Чтение 30–й страницы книги ~Тропик Козерога~

Слушая его достаточно долго, и самому можно было очиститься, о том не
подозревая. Яркий новый язык Гровера брал меня за живое и посредством
неумеренного смеха очищал от всякой дряни, накопившейся стараниями инертных
здравомыслящих. Он возродился, как мечтал возродиться Понсе де Леон*, он был
живым, как немногие бывали живыми. И, будучи неестественно живым, он нисколько
не возражал, когда вы смеялись прямо ему в лицо, он не возразил бы, если бы вы
украли то немногое, чем он обладал. Он был живым и нестяжающим, а это так близко
к Божескому, что кажется ненормальным.
Прочно поставив ноги на большую стену Нового Иерусалима, Гровер познал ни с чем
не сравнимую радость. Возможно, родись он со здоровой ногой, он так бы никогда и
не познал эту бесподобную радость. Может быть, даже хорошо, что его папаша
двинул по животу его матери, когда Гровер еще находился в утробе. Возможно,
именно этот удар в живот позволил Гроверу так воспарить, стать таким бесконечно
живым и настолько бдительным, чтобы даже во сне передавать послания Бога. Чем
больше он работал, тем меньше чувствовал усталость. У него не было теперь ни
тревог, ни сожалений, ни душераздирающих воспоминаний. Он не признавал ни
обязанностей, ни обязательств, кроме данных Богу. А что ожидал от него Бог?
Ничего, ничего... только восхваления. Бог требовал от Гровера Уотруза только
одного: чтобы он был живым во плоти. Он требовал только одного: становиться все
более и более живым. И когда совсем живой Гровер стал голосом, и этот голос стал
потоком, обращавшим все мертвое в хаос -- хаос в свою очередь стал устами мира,
в самом центре которого должен быть глагол. "В начале было Слово, и Слово было у
Бога, и Слово было Бог". Итак, Бог был этим
155
странным маленьким инфинитивом, который был всем -- разве этого не достаточно?
Для Гровера этого было более чем достаточно: это было всем. Начав с этого
Глагола, какая разница, по какой дороге он пошел? Оставить этот Глагол -- это
значит удалиться из самого центра, возвести Вавилонскую башню. Может быть, Бог
умышленно покалечил Гровера Уотруза, для того чтобы направить его к центру, к
Глаголу. Невидимым вервием привязал Господь Гровера Уотруза к его столпу,
который пронизал сердце мира. Гровер стал жирным гусем, приносящим каждый день
по золотому яйцу.
Почему я пишу о Гровере Уотрузе? Потому что я знал тысячи людей, но никто из них
не был таким живым, как Гровер. Большинство было умнее, многие были
блистательными людьми, некоторые даже знаменитыми, но никто не был таким живым и
нестяжающим, каким был Гровер. Гровер был неистощим. Он был подобен кусочку
радия, который можно засыпать горой земли, но он все равно не потеряет своей
силы отдавать энергию. Я знал множество так называемых энергичных людей -- не
полна ли Америка ими? -- но никогда я не встречал в человеке такого источника
энергии. А что создало этот неистощимый источник энергии? Озарение. Да, это
случилось в мгновение ока, а только так и происходит все самое важное. В одну
ночь Гровер освободился от навязанных ему ценностей. Неожиданно, и это так, он
прекратил развитие, подобное развитию остальных людей. Он нажал на тормоза, но
оставил мотор работать. Если раньше, подобно остальным, он полагал необходимым
куда-то двигаться, то теперь он знал, что куда-то -- это все равно куда, так
зачем двигаться вообще? Почему бы не припарковать машину, не заглушая мотор? Тем
временем сама земля вращалась, и Гровер знал, что она вращается, и что он
вращается вместе с ней. Но движется ли она куда-нибудь? Гровер, несомненно,
задавал себе этот вопрос и, вне всякого сомнения, отвечал на него так: земля
никуда не движется. Тогда кто сказал, что мы должны куда-то двигаться? Гровер
заинтересовался этим, а также тем, куда все направляют свои стопы, и, странная
вещь, оказалось, что хотя все и движутся каждый к своей цели -- никто не
остановится и не задумается, что неизбежная цель для всех одна: могила. Это
озадачило Гровера, поскольку никто не мог убедить его, что смерть не является
неизбежностью, в то время как любой мог убедить кого угодно, что все другие
назначения неопределены. Убежденный в непреложной неизбежности смерти, Гровер
вдруг стал потрясающе преисполнен жизни. Впервые он начал жить, и притом
перестал думать о своей хромоте.
156
Это, если задуматься, тоже довольно странная вещь, поскольку кривая нога так же,
как и смерть, является непреложным фактом. И все же хромота вылетела у него из
головы и, что еще важнее, вылетело из головы все, что было связано с хромотой.
Точно так же и смерть, когда Гровер признал ее неизбежность, вылетела у него из
головы. Сосредоточившись единственно на неизбежности смерти, он пренебрег всем
неопределенным. Весь остальной мир хромал теперь вместе со своими кривоногими
неопределенностями, лишь один Гровер был свободен и ничем не связан. Гровер
Уотруз олицетворял собой неизбежность. Может, он был неправ, но он был
определен. А что толку быть правым, когда приходится волочить за собой кривую
ногу? Лишь немногие осознали истинность этих слов, и их имена стали великими
именами. Гровер Уотруз, вероятно, никогда не станет известным, но тем не менее
он очень велик. В этом, вероятно, и заключается причина, по которой я пишу о
нем: просто у меня хватило разума понять, что Гровер достиг величия, даже если
никто этого не признает. Тогда я думал, что Гровер просто безвредный фанатик,
да, немного "чокнутый", как говорила моя мама Но каждый, кто проникся
несомненной истиной, немного чокнутый, и только эти люди делают что-то для
нашего мира. Другие люди, великие люди, разрушили по чуть-чуть здесь и там, а
эти немногие, о которых я веду речь и в число которых включаю Гровера Уотруза,
способны разрушить все только ради того, чтобы могла жить истина. Обычно такие
люди рождаются с недостатками, так сказать, с кривой ногой, и по странной иронии
люди именно эту кривую ногу и запоминают. Если такой человек, как Гровер,
избавляется от хромоты, мир говорит, что ему повезло. Это логика неуверенности,
и ее плод -- несчастье. Гровер был единственным истинно счастливым человеком,
которого я встретил в своей жизни, и этот небольшой памятник я воздвиг для того,
чтобы о Гровере не забывали, как не забывали бы о его счастливой уверенности.
Жаль, что в качестве опоры он выбрал Христа, но разве имеет значение, каким
образом человек приходит к правде, если он одержим правдой и по правде живет?

ИНТЕРЛЮДИЯ
Беспорядок -- это слово, изобретенное для тех случаев, когда истинный порядок
нам непонятен. Мне хочется остановиться на том периоде, когда все вырисовывалось
в соответствии с порядком, если и понятным, то несомненно обескураживающим.
Прежде всего -- Хайми, Хайми-жаба, а еще яичники его жены, которые уже довольно
долго гнили изнутри. Хайми прямо зациклился на гниющих яичниках своей жены. Это
стало темой ежедневных разговоров, оставив позади даже слабительные пилюли и
обложенный язык. Хайми играл в сексуальные притчи, как он сам говорил. Все
беседы или начинались с яичников, или заканчивались ими. Вопреки
обстоятельствам, он не забывал о трудах любви вместе с женой -- долгие змеиные
сношения, во время которых он успевал выкурить одну-другую сигарету. Он все
пытался объяснить мне, как гной, который выделяют яичники, сообщает его жене
пыл. Она и раньше была хороша в любви, но теперь стала что-то необыкновенное.
Если яичники придется вырвать, излишне говорить, как она отнесется к этому. Да
она и сама понимала. Так не теряй время! Каждый вечер, убрав со стола, они
разоблачались в своей крохотной квартирке и ложились, сплетясь словно пара змей.
Он много раз пытался описать мне -- как они любили друг друга. Изнутри это
похоже на устрицу, устрицу с мягкими зубками, что покусывают его. Иногда ему
казалось, что он погрузился в ее утробу целиком, так было мягко и сдобно, а эти
самые мягкие зубики покусывали его член, сводя с ума. Обычно они устраивались на
манер ножниц и смотрели в потолок. Чтобы оттянуть финал, он думал об офисе и о
тех маленьких неприятностях, которые не оставляли его, скручивая кишки тугим
узлом. Между оргазмами он мог сосредоточиться на чем-нибудь еще, так что если
она вновь приступала к нему, он мог представить себе, что это совершенно новое
сношение с участием новой фирменной пиз-
158
ды. Обычно он устраивался так, что можно было не бросая дел смотреть в окошко.
Он так навострился в этом деле, что мог раздеть женщину на бульваре за окном и
переместить ее в свою кровать, и не только это -- еще он мог заставить ее
поменяться местами с женой, причем не бросая дел. Иногда он трахался так
несколько часов и не думал при этом кончать. Что проливать попусту! -- так он
обычно говорил.
Стив Ромеро, напротив, имел много что проливать. Стив был вылеплен словно бык,
поэтому он не задумываясь тратил свое семя. Как правило, мы обсуждали подобные
вещи, сидя за хорошей отбивной в закусочной неподалеку от офиса. Там царила
странная атмосфера. Может быть, потому что не подавали вина. Может быть, потому
что подавали маленькие черные грибочки. Так или иначе, сосредоточиться на
предмете обсуждения было нелегко. Когда мы собирались, Стив Ромеро обычно уже
успевал побывать на тренировке, принять душ и растереться. Он был чист и снаружи
и изнутри. Почти что совершенный образец мужчины. Не очень умен, по правде
говоря, но хороший парень, компанейский. А Хайми, напротив, будто жаба. Словно
явился к столу прямо из болота, где провел поганый денек. Всякая гадость сходила
у него с уст будто лесть. По правде, в случае с ним это и гадостью-то назвать
было нельзя, поскольку не с чем было сравнивать. Лилось одно лишь скользкое
липкое вещество, целиком замешанное на сексе. В пище он видел только
потенциальную сперму; если стояла теплая погода, он говорил, что это очень
полезно яйцам; когда он ехал в трамвае, он знал наперед, что вагонная тряска
вызовет у него желание, что "лично у него встает от этого", как он выражался.
Почему "лично" -- мне было невдомек, но так он говорил. Ему нравилось ходить с
нами, потому что мы наверняка находили что-нибудь приличное. В одиночку ему
далеко не всегда везло. С нами он мог рассчитывать на кусок мяса -- Нежную
пизду, как он выражался. Ему нравилась Нежная пизда. Нееврейка* пахнет слаще,
говорил он. И посмеивался... Что он не переносил -- так это черное мясо. Его
удивляло и коробило мое знакомство с Валеской. Однажды он спросил, не слишком ли
крепко она пахнет. Я ответил, что мне это нравится -- крепкая и духовитая, в
соусе. Он чуть не покраснел при этом. Удивительно, как он был деликатен в
некоторых вещах. Например, был очень разборчив в еде. Наверное, это национальная
черта. Еще очень чистоплотен.
__________
* Английские слова "нежный" (gentle) и "неиудей, язычник" (gentile) -- весьма
созвучны.