным столом. И обратившись ко мне на вы и по отчеству, ты закричал в
телефон: у меня тут сидит, живой!.. И обнаружился возраст. И впервые мне
пришло осознание, что вот так и становятся старперами. (Тут старику-ветерану
подобает, небрежно поиграв железной мышцой, не удержать одинокую скупую
слезу по рубленой мужественной морщине, и подумать, что его сыну могло бы
быть столько же лет, сложись его суровая жизнь иначе и счастливее... Я те
поржу, сука!!)
очень похож на д'Арта-ньяна, который вдобавок бы любил поесть и выпить. Ну,
скажем, на д'Артаньяна, который племянник Портосу. Так вот, насчет дружбы
д'Артаньяна с Атосом, носившей со стороны последнего отцовский оттенок.
Подумалось, понимаешь, что когда Дюма писал "Трех мушкетеров", ему и его
сыну было столько же лет, как нам, когда мы встретились. И в отношении Атоса
к д'Артаньяну, при всей изящной галльской ироничности Дюма, есть что-то
присущее именно чувству сорокапятилетнего мужчины к двадцатипятилетнему.
(Хотя допускаю, что это я задержался в развитии, и вместо законных сорока
семи ощущаю себя на тридцать.)
другу.
сейчас именуется? Каким полным могло б быть наше счастье, объемля также
половую близость! Майн Готт, только не это. Будем любить женщин, и лучше
разных. Я уважаю Перикла и даже могу стать гоплитом, но не кажи гоп, пока
тебя не вдели. Как справедливо тормознул голубым армию генерал Шварцкопф,
солдат в бою должен быть спокоен за свою спину, прикрытую товарищем, а не
бояться повернуться к нему задом. Стирание граней между мужчиной и женщиной
посредством притирания передних органов к задним есть энтропия общественной
энергии: а всеобщее и полное равенство суть просто конец времен, который
подкрался весьма заметно к белой цивилизации. Виктюк не мой режиссер, а
Лоуренса Аравийского испортило общение с арабами. Возможно, таким способом
он гнал их в бой. Во всяком случае, ни до ни после него даже англичанам,
этим признанным мастерам по использованию туземного материала, не удавалось
заставить арабов воевать хоть с каким-то положительным результатом.
обаятельного и на редкость тактичного. А после радиодома, когда ты напугал
меня намерением читать свои стихи (мать моя, ужаснулся я, так ведь все было
хорошо, и за что вдруг такое несчастье) -- за блестящего поэта. Я человек
терпимый, но не хороших стихов не терплю. Особенно не люблю, когда меня
пытают/ся заставить их слушать. Ты единственный лет за двадцать, чьи стихи я
слушать могу, хочу, а после помню их и люблю.
больше, чем просто и только ты, но: тот, кто пришел. Для кого писалось, кто
сделал себя сам в новые времена, гнулся -- не кланяясь, улыбался -- не
льстя, восходил -- не пролизывая стезю сквозь вышезагораживающие задницы;
кто взял свое талантом и энергией -- не высиживая благонамеренный срок на
очередной ступеньке.
душа открыта другу и письму: мы росли совсем не так, нас держали, как собак,
-- журчит на домбре пьяный Джамбул. Смотрите, кто пришел! Давайте, мальчики!
Дрожите, дряхлые кости! Вы думали, что будете поучать и сношать нас вечно?!
Юность -- это возмездие. Так подыхайте теперь в соплях под забором, нет вам
моего сочувствия. Не тянете условия открытой игры? По дармовому пирогу
только для себя тоскуете? Пришли молодые, талантливые, энергичные, не ровня
вам по тому, что могут делать, и не можете вы им перекрыть, запретить,
руководить, заставить ждать, и не тянете с ними честной конкуренции,
бездарные и умелые в прошлом подлые твари. Да здравствует революция, которая
смела стариков, -- это еще Асеев. Не все коту масленица, не наш черед
плакать, ступайте разводить курей, записывайтесь в очередь в лакейскую,
выклянчивайте подачку у власти.) Вот за одно уже за это -- благодарность и
любовь тебе: твоему поколению. Мужик, я тебя уважаю.
зная себе цену, и чужие удачи и вершины тебя не умаляют. Своих достает.
Соседство с чужим успехом тебя не затеняет -- напротив, чего ж не покурить в