Чтение 30–й страницы книги ~Возвращение в Брайдсхед~

-- Я хочу? Господи помилуй, почему бы я мог хотеть этого? Мне он
совершенно ни к чему. Дай тебе, насколько могу судить, тоже.

-- Вот и я думаю точно так же. Мне кажется, снова возвращаться в
Оксфорд будет напрасной тратой времени.

До этой минуты отец только вполуха слушал, что я говорю; теперь он
положил книгу, снял очки и внимательно посмотрел на меня.

-- Тебя исключили,--сказал он.--Брат предупреждал меня.

-- Нет. Никто меня не исключал.

-- Ну так о чем же тогда весь этот разговор? -- неодобрительно спросил
он, надевая очки и разыскивая место в книге.-- Все проводят в Оксфорде по
меньшей мере три года. Я знал одного человека, которому потребовалось семь
лет, чтобы получить диплом богослова.

-- Просто я думал, что, раз я не собираюсь заниматься ни одной из
профессий, где нужен диплом, наверно, лучше будет сейчас же приняться за то
дело, которое я для себя избрал. Я намерен стать художником.

Но на это отец мне тогда ничего не ответил. Однако мысль, как видно,
запала ему в душу; когда мы в следующий раз заговорили на эту тему, она уже
твердо в не укоренилась

-- Если ты будешь художником,-- сказал он в воскресение за завтраком,--
тебе понадобится студия.

-- Да.

-- Ну а здесь нет студии. Нет даже комнаты, которую удобно было бы
использовать под студию. Не могу же я допустить тебя заниматься живописью в
галерее.

-- Конечно. Я и не предполагал.

-- И я не могу допустить, чтобы в дом набивались обнаженные натурщицы и
художественные критики с их ужасным жаргоном. И потом, мне не нравится запах
скипидара Я полагаю, ты намерен браться за дело всерьез и писать масляным
красками.

Мой отец принадлежал к тому поколению, которое делило художников на
серьезных и несерьезных в зависимости от того, пишут ли они маслом или
акварелью.

-- Едва ли я буду писать первый год. И потом, я вообще, вероятно,
поступлю в какую-нибудь художественную школу.

За границей? -- с надеждой спросил отец -- Говорят, за границей есть
превосходные школы.

Дело продвигалось гораздо быстрее, чем я предполагал"

-- За границей или здесь Мне надо сначала оглядеться.

-- И оглядись за границей,-- сказал он.

-- Так ты согласен, чтобы я оставил Оксфорд?

-- Coглaceн? Мой дорогой мальчик, тебе уже двадцать года

-- Двадцать,-- поправил я.-- Двадцать один в октябре.

-- Только то? Мне представлялось, что это тянется yже так давно.

Завершает этот эпизод письмо от леди Марчмейн "Дорогой Чарльз,-- писала
она,-- сегодня утром Себастьян уехал от меня за границу к своему отцу. Перед
его отъездом я спросила, написал ли он вам, и он ответил, что нет, так что
это должна сделать я, хотя не знаю, как я смогу выразить в письме то, что не
сумела выразить во время нашей последней прогулки. Однако нельзя, чтобы вы
оставались в неведении. Себастьяна исключили из колледжа только на один
семестр и согласны взять назад при условии, что он поселится у монсеньера
Белла. Пусть он решает сам. Между тем мистер Самграсс любезно согласился
взять его пока под свое покровительство. Как только он вернется от отца,
мистер Самграсс берет его с собой в поездку по Ближнему Востоку, где мистер
Самграсс давно уже хотел обследовать местные православные монастыри. Он
надеется, что это может стать новым интересом для Себастьяна.

На рождество, когда они возвратятся, я знаю, Себастьян непременно
захочет увидеть вас, и мы все тоже. Надеюсь, ваши планы на будущий семестр
не очень сильно расстроились и все у вас пойдет хорошо.

Искренне Ваша

Тереза Марчмейн.

Нынче утром я пришла в садовую комнату и мне было так грустно".
* Книга вторая. БРАЙДСХЕД ПОКИНУТЫЙ *
Глава первая

-- И как раз когда мы поднялись на перевал,-- рассказывал мистер
Самграсс,-- сзади раздался стук копыт и два солдата проскакали в голову
каравана и повернули нас обратно. Их послал за нами генерал, но еще немного,
и они бы опоздали. Наступал такой час, когда путешествовать в горах было
небезопасно.

Он сделал паузу. Слушатели молчали, понимая, что он хочет произвести
впечатление, но не зная, как выразить ему свой интерес?

-- Час банд? -- рискнула Джулия.-- Ну и ну! Чувствовалось однако, что
этого ему недостаточно. Наконец молчание нарушила леди Марчмейн:

-- Но джаз-банды в тех местах, я думаю, не представляют интереса.

-- Дорогая леди Марчмейн, бог с вами. Банды разбойников, бандиты.--
Рядом со мной на диване Корделия давилась беззвучным смехом.-- Горы кишат
ими. Отставшие солдаты армии Кемаля, греки, оказавшиеся отрезанными при
отступлении. Народ отчаянный, можете мне поверить.

-- Умоляю, ущипните меня,-- шепнула Корделия. Я ущипнул ее, и стоны в
пружинах дивана смолкли.

-- Благодарю,-- сказала она, вытирая глаза рукой.

-- И вы так и не добрались до этого места -- как оно там называется? --
сочувственно сказала Джулия.-- То-то, наверно, ты был раздосадован,
Себастьян?

-- Я? -- Голос Себастьяна прозвучал из темноты за пределами света,
падавшего от лампы, и тепла от горячих поленьев, за пределами семейного
круга, в стороне от фотографий, разложенных для показа на ломберном
столике.-- Я? По-моему, меня в тот день с ними не было, верно, Сами?

-- Да, вы были нездоровы.

-- Я был нездоров,-- как эхо, повторил он,-- поэтому я бы все равно не
побывал в этом месте, как оно там называется, верно, Сами?

-- А вот это, леди Марчмейн, это караван на заезжем дворе в Алеппо. Это
наш повар армянин Бегедбян; а это я верхом на лошади; вот свернутая палатка;
а вот один малоприятный курд, который пристал к нам и повсюду упорно за нами
следовал... Вот я в Понте, в Эфесе, в Трапезунде, в Крак-де-Шевалье, в
Самофракии, в Батуми-- разумеется, они у меня еще не разложены в
хронологическом порядке.

-- Проводники, руины, мулы,-- сказала Корделия.-- А где же Себастьян?

-- Он,--поспешил ответить мистер Самграсс с торжеством словно ожидая
этого вопроса и заранее к нему приготовясь,-- держал фотоаппарат. Он
сделался завзятым фотографом, как только обучился не заслонять рукой
объектив, верно, Себастьян?

Голос из темноты промолчал.

Мистер Самграсс выудил из кожаного планшета еще одну фотографию.

-- Вот группа на террасе отеля "Святой Георгий", снятая в Бейруте
уличным фотографом. Вон Себастьян.

-- Позвольте, да ведь это Антони Бланш! -- воскликнул я.

-- Да, мы много времени проводили вместе, случайно встретились в
Константинополе. Очень приятный человек. Непонятно, как я с ним раньше не
познакомился. Он доехал с нами до самого Бейрута.

Чайный сервиз убрали и задернули шторы на окнах. Был третий день
рождества и мой первый вечер в Брайдсхеде; Себастьян с мистером Самграссом
тоже приехали только сегодня, я, к моему удивлению, встретил их на перроне.

За три недели до того леди Марчмейн прислала письмо:

"Я только что получила весточку от мистера Самграсса, он пишет, что они
с Себастьяном, как мы и надеялись, к Рождеству будут дома. От них так давно
не было известий, что я уже боялась, не потерялись ли они, и не хотела
заранее ни о чем уславливаться. Себастьян непременно захочет видеть вас.
Приезжайте к нам на рождество, если сможете, или как только освободитесь
после Рождества".

Я должен был провести рождество у дяди и не мог нарушить слова, поэтому
я ехал издалека и пересел на полпути в местную ветку, полагая, что Себастьян
уже давно дома; но оказалось, что он приехал в соседнем вагоне со мной, а
когда; я спросил, где он был все это время, мистер Самграсс очень гладко и
многословно объяснил мне, что у них затерялся багаж и что контора Кука была
закрыта на праздники, и я сразу же почувствовал, что существует другое
объяснение, которое от меня скрывают.

Мистеру Самграссу было явно не по себе; внешне он держался с прежней
самоуверенностью, но дух нечистой совести, точно застарелый табачный запах,
ощутимо шел от него, и леди Марчмейн встретила его с чуть заметной
настороженностью. Он оживленно рассказывал о своей поездке все время, пока
пили чай, но потом леди Марчмейн увела его наверх для "разговора по душам".
Я посмотрел ему вслед с чувством, близким состраданию; любому игроку в покер
было ясно, что карта у мистера Самграсса никудышная, а за чаем я начал
подозревать, что он не только блефует, но и передергивает. Было у него
что-то на душе, что следовало, но очень не хотелось и отчего-то трудно было
сказать леди Марчмейн о прошедшем Рождестве, но еще, я догадывался, он
обязан был, но отнюдь не собирался рассказывать правду обо всем левантийском
путешествии.

-- Пошли проведаем няню,-- сказал Себастьян.

-- Можно, я тоже с вами? -- попросилась Корделия.

-- Идем.

Мы поднялись под купол в детскую. На лестнице Корделия спросила:

-- Неужели ты совсем не рад, что вернулся?

-- Конечно, рад.

-- Мог бы как-нибудь и показать это. А я так ждала. Няню не нужно было
особенно занимать разговором. Она любила, чтобы те, кто приходит к ней, не
обращали на нее внимания, предоставляя ей вязать чулок, и разглядывать их
лица, и думать о том, какие они были маленькие; все их теперешние дела
ничего не значили рядом с младенческими болезнями и проступками, хранимыми в
ее памяти.