грейвзендский пароход, куда они поспевают как раз вовремя, чтобы убедиться в
наличии своего багажа и в отсутствии удобных мест. Вскоре слышится яростный
звон колокола, возвещающий отплытие грейвзендского парохода, и люди начинают
носиться как угорелые под его трезвон - одни на палубу, другие с палубы.
Колокол отзвонил, пароход отчалил. Те, кто прощался с друзьями на палубе,
волей-неволей отправляются в путешествие, а те, кто прощался с друзьями на
берегу, убеждаются, что церемония эта оказалась совершенно излишней, ибо о
путешествии им теперь нечего и думать. Пассажиры с сезонными билетами сходят
вниз завтракать; пассажиры, успевшие запастись утренней газетой, погружаются
в чтение, а те, кому впервые пришлось очутиться на Темзе, начинают
подумывать, что и пароходы и сама река гораздо привлекательнее, когда
смотришь и на то и на другое издали.
соответствующим образом повышается. Старушки с большими плетеными корзинами
деловито уничтожают пухлые сандвичи и, заметно веселея, пускают по кругу
стаканчик, куда то и дело подливается винцо из плоской фляги, похожей на
грелку; первым угощают джентльмена в фуражке, играющего на арфе, - отчасти в
знак признательности за уже исполненные пьесы, а отчасти для того, чтобы он
сыграл "Дамбл-дамблдири" для Элика, а тот спляшет под музыку. Угощение не
пропадает даром, и Элик - рыхлый, вялый бутуз в красных шерстяных носках -
делает несколько прыжков по палубе к несказанной радости всех своих родичей.
Девицы, извлекшие было из ридикюлей первую книжку нового романа, вдруг
начинают томным голосом распространяться насчет голубизны небесного свода и
прозрачности речных струй, а мистер Браун или же мистер О'Брайен (раз на раз
не приходится) не сводит с них глаз и отвечает вполголоса, что за последнее
время он (мистер Браун или мистер О'Брайен) стал совершенно нечувствителен к
красотам природы, ибо все его помыслы и желания сосредоточены на одном
предмете... Юная девица возводит очи, но, не будучи в силах выразить
взглядом полную безмятежность, снова опускает их да еще притворяется, будто
никак не может перевернуть страницу книжки, что дает молодому человеку повод
задержать свою руку на ее пальчиках.
пользоваться все большим спросом, а застенчивые джентльмены, созерцающие
машинное отделение в открытый люк, находят к своей величайшей отраде
благодатную тему, на которую они могут беседовать друг с другом, - тему,
надо сказать, неисчерпаемую: пар!
справедливое, сэр". - "Могучая сила". - "Что и говорить, сэр!" - "Ему везде
можно найти применение, сэр". - "Да-а!" (Снова вздох, подтверждающий
безмерность этой силы, и многозначительные кивки.) - "Вы правы, сэр, правы!"
- "Подождите! То ли еще будет!" Дальнейшие высказывания в том же духе кладут
начало беседе, продолжающейся всю поездку, и ивой раз завязывается
знакомство между пятью-шестью пассажирами, которые ездят домой в Грейвзенд
по сезонному билету и ежедневно встречаются на пароходе за обедом.
книги, в окне лавки, или на афише - большие, жирные черные буквы, как нам
отдаленно, смутно вспоминается то время, когда нас посвящали в тайны
алфавита. Мы будто видим перед собой кончик спицы, переползающий с буквы на
букву, чтобы запечатлеть каждую в нашем смятенном мозгу, и даже невольно
жмуримся, как бы чувствуя твердые костяшки пальцев, которыми почтенная
старая леди, вбивавшая нам в голову основу всех наук за девять пенсов в
неделю или десять шиллингов шесть пенсов в четверть года, имела привычку
постукивать по нашему младенческому затылку, ибо, по ее мнению, это
наилучшим образом устраняло путаницу, всегда царящую в мыслях учеников.
Такое же чувство преследует нас и в ряде других случаев, но ничто не
напоминает нам детства сильнее, чем цирк Астли*. В те далекие годы он еще не
назывался "Королевским амфитеатром", и Дюкроу* еще не успел озарить
классической пантомимой и фейерверками опилки на его арене; однако вся
атмосфера там была такая же, как в наши дни, те же ставились пьески, такие
же шутки отпускали клоуны, так же блистателен был шталмейстер, так же
острили комики, так же хрипели трагики и так же артачились "покорные
дрессировщику лошади". Годы изменили цирк Астли к лучшему, нас - к худшему.
Наша любовь к зрелищам увяла, и мы должны признаться к своему стыду, что
теперь нам гораздо интереснее и приятнее следить за публикой, чем за пышными
представлениями, когда-то так пленявшими нас.
семьями приходят туда на пасхальной неделе или же летом, в Иванов день, -
папа, мама и их потомство человек в девять-десять, ростом от пяти футов
шести дюймов до двух футов одиннадцати дюймов и в возрасте от четырнадцати
до четырех лет. Не так давно, мы только успели занять в цирке Астли одну из
центральных лож, как в соседней появилось семейство, представляющее с нашей
точки зрения тот самый идеальный образчик, который нам хочется описать.
указаниям папы, чей зычный голос послышался в дверях, заняли места у самого
барьера; следом за ними молодая девушка - видимо, гувернантка, ввела еще
двух девочек. Потом вошли еще три мальчика, одетые, как и первая троица, в
синие костюмчики с белыми отложными воротничками; затем в первый ряд
передали совсем юное дитя в обшитом тесьмой платьице и в крайней степени
изумления, судя по его широко открытым глазам, причем передача эта
сопровождалась мельканием в воздухе голеньких розовых ножек; далее появились
папа, мама и старший сын - юноша лет четырнадцати, который делал вид, будто
он здесь сам по себе и не имеет никакого отношения к этому семейству.
банты на голове; потом вдруг обнаружили (и вовремя!), что один из малышей
сидит за колонной и ничего не видит, поэтому туда ткнули гувервантку, а
малыша пересадили на ее место. Потом папа стал муштровать мальчиков и велел
им спрятать носовые платки, а мама показала гувернантке кивком головы и
глазами, чтобы та оттянула девочкам платья с плеч, и горделиво выпрямилась,
оглядывая все свое маленькое стадо; осмотр, видимо, удовлетворил ее, ибо она
бросила самодовольный взгляд на папу, который стоял в глубине ложи. Папа
ответил ей тем же и внушительно высморкался, а бедная гувернантка, робко
выглянув из-за колонны, постаралась, чтобы мама поймала и ее взгляд,
исполненный восхищения прелестными детками. Потом двое мальчиков,
обсуждавших вопрос, во сколько раз цирк Астли больше театра Друри-Лейн,
решили узнать, что думает по этому поводу "Джордж", но "Джордж" - не кто
иной, как помянутый выше юный джентльмен, - вскипел и, не стесняясь в
выражениях, отчитал братьев за то, что они неприлично громко произносят его
имя в общественном месте. Малыши так и прыснули, услышав это, и один из них
заявил под общий хохот: "Джордж у нас воображает себя взрослым мужчиной", -
после чего папа с мамой тоже рассмеялись, а Джордж (настоящий денди при
тросточке и с пробивающимися бачками) буркнул себе под нос, что "Уильяму
любая дерзость сходит с рук", и, скорчив презрительную гримасу, не
расставался с ней до конца вечера.
увлекся не меньше их, но - хоть и тщетно, а старался не подать виду, как ему
все это нравится. Что же касается мамы, то она буквально упивалась остротами
главного комика и под конец так зашлась от хохота, что пышные банты на ее
огромном чепце заходили ходуном. Тут гувернантка снова высунулась из-за
колонны и, ловя взгляд хозяйки, прижимала платок ко рту, стараясь показать
по долгу службы, что ее просто корчит от смеха. Но вот герой в блестящих
доспехах поклялся спасти героиню, а нет - так погибнуть, и мальчики
восторженно захлопали в ладоши, причем больше всех усердствовал один малыш -
видимо, не член семьи, а гость, - весь вечер по-ребячески любезничавший с
маленькой ветреницей лет двенадцати - точной копией мамаши, только меньшего
размера, а она вместе со своими сестричками девицами столь же невинного
возраста, в котором, как известно, больше всего и кокетничают, была страшно
шокирована, когда оруженосец рыцаря поцеловал- наперсницу принцессы.
предела, а пала, окончательно махнув рукой на чувство собственного
достоинства, встал и аплодировал так же бурно, как и они. После каждого
номера вольтижировки гувернантка, наклоняясь к маме повторяла ей умненькие
замечания детей по поводу всего происходящего и мама, расщедрившись,
угостила гувернантку кисленькой конфеткой, и гувернантка, польщенная тем,
что ее наконец-то заметили, с просветлевшим лицом снова спряталась за
колонну. Вся компания веселилась, кроме денди в глубине ложи, который,
будучи персоной слишком значительной, чтобы обращать внимание на всякую
мелюзгу, и слишком незначительной, чтобы привлекать чье-либо внимание к
себе, занимался тем, что время от времени потирал пальцами то место, где
надлежит расти усам, и пребывал в гордом одиночестве.
оценить упорство, с которым одни и те же остроты повторяются там из вечера.
в вечер, из сезона в сезон, - пусть он попробует сказать нам, что ему не
доставила удовольствия хотя бы одна часть представления, а именно цирковые
номера. Что касается нас, то мы признаемся в следующем: когда обруч с
газовыми рожками опускают, а занавес поднимают для того, чтобы легче было
изгнать с арены тех, кто купил билет за полцены и занял чужое место; когда
апельсинную кожуру убрали и круг с математической точностью усыпали
опилками, - мы испытываем в эти минуты такое же радостное чувство, какое
волнует самых юных зрителей, и вместе с ними встречаем хохотом нашего
старого знакомца - клоуна, возвещающего пронзительным голосом: "А вот и мы!"
который выходит следом за клоуном с длинным бичом в руке и, полный чувства
собственного величия, отвешивает церемонный поклон публике. Это вам не
какое-нибудь убожество в нанковой венгерке с коричневыми шнурами, а
Прозоров Александр
Прозоров Александр
Шилова Юлия
Афанасьев Роман
Ильин Андрей