Чтение 30–й страницы книги ~На западном фронте без перемен~

прославится. Загляни-ка в свои школьные учебники.

- Генералам война тоже приносит славу, - говорит Детеринг.

- А как же, о них даже больше трубят, чем о монархах, - подтверждает
Кат.

- Наверно, за ними стоят другие люди, которые на войне нажиться хо-
тят, - басит Детеринг.

- Мне думается, это скорее что-то вроде лихорадки, - говорит Альберт.
- Никто как будто бы и не хочет, а смотришь, - она уж тут как тут. Мы
войны не хотим, другие утверждают то же самое, и все-таки чуть не весь
мир в нее впутался.

- А все же у них врут больше, чем у нас, - возражаю я. - Вы только
вспомните, какие листовки мы находили у пленных, - там ведь было написа-
но, что мы поедаем бельгийских детей. Им бы следовало вздернуть того,
кто у них пишет это. Вот где подлинные-то виновники!

Мюллер встает:

- Во всяком случае, лучше, что война идет здесь, а не в Германии.
Взгляните-ка на воронки!

- Это верно, - неожиданно поддерживает его не кто иной, как Тьяден, -
но еще лучше, когда войны вовсе нет.

Он удаляется с гордым видом, - ведь ему удалосьтаки побить нас, моло-
дежь. Его рассуждения и в самом деле очень характерны; их слышишь здесь
на каждом шагу, и никогда не знаешь, как на них возразить, так как, под-
ходя к делу с этой стороны, перестаешь понимать многие другие вещи. На-
циональная гордость серошинельника заключается в том, что он находится
здесь. Но этим она и исчерпывается, обо всем остальном он судит сугубо
практически, со своей узко личной точки зрения.

Альберт ложится в траву.

- Об этих вещах лучше вовсе ничего не говорить, - сердится он.

- Все равно ведь от этого ничего не изменится, - поддакивает Кат.

В довершение всего нам велят сдать почти все недавно полученные новые
вещи и выдают наше старое тряпье. Чистенькое обмундирование было роздано
только для парада.

Нас отправляют не в Россию, а на передовые. По пути мы проезжаем жал-
кий лесок с перебитыми стволами и перепаханной почвой. Местами попадают-
ся огромные ямы.

- Черт побери, ничего себе рвануло! - говорю я Кату.

- Минометы, - отвечает тот и показывает на деревья.

На ветвях висят убитые. Между стволом и одной веткой застрял голый
солдат. На его голове еще надета каска, а больше на нем ничего нет. Там,
наверху, сидит только полсолдата, верхняя часть туловища, без ног.

- Что же здесь произошло? - спрашиваю я.

- Его вытряхнуло из одежды, - бормочет Тьяден.

Кат говорит:

- Странная штука! Мы это уже несколько раз замечали. Когда такая мина
саданет, человека и в самом деле вытряхивает из одежды. Это от взрывной
волны.

Я продолжаю искать. Так и есть. В одном месте висят обрывки мундира,
в другом, совсем отдельно от них, прилипла кровавая каша, которая ког-
да-то была человеческим телом. Вот лежит другой труп. Он совершенно го-
лый, только одна нога прикрыта куском кальсон да вокруг шеи остался во-
ротник мундира, а сам мундир и штаны словно развешаны по веткам. У трупа
нет обеих рук, их словно выкрутило. Одну из них я нахожу в кустах на
расстоянии двадцати шагов.

Убитый лежит лицом вниз. Там, где зияют раны от вырванных рук, земля
почернела от крови. Листва под ногами разворошена, как будто он еще бры-
кался.

- Несладко ему пришлось. Кат, - говорю я.

- Получить осколок в живот тоже несладко, - отвечает тот, пожимая
плечами.

- Вы только нюни не распускайте, - вставляет Тьяден.

Все это произошло, как видно, совсем недавно, - кровь на земле еще
свежая. Так как мы видим только одних убитых, задерживаться здесь нам
нет смысла. Мы лишь сообщаем о своей находке на ближайший санитарный
пункт. Пусть горе-вояки из санитарного батальона сами позаботятся об
этом, - в конце концов мы не обязаны выполнять за них их работу.

Нам надо выслать разведчиков, чтобы установить глубину обороны про-
тивника на нашем участке. После отпуска мне все время как-то неловко пе-
ред товарищами, поэтому я прошу послать и меня. Мы договариваемся о пла-
не действий, пробираемся через проволочные заграждения и расходимся в
разные стороны, чтобы ползти дальше поодиночке. Через некоторое время я
нахожу неглубокую воронку и скатываюсь в нее. Отсюда я веду наблюдение.

Местность находится под пулеметным огнем средней плотности. Она
простреливается со всех сторон. Огонь не очень сильный, но все же лучше
особенно не высовываться.

Надо мной раскрывается парашют осветительной ракеты. В ее тусклом
свете все вокруг словно застыло. Вновь сомкнувшаяся над землей тьма ка-
жется после этого еще черней. Кто-то из наших рассказывал, будто перед
нашим участком во французских окопах сидят негры. Это неприятно: в тем-
ноте их плохо видно, а кроме того, они очень искусные разведчики. Удиви-
тельно, что, несмотря на это, они зачастую действуют безрассудно. Однаж-
ды Кат ходил в разведку, и ему удалось перебить целую группу вражеских
разведчиков-негров только потому, что эти ненасытные курильщики ползли с
сигаретами в зубах. Такой же случай был и с Кроппом. Кату и Альберту ос-
тавалось только взять на мушку тлеющие точечки сигарет.

Рядом со мной с шипением падает небольшой снаряд. Я не слышал, как он
летел, поэтому сильно вздрагиваю от испуга. В следующее мгновение меня
охватывает беспричинный страх. Я здесь один, я почти совсем беспомощен в
темноте. Быть может, откуда-нибудь из воронки за мной давно уже следит
пара чужих глаз и где-нибудь уже лежит наготове взведенная ручная грана-
та, которая разорвет меня. Я пытаюсь стряхнуть с себя это ощущение. Уже
не первый раз я в разведке, и сегодняшняя вылазка не так опасна. Но это
моя первая разведка после отпуска, и к тому же я еще довольно плохо знаю
местность.

Я втолковываю самому себе, что мои страхи бессмысленны, что, по-види-
мому, ничто не подстерегает меня в темноте, - ведь иначе они не стреляли
бы так низко над землей.

Все напрасно. Голова у меня гудит от суматошно толкущихся в ней мыс-
лей: я слышу предостерегающий голос матери, я вижу проволочную сетку, у
которой стоят русские с их развевающимися бородами, я удивительно ясно
представляю себе солдатскую столовую с креслами, кино в Валансьенне, мое
воображение рисует ужасную, мучительно отчетливую картину: серое, бес-
чувственное дуло винтовки, беззвучно, настороженно следящее за мной, ку-
да бы я ни повернул голову. Пот катится с меня градом.

Я все еще лежу в ямке. Смотрю на часы: прошло всего лишь несколько
минут. Лоб у меня в испарине, подглазья взмокли, руки дрожат, дыхание
стало учащенным. Это сильный припадок трусости, вот что это такое, самый
обыкновенный подлый животный страх, который не дает мне поднять голову и
поползти дальше.

По моему телу студнем расползается расслабляющее мускулы желание ле-
жать и не двигаться. Руки и ноги накрепко прилипли ко дну воронки, и я
тщетно пытаюсь оторвать их. Прижимаюсь к земле. Не могу стронуться с
места. Принимаю решение лежать здесь.

Но тут меня сразу же вновь захлестывает волна противоречивых чувств:
стыда, раскаяния и радости оттого, что пока я в безопасности. Чуть-чуть
приподнимаю голову, чтобы осмотреться. Я так напряженно вглядываюсь во
мрак, что у меня ломит в глазах. В небо взвивается ракета, и я снова
пригибаю голову.

Я веду бессмысленную, отчаянную борьбу с самим собой, - хочу выб-
раться из воронки, но все время сползаю вниз. Я твержу: "Ты должен, -
ведь это для твоих товарищей, это не какой-нибудь глупый приказ", - и
тут же говорю себе: "Что мне за дело, ведь живешь только раз..."

Во всем виноват этот отпуск, с горечью извиняю я себя. Но теперь я и
сам не верю в это; мне становится невыносимо тошно, я медленно приподни-
маюсь, выжимаюсь на локтях, подтягиваю спину и лежу на краю воронки, на-
половину высунувшись из нее.

Тут я слышу какие-то шорохи и отдергиваю голову. Несмотря на грохот
орудий, мы чутко различаем каждый подозрительный шорох. Прислушиваюсь -
шорох раздается у меня за спиной. Это наши, они ходят по траншее. Теперь
я слышу также приглушенные голоса. Судя по интонации, это, пожалуй. Кат.

Мне разом становится необыкновенно тепло на душе. Эти голоса, эти ко-
роткие, шепотом произнесенные фразы, эти шаги в траншее за моей спиной
одним взмахом вырвали меня из когтей страха перед смертью, который дела-
ет человека таким ужасающе одиноким, - страха, жертвой которого я чуть
было не стал. Они для меня дороже моей спасенной жизни, эти голоса, до-
роже материнской ласки и сильнее, чем любой страх, они - самая крепкая и
надежная на свете защита, - ведь это голоса моих товарищей.

Теперь я уже не просто затерянный во мраке, тредещущий комочек живой
плоти, - теперь я рядом с ними, а они рядом со мной. Мы все одинаково
боимся смерти и одинаково хотим жить, мы связаны друг с другом какой-то
очень простой, но нелегкой связью. Мне хочется прижаться к ним лицом, к
этим голосам, к этим коротким фразам, которые меня спасли и не оставят в
беде.

Я осторожно перекатываюсь через край воронки и ужом ползу вперед.
Дальше пробираюсь на четвереньках. Все идет хорошо. Я засекаю направле-
ние, оборачиваюсь и стараюсь запомнить по вспышкам расположение наших
батарей, чтобы найти дорогу обратно. Затем пытаюсь установить связь с
товарищами.

Я все еще боюсь, но теперь это разумный страх, это просто взвинченная
до предела осторожность. Ночь ветреная, и когда над стволами вспыхивает
пламя залпа, по земле перебегают тени. От этого я то вовсе ничего не ви-