столовой с Ребекой, он привязал во дворе собак, снес кроликов
на кухню, чтоб позже засолить их, и отправился в спальню
переодеться. Впоследствии Ребека уверяла, что, когда муж вошел
туда, она мылась в купальне и ничего не знает. Ее версия
казалась сомнительной, но никто не мог придумать другой, более
правдоподобной, -- объяснить, зачем понадобилось Ребеке убивать
человека, сделавшего ее счастливой. Это была, пожалуй,
единственная тайна в Макондо, так и оставшаяся нераскрытой. Как
только Хосе Аркадио затворил за собой дверь спальни, в доме
прогремел пистолетный выстрел. Из-под двери показалась струйка
крови, пересекла гостиную, вытекла на улицу и двинулась вперед
по неровным тротуарам, спускаясь по ступенькам, поднимаясь на
приступки, пробежала вдоль всей улицы Турков, взяла направо,
потом налево, свернула под прямым углом к дому Буэндиа,
протиснулась под закрытой дверью, обогнула гостиную, прижимаясь
к стенам, чтобы не запачкать ковры, прошла через вторую
гостиную, в столовой описала кривую возле обеденного стола,
зазмеилась по галерее с бегониями, пробежала, незамеченная, под
стулом Амаранты, которая учила арифметике Аурелиано Хосе,
протекла по кладовой и появилась в кухне, где Урсула, замешивая
тесто для хлеба, готовилась разбить тридцать шестое яйцо.
узнать, откуда она появилась: пересекла кладовую, прошла через
галерею с бегониями, где Аурелиано Хосе распевал, что три плюс
три будет шесть, а шесть плюс три будет девять, пересекла
столовую и гостиные и отправилась по улице все прямо и прямо,
потом повернула за угол направо, а затем налево и вышла на
улицу Турков; так и не заметив, что идет по городу в переднике
и шлепанцах, она очутилась на городской площади, вошла в дом,
где никогда раньше не бывала, толкнула дверь спальни, и от
запаха жженого пороха у нее сперло дыхание, и она увидела сына,
лежавшего на полу ничком поверх сапог -- он уже успел их снять,
-- и увидела, что струйка крови, которая уже перестала течь,
брала начало в его правом ухе. На теле Хосе Аркадио не
обнаружили ни одной раны и не смогли установить, из какого
оружия он убит. Также невозможно оказалось избавить труп от
резкого порохового запаха, хотя его обмыли три раза мочалкой с
мылом, потом протерли -- сначала солью с уксусом, затем золой и
лимонным соком, потом положили в бочку с жавелем и оставили там
на шесть часов. Его столько терли, что причудливые узоры
татуировки заметно побледнели. Когда надумали прибегнуть к
крайнему средству -- приправить его перцем, тмином и лавровым
листом и варить целый день на слабом огне, тело уже начало
разлагаться и пришлось поспешить с похоронами. Покойника
герметически закрыли в специальном гробу в два метра и тридцать
сантиметров длиной и метр десять сантимеров шириной,
укрепленном изнутри железными пластинками и завинченном
стальными болтами, но, несмотря на это, запах пороха слышался
на всех улицах, по которым двигалась похоронная процессия.
Падре Никанор со вздувшейся, твердой, как барабан, печенью
благословил усопшего, не сходя с кровати. Позже могилу обложили
несколькими слоями кирпичей и засыпали все промежутки золой,
опилками и негашеной известью, но от кладбища еще много лет
разило порохом, пока инженеры банановой компании не покрыли
могильный холм железобетонным панцирем. Как только вынесли
гроб, Ребека заперла двери дома и погребла себя заживо,
одевшись толстой броней презрения ко всему миру, которую не
удалось пробить ни одному земному соблазну. Она вышла на улицу
лишь однажды, уже совсем старухой, в туфлях цвета старого
серебра и шляпке, украшенной крошечными цветочками. Это
случилось в то время, когда в Макондо появился Вечный Жид и
навлек на город такую жару, что птицы врывались в комнаты
сквозь проволочные сетки на окнах и падали мертвыми на пол.
Последний раз Ребеку видели в живых в ту ночь, когда она метким
выстрелом убила вора, пытавшегося взломать двери ее дома. И
затем уже никто, кроме Архениды, ее служанки и наперсницы, с
ней не встречался. Одно время поговаривали, что Ребека пишет
послания епископу, которого считает своим двоюродным братом, но
не слышно было, чтобы она получала на них ответы. И город забыл
о ней.
триумфальным, он не обольщался видимым благополучием.
Правительственные войска покидали крепости, не сопротивляясь, и
это создавало у населения, симпатизировавшего либералам,
иллюзию победы, которой его не следовало лишать, однако
повстанцы знали правду, и лучше, чем кто-либо, знал ее
полковник Аурелиано Буэндиа. Под командой у него было более
пяти тысяч солдат, он держал в своей власти два прибрежных
штата, но понимал, что отрезан от всей остальной страны, прижат
к морю и оказался в весьма неопределенном политическом
положении, ведь недаром, когда он распорядился восстановить
церковную колокольню, разрушенную артиллерией правительственных
войск, больной падре Никанор заметил со своего ложа: "Что за
нелепость -- защитники Христовой веры разрушают храм, а масоны
приказывают его отстроить". В поисках спасительной лазейки
полковник Аурелиано Буэндиа проводил целые часы на телеграфе,
совещаясь с командирами других повстанческих группировок, и
каждый раз покидал телеграфную контору, все более убежденный в
том, что война зашла в тупик. О любом успехе повстанцев тотчас
же торжественно оповещали народ, но полковник Аурелиано Буэндиа
измерял на картах истинный масштаб этих побед и убеждался, что
его славное войско углубляется в сельву и, обороняясь от
малярии и москитов, двигается в направлении, обратном тому, в
котором следовало бы наступать. "Мы теряем время, -- жаловался
он своим офицерам. -- И будем терять его, пока эти кретины из
партии вымаливают себе местечко в конгрecce". Бессонными
ночами, лежа на спине в гамаке, подвешенном в той же комнате,
где он недавно ждал расстрела, полковник Аурелиано Буэндиа
представлял себе этих одетых в черное законников -- как они
выходят из президентского дворца в ледяной холод раннего утра,
подминают до ушей воротники, потирают руки, шушукаются и
скрываются в мрачных ночных кафе, чтобы обсудить, что хотел в
действительности сказать президент, когда сказал "да", или что
он хотел сказать, когда сказал "нет", и даже погадать о том,
что думал президент, когда сказал совершенно противоположное
тому, что думал, а тем временем он, полковник Аурелиано
Буэндиа, при тридцати пяти градусах жары отгоняет от себя
москитов и чувствует, как неумолимо приближается тот страшный
рассвет, с наступлением которого он должен будет дать своим
войскам приказ броситься в море.
Тернеры, распевавшей во дворе с солдатами, он попросил ее
погадать. "Береги рот, -- вот все, что Пилар Тернере удалось
выведать у карт после того, как она трижды разложила и снова
собрала их. -- Не понимаю, что это значит, но предупреждение
очень ясное -- береги рот". Через два дня кто-то дал одному из
ординарцев чашку кофе без сахара, тот передал ее другому
ординарцу, другой третьему, пока, переходя из рук в руки, она
не очутилась в кабинете полковника Аурелиано Буэндиа. Полковник
кофе не просил, но, раз уже его принесли, взял и выпил. Кофе
содержало дозу яда, достаточную, чтобы убить лошадь. Когда
полковника Буэндиа доставили домой, его затвердевшие мышцы были
сведены судорогой, язык вывалился изо рта. Урсула отвоевала
сына у смерти. Очистив ему желудок рвотным, она завернула его в
нагретые плюшевые одеяла и два дня кормила яичными желтками,
пока измученное тело не приобрело нормальную температуру. На
четвертый день полковник был вне опасности. По настоянию Урсулы
и офицеров он, вопреки своему желанию, пролежал в постели еще
целую неделю. Только в эти дни узнал он, что его стихи не были
сожжены. "Мне не хотелось спешить, -- объяснила Урсула. --
Когда в тот вечер я пошла разжигать печь, я сказала себе: лучше
повременить, пока не принесли его мертвым". В тумане
выздоровления, окруженный запылившимися куклами Ремедиос,
полковник Аурелиано Буэндиа перечитал свои рукописи и вспомнил
все решающие моменты своей жизни. Он снова стал писать стихи.
За долгие часы болезни, отрешенный ею от превратностей зашедшей
в тупик войны, он разложил на составные части и зарифмовал
опыт, приобретенный им в игре со смертью. И тогда мысли его
приобретали такую ясность, что он смог читать их слева направо
и наоборот. Как-то вечером он спросил полковника Геринельдо
Маркеса:
полковник Геринельдо Маркес, -- за великую партию либералов.
разобрался, что сражаюсь из-за своей гордыни.