Чтение 30–й страницы книги ~Черный обелиск~

- Возможно, - отвечаю я. - Но другим от этого нет никакой пользы. И
меньше всего его жене. Ее он заставлял гнуть спину с утра до ночи, жена для
Эдуарда - это бесплатная работница.

Герда улыбается загадочной улыбкой, как Мона Лиза.

- Каждый несгораемый шкаф можно открыть, если известен его номер, или ты
этого еще не знаешь, малыш?

Я смотрю на нее, опешив. Что же тут происходит? - спрашиваю я себя. -
Разве это та самая женщина, с которой мы только вчера в садовом ресторане
"Чудный вид" за какие-нибудь скромные пять тысяч марок ели бутерброды и
простоквашу и говорили о прелестях простой жизни?

- Эдуард толст, грязен и неисцелимо жаден, - решительно заявляю я. - В
течение многих лет, что я его знаю, он не изменился.

Знаток женского пола Ризенфельд однажды сказал мне, что такая комбинация
отпугнет любую женщину. Но Герда, видимо, не обыкновенная женщина. Она
внимательно разглядывает боль шие люстры, свисающие с потолка, словно
прозрачные сталактиты, и продолжает разговор на ту же тему:

- Наверно, ему нужен кто-нибудь, кто заботился бы о нем. Конечно, не
наседка! Ему, видимо, нужен близкий человек, способный оценить его хорошие
качества.

Я уже не в состоянии скрыть своей тревоги. Неужели мое мирное
двухнедельное счастье пойдет прахом? И зачем только я притащил ее в это
царство серебра и хрустальных побрякушек?

- У Эдуарда нет хороших качеств, - заявляю я.

Герда снова улыбается.

- Они есть у каждого. Нужно только уметь их показать ему.

К счастью, в эту минуту появляется кельнер Фрейданк, он торжественно
подает нам паштет на серебряном подносе.

- Это что такое? - спрашиваю я.

- Паштет из печенки, - высокомерно поясняет Фрейданк.

- В меню же стоит картофельный суп?

- А это из меню, которое составили сами господин Кноблох, - говорит
Фрейданк, бывший ефрейтор-каптенармус, и отрезает от паштета два ломтя -
толстый для Герды и тонкий для меня.

- Или, может быть, вы предпочитаете запланированный картофельный суп? -
гостеприимно осведомляется он. - Можно заменить.

Герда хохочет. Разъяренный пошлой попыткой Кноблоха купить ее жратвой, я
собираюсь потребовать именно картофельный суп. Но Герда под столом толкает
меня. А на столе грациозным движением переставляет тарелки и отдает мне ту,
где большой ломоть.

- Вот как полагается, - говорит она Фрейданку. - Мужчине всегда нужно
давать самый большой кусок. Разве нет?

- Это-то конечно, - бормочет сбитый с толку Фрейданк. - Дома - да... Но
здесь...

Бывший ефрейтор не знает, как ему быть. Ведь Эдуард приказал ему отрезать
Герде основательный кусок, мне тонюсенький, и он приказ выполнил. А теперь у
него на глазах произошло обратное, и он изнемогает от сознания, что должен
взять на себя ответственность за то, как он будет действовать в дальнейшем.
Ответственности в нашем возлюбленном отечестве никто не любит. На приказы мы
реагируем тут же - эта способность уже в течение веков засела в нашей гордой
крови, - а вот решать самим - другое дело. И Фрейданк делает единственное,
чему его научили: он озирается, ища помощи у своего хозяина и надеясь
получить новый приказ.

Появляется Эдуард.

- Подавайте, Фрейданк, чего вы ждете?

Я беру вилку и выхватываю кусок из ломтя паштета, лежащего передо мной, в
то мгновение, когда Фрейданк, выполняя первый приказ Эдуарда, снова
собирается переставить наши тарелки.

Фрейданк цепенеет. Герда фыркает. Эдуард с несокрушимым самообладанием
полководца учитывает ситуацию, отстраняет Фрейданка, отрезает еще один
солидный ломоть от паштета, решительным жестом кладет его на тарелку Герды и
кисло-сладким голосом осведомляется у меня:

- Вкусно?

- Ничего, - отвечаю я. - Жалко, что он не из гусиной печенки.

- Он из гусиной печенки.

- А вкус как у телячьей.

- Да ты хоть раз в жизни ел гусиную печенку?

- Эдуард, - отвечаю я. - Меня даже рвало гусиной печенкой, вот сколько я
ее ел.

Эдуард смеется в нос.

- Где же это? - презрительно осведомляется он.

- Во Франции. Когда мы наступали и я учился быть мужчиной. Мы тогда
захватили целую лавку с гусиной печенкой. Там было полно горшочков с так
называемым страсбургским пирогом, и в нем были черные трюфели из
Перигора, у тебя их как раз нет. А ты в то время чистил на кухне картошку.

Я не рассказываю о том, что мне стало нехорошо, когда мы увидели старушку
- владелицу лавки, чье тело было растерзано на куски, которые так и присохли
к обломкам стены, а оторванная седая голова насажена на вбитый в полку крюк,
словно на копье какого-то варварского племени.

- И вам нравится? - обращается Эдуард к Герде тоном сентиментальной
лягушки, которая лихо восседает над темными прудами мировой скорби.

- Вкусно, - отвечает Герда и налегает на паштет.

Эдуард отвешивает великосветский поклон и уплывает с грацией танцующего
слона.

- Видишь, - говорит Герда и смотрит на меня сияющими глазами. - Вовсе он
и не такой скупердяй.

Я кладу вилку на стол.

- Слушай, ты, овеянное опилками чудо арены, - отвечаю я. - Перед тобой
человек, чья гордость слишком уязвлена, выражаясь на жаргоне Эдуарда, оттого
что у него под носом его дама удрала с богатым спекулянтом. Или ты хочешь, -
я снова подражаю барочной прозе Эдуарда, - лить кипящее масло на мои еще не
зажившие раны и тоже беспощадно обманывать меня?

Герда смеется и продолжает есть.

- Не говори глупостей, дорогой, и не расстраивай себе печень, - заявляет
она с полным ртом. - Стань богаче других, если тебя злит их богатство.

- Замечательный совет! А как это сделать? Я не волшебник!

- Так же, как делают другие. Они ведь своего добились?

- Эдуард унаследовал эту гостиницу, - говорю я с горечью.

- А Вилли?

- Вилли спекулянт.

- Что это такое - спекулянт?

- Человек, который использует конъюнктуру. Который всем торгует, начиная
с сельдей и кончая акциями сталелитейных заводов, наживается где может, на
чем может и как может, и только старается не попасть в тюрьму.

- Вот видишь! - говорит Герда и доедает остатки паштета.

- Ты считаешь, что и я должен пойти по той же дорожке?

Герда откусывает кусок булочки своими здоровыми зубами.

- Можешь идти или не идти. Но зачем сердиться, если ты не желаешь, а
другие пошли? Браниться каждый может, дорогой!

- Ладно, - соглашаюсь я, озадаченный, и вдруг чувствую себя очень
униженным. В моем мозгу словно лопается множество мыльных пузырей. Я смотрю
на Герду. У нее, черт побери, удивительно реалистическая манера смотреть на
вещи.

- В сущности, ты совершенно права, - говорю я.

- Конечно, права. Но ты посмотри-ка, что там несут.

- Неужели это тоже нам?

Да, оказывается, нам. Жареная курица со спаржей. Кушанье прямо для
фабрикантов оружия. Эдуард сам надзирает за тем, как нас обслуживают. Он
приказывает Фрейданку разрезать курицу.

- Грудку мадам, - галантно заявляет Эдуард.

- Я предпочитаю ножку, - говорит Герда.

- Ножку и кусок грудки, - галантно заявляет Эдуард.

- Ну, хорошо, - отвечает Герда. - Вы настоящий кавалер, господин Кноблох!
Я была в этом уверена.

Эдуард самодовольно усмехается. Я не могу понять, зачем он разыгрывает
всю эту комедию. Не могу я поверить, будто Герда ему уж настолько нравится,
что он способен приносить ей такие жертвы; вернее, он взбешен нашими
фокусами с талонами и пытается таким способом отбить ее у меня. Значит, акт
мести ради восстановления справедливости.

- Фрейданк, - говорю я. - Уберите этот скелет с моей тарелки. Я не ем
костей. Дайте мне вместо этого вторую ножку. Или ваша курица - жертва войны
и у нее одна нога ампутирована?

Фрейданк смотрит на своего хозяина, как послушная овчарка.

- Это же самый лакомый кусочек, - заявляет Эдуард. - Грудные косточки
очень приятно погрызть.

- Я не грызун. Я едок.

Эдуард пожимает жирными плечами и неохотно дает мне вторую ножку.

- Может быть, ты предпочтешь салатик? - спрашивает он. - Спаржа весьма
вредна для пьяниц.

- Нет, дай мне спаржи! Я человек современный, и меня тянет к
саморазрушению.

Эдуард уплывает, словно резиновый носорог. Меня вдруг осеняет одна идея.

- Кноблох! - рявкаю я ему вслед, подражая генеральскому голосу Рене де ла
Тур.

Он стремительно оборачивается, словно ему в спину вонзилось копье.

- Что это значит? - спрашивает он, взбешенный.

- Что именно?

- Да это рявканье?