ками.
опасность, что его вот-вот не хватит. Большинство санитаров и могильщи-
ков, в первое время профессионалов, а потом взятых со стороны, погибали
от чумы. Зараза все равно брала свое, какие бы меры предосторожности ни
принимались. Но если хорошенько вдуматься, самое удивительное было то,
что во время всей эпидемии охотники все-таки находились. Критический пе-
риод наступил незадолго до того, как кривая заболеваний достигла потол-
ка, и тревога доктора Риэ была тогда вполне законной. Рук не хватало ни
для квалифицированной работы, ни, как он выражался, для черной. Но с той
поры, когда чума по-хозяйски расположилась в городе, даже ее крайности в
конечном счете пошли на пользу - из-за эпидемии разладилась вся экономи-
ческая жизнь Орана, а это, естественно, увеличило число безработных. По-
полнять ими ряды специалистов в большинстве случаев не удавалось, но для
черной работы они вполне годились. И в самом деле, именно в эти дни ни-
щета оказалась сильнее страха, тем более что труд оплачивался в зависи-
мости от степени риска. Санитарные службы располагали списками, куда бы-
ли занесены ждущие работы, и, как только освобождалась вакансия, извеща-
ли первых, стоявших на очереди, и они неукоснительно являлись на вызов,
если только за это время не исчезали из списка живых. Поэтому-то префек-
ту, долго не решавшемуся использовать на подсобных работах заключенных
пожизненно или на срок, удалось обойтись без этой крайней меры. Он счи-
тал, что, пока есть и будут безработные, вполне можно ждать.
свое последнее жилище если не совсем как положено, зато в атмосфере об-
разцового порядка, и власти, таким образом, пребывали в убеждении, что
свой долг они выполняют. Но тут уместно немного опередить события и
рассказать, к каким мерам вынуждена была прибегать под занавес служба,
ведающая похоронами. Начиная с августа при тогдашнем взлете эпидемии ко-
личество жертв значительно превосходило возможности нашего скромного по
размерам кладбища. И хотя часть ограды сняли, отдав в распоряжение мерт-
вецов прилегающие участки, пришлось срочно изыскивать какие-то иные вы-
ходы. Поначалу решено было устраивать похороны ночью, что на первых по-
рах избавляло персонал от излишней щепетильности - можно было набивать
машины до отказа. И кое-кто из замешкавшихся горожан, после наступления
комендантского часа находившихся на окраине вопреки запрету (или же вы-
нужденных передвигаться ночью по роду своих занятий), нередко станови-
лись свидетелями того, как длинные, выкрашенные в белый цвет машины
мчатся во весь опор и глухие гудки их будят эхо в черных провалах улиц.
Затем трупы наспех бросали в ров. Они еще подпрыгивали от толчка, а
шлепки извести уже расплывались по их лицам; земля покрывала без разбора
всех этих безымянных, и их навсегда поглощали рвы, которые теперь рыли
как можно глубже.
новые рубежи. По приказу префектуры были потревожены старые захоронения
и останки бывших владельцев свезены к печам. Вскоре начали сжигать и
трупы погибших от чумы. Для этой цели приспособили мусоросжигательную
печь, находившуюся в восточной части города, уже за воротами. Посты от-
несли дальше, а какой-то служащий мэрии значительно облегчил задачу ад-
министрации, присоветовав использовать для перевозки трупов трамваи, ко-
торые ходили раньше по горной дороге над морем, а сейчас стояли без
употребления. Для этой цели в прицепах и моторных вагонах сняли сиденья
и пустили трамваи до мусоросжигательной станции, которая и стала конеч-
ной остановкой на этой линии.
видеть, как глубокой ночью катит по горной дороге страшный кортеж трам-
ваев без пассажиров и побрякивает, позвякивает себе над морем. В конце
концов жители пронюхали, в чем тут дело. И несмотря на то что патрули
запрещали приближаться к карнизу, отдельным группам лиц все же удава-
лось, и удавалось часто, пробраться по скалам, о которые бились волны, и
бросить цветы в прицепной вагон проходившего мимо трамвая. Тогда летними
ночами до нас докатывалось лязганье трамвайных вагонов, груженных трупа-
ми и цветами.
окутывал восточные кварталы города. По единодушному утверждению врачей,
эти испарения, пусть даже весьма неприятные, не приносили никакого вре-
да. Но обитатели этих кварталов немедленно объявили, что покидают наси-
женные места, так как верили, будто чума валится на них с неба; пришлось
поэтому воздвигнуть сложную систему дымоуловителей, и люди тогда успоко-
ились. Только в дни шквальных ветров зловонная волна, идущая с востока,
напоминала нам, что теперь" все мы живем при новом порядке и что пламя
чумы ежевечерне требует своей дани.
билизовалась, ибо, надо думать, фантазия отцов города, изобретательность
префектуры, издающей приказы, и даже пропускная способность печи уже ис-
тощились. Риэ слышал, что выдвигаются еще новые проекты, продиктованные
отчаянием, например кто-то предложил бросать трупы в море, и воображение
доктора без труда нарисовало страшную пену, вскипавшую на синих водах.
Знал он также, что если число смертных случаев будет расти, любая, даже
самая безупречная организация окажется бессильной, люди станут умирать
кучно, а трупы вопреки всем ухищрениям префектуры будут разлагаться пря-
мо на улицах, и город увидит еще, как на площадях и бульварах умирающие
будут цепляться за живых, движимые вполне объяснимой ненавистью и глу-
пейшей надеждой.
наших согражданах ощущение изгнания и отъединения. С этой точки зрения
очень прискорбно - и рассказчик сам прекрасно это понимает, - что ему не
удалось украсить свою хронику достаточно эффектными страницами, напри-
мер, нарисовать вселяющий бодрость образ героя или какой-нибудь из ряда
вон выходящий поступок, вроде тех, что встречаются в старинных хрониках.
Ибо нет ничего менее эффектного, чем картина бедствия, и самые великие
беды монотонны именно в силу своей протяженности. В памяти тех, кто пе-
режил страшные дни чумы, они остались не в образе грозного и беспощадно-
го пожара, а скорее уж как нескончаемое топтание на месте, все подминаю-
щее под себя.
торые преследовали доктора Риэ в самом начале эпидемии. Прежде всего чу-
ма была неким административным механизмом, осмотрительным, безупречным,
во всяком случае функционирующим безукоризненно. Рассказчик, заметим в
скобках, боясь погрешить против истины, а главное - погрешить против са-
мого себя, стремился в первую очередь к объективности. Почти ничем не
поступился огради красот стиля, если, конечно, не считать примитивных
требований связности изложения. И как раз объективность велит ему сейчас
сказать, что если самым великим страданием этой эпохи, самым общим для
всех и самым глубоким была разлука, если необходимо дать с полной чисто-
сердечностью новое описание этой стадии чумы, то все же не надо скры-
вать, что страдания эти уже теряли свой первоначальный пафос.
всего страдали от этой беды, к своему положению? Было бы несправедливо
утверждать это со всей категоричностью. Куда точнее будет сказать, что
не только в физическом, но и моральном смысле они страдали в первую оче-
редь от бесплотности своих представлений. В начале эпидемии воображение
четко рисовало себе близкое существо, с которым они расстались и о кото-
ром тосковали. Но если они ясно помнили любимое лицо, знакомый смех, тот
или иной день, впоследствии осознанный как день счастья, то они с трудом
представляли себе, что могут любимые делать там, в таком далеком краю,
как раз в ту минуту, когда о них думают. В общем, в этот период у них
работала память, но сдавало воображение. А на второй стадии чумы угасла
и память. Не то чтобы они забыли дорогое лицо, нет, но образ стал бесп-
лотным, что, в сущности, одно и то же, и они уже не находили его в глу-
бинах своей души. В первые недели эпидемии они жаловались, что их любовь
со всем ее многообразием обращена к теням, а потом вдруг убедились, что
и тени-то могут, оказывается, стать еще более бесплотными, что тускнеет
все, вплоть до мельчайших оттенков, свято хранимых памятью. Так что к
концу этой бесконечной разлуки они уже не в силах были представить себе
ни былой близости, ни того, как они жили раньше подле милого существа,
которого в любую минуту можно было коснуться рукой.
док чумы, вполне будничный и поэтому особенно действенный. Ни у кого из
нас уже не сохранилось великих чувств. Зато все в равной мере испытывали
чувства бесцветные. "Скорее бы все это кончилось", - говорили наши сог-
раждане, потому что в период бедствий вполне естественно желать конца
общих страданий, а еще и потому, что они действительно хотели, чтобы это
кончилось. А говорилось это без прежнего пыла и без прежней горечи, и
обосновывалось это мотивами, уже малоубедительными, но пока еще понятны-
ми. На смену яростному порыву первых недель пришло тупое оцепенение, ко-
торое не следует путать с покорностью, хотя оно все же было чем-то вроде
временного приятия.
лись, потому что иного выхода не было. Понятно, внешне они -выглядели
людьми, сраженными горем и страданиями, но уже не чувствовали первона-
чальной их остроты. Впрочем, Доктор Риэ, например, считал, что именно
это-то и есть главная беда и что привычка к отчаянию куда хуже, чем само
отчаяние. Раньше жившие в разлуке были несчастны не до конца, в их муках
было какое-то озарение, ныне уже угасшее. А теперь где бы их ни встреча-
ли: на перекрестке, у друзей или в кафе, невозмутимых и немного рассеян-
ных, взгляд у них был такой скучающий, что весь наш город казался сплош-
ным залом ожидания. Те, у которых были какие-то занятия, выполняли их в
ритме самой чумы - тщательно и без блеска. Все стали скромниками. Впер-
вые разлученные без всякого неприятного осадка беседовали со знакомыми о
Березин Федор
Мацумото Сэйте
Пехов Алексей
Лукин Евгений
Пехов Алексей
Шилова Юлия