всю ее, и всего меня, и всех -- пронзительная дрожь звонка: обед, через
минуту -- 12.
чья-то звонкая золотая бляха -- и это мне все равно: вот теперь она
хрустнула у меня под каблуком. Голос: "А я говорю -- лицо!" Темный квадрат:
открытая дверь кают-компании. Стиснутые, белые, остроулыбающиеся зубы...
другого, начали бить часы и передние ряды уже двинулись, квадрат двери вдруг
перечеркнут двумя знакомыми, неестественно длинными руками:
из всех лицо:
них слышит меня -- вам я говорю: мы знаем. Мы еще не знаем ваших нумеров --
но мы знаем все. "[Интеграл]" -- вашим не будет! Испытание будет доведено до
конца, и вы же -- вы теперь не посмеете шевельнуться -- вы же, своими
руками, сделаете это. А потом... Впрочем, я кончил...
мягкие, ватные ноги. Рядом у нее -- совершенно белая улыбка, бешеные, синие
искры. Сквозь зубы -- на ухо мне:
где-то далеко впереди. Я -- один застыло, молча, как все, иду в
кают-компанию...
белых, немых страниц..."
сидела через стол, напротив -- и она даже ни разу не коснулась меня глазами.
Рядом с ней -- чья-то спело-желтая лысина. Мне слышно (это -- I):
филологический анализ этого слова -- показывает, что это предрассудок,
пережиток древних, феодальных эпох. А мы...
мне проделывал 50 установленных жевательных движений на каждый кусок, я
заперся в себе, как в древнем непрозрачном доме -- я завалил дверь камнями,
я завесил окна...
тоске -- сквозь тучи -- в ледяную, звездно-солнечную ночь. Минуты, часы. И
очевидно во мне все время лихорадочно, полным ходом -- мне же самому
неслышный логический мотор. Потому что вдруг в какой-то точке синего
пространства: мой письменный стол, над ним -- жаберные щеки Ю, забытый лист
моих записей. И мне ясно: никто кроме нее, -- мне все ясно...
синих молний... Помню -- что-то громко говорил ей, и помню -- она, глядя
сквозь меня, как будто я был стеклянный, -- издалека:
всего.
и у меня сердце -- не поспевает падать, отстает, подымается все выше к
горлу. Облака -- и потом далеко зеленое пятно -- все зеленее, все явственней
-- вихрем мчится на нас -- сейчас конец -- --
-- толкнул меня со всего маху, я обо что-то ударился головой и, уже темнея,
падая, -- туманно слышал:
Запись 35-я.
меня туго стянута бинтами. И так: это не бинты, а обруч: беспощадный, из
стеклянной стали, обруч наклепан мне на голову, и я -- в одном и том же
кованом кругу: убить Ю.
Противней всего, что убить как-то грязно, древне, размозжить чем-то голову
-- от этого странное ощущение чего-то отвратительно-сладкого во рту, и я не
могу проглотить слюну, все время сплевываю ее в платок, во рту сухо.
(мне нужно было посмотреть структуру излома под микроскопом). Я свернул в
трубку свои записи (пусть она прочтет всего меня -- до последней буквы),
сунул внутрь обломок штока и пошел вниз. Лестница -- бесконечная, ступени --
какие-то противно скользкие, жидкие, все время -- вытирать рот платком...
столику -- --
работы отменены: все должны на Операцию, и понятно: ей незачем, некого
записывать здесь...
какой-то момент вчера: весь мир разбит на отдельные, острые, самостоятельные
кусочки, и каждый из них, падая стремглав, на секунду останавливался, висел
передо мной в воздухе -- и без следа испарялся.
в испуге расскакались какая куда -- и ни одного слова, только бессмыслица:
пуг-скак-как-. На улице -- вот такая же рассыпанная, не в рядах, толпа --
прямо, назад, наискось, поперек.
этаже, в стеклянной, повисшей на воздухе, клетке -- мужчина и женщина -- в
поцелуе, стоя -- она всем телом сломанно отогнулась назад. Это -- навеки,
последний раз...
отдельно, в воздухе, -- знамя, слова: "Долой Машины! Долой Операцию!" И
отдельно (от меня) -- я, думающий секундно: "Неужели у каждого такая боль,
какую можно исторгнуть изнутри -- только вместе с сердцем, и каждому нужно
что-то сделать, прежде чем -- == " И на секунду -- ничего во всем мире,
кроме (моей) звериной руки с чугунно-тяжелым свертком...
губа -- вывернута, как обшлаг засученного рукава, -- вывернуто все лицо --
он ревет -- и от кого-то со всех ног -- за ним топот...
побежал к ближайшему спуску подземки.
солнц. Плотно утрамбованная головами платформа. Пустой, застывший поезд.
гибкий, как хлыст, хлещущий голос -- и где-нибудь там вздернутый к вискам
острый треугольник бровей... Я закричал:
голос:
накормят сдобным счастьем, и вы, сытые, будете мирно дремать, организованно,
в такт, похрапывая, -- разве вы не слышите этой великой симфонии храпа?
Смешные: вас хотят освободить от извивающихся, как черви, мучительно
грызущих, как черви, вопросительных знаков. А вы здесь стоите и слушаете
меня. Скорее -- наверх -- к Великой Операции! Что вам за дело, что я
останусь здесь одна? Что вам за дело -- если я не хочу, чтобы за меня хотели
другие, а хочу хотеть сама, -- если я хочу невозможного...
фантазиями, а они чтоб перед носом у тебя вертели хвостом? Нет: мы -- за
хвост, да под себя, а потом...
Говорят, у древних было такое животное: осел. Чтобы заставить его идти все
вперед, все вперед -- перед мордой к оглобле привязывали морковь так, чтоб
он не мог ухватить. И если ухватил, слопал...
в тот же момент все посыпалось, стиснулось -- сзади крик: "Сюда, сюда идут!"
хрип, головы, пальцы...
ступеньки -- сумерки -- все светлее -- и мы снова на улице -- веером, в
разные стороны...
На мокром стекле тротуара -- очень глубоко -- опрокинуты огни, стены,
движущиеся вверх ногами фигуры. И невероятно тяжелый сверток в руке -- тянет
меня вглубь, ко дну.