неизменный свет. Так поярчело кругом, как будто я прошел тропкой сквозь
ночь и вышел снова в утро. Вот и трамвай. Я поднялся в вагон - оборачи-
ваются, глядят на мой подбитый глаз, - и сел на левой стороне.
ревьями, не видно было ничего, кроме собственного моего лица и отраженья
женщины - она сидела справа от прохода, и на макушке у нее торчала шляпа
со сломанным пером; но кончились деревья, и опять стали видны сумерки,
этот свет неизменного свойства, точно время и в самом деле приостанови-
лось, и чуть за горизонтом - солнце, а вот и навес, где днем старик ел
из кулька, и дорога уходит под сумерки, в сумерки, и за ними ощутима
благодатная и быстрая вода. Трамвай тронулся, в незакрытую дверь все
крепче тянет сквозняком, и вот уже он продувает весь вагон запахом лета
и тьмы, но не жимолости. Запах жимолости был, по-моему, грустнее всех
других. Я их множество помню. Скажем, запах глицинии. В ненастные дни -
если мама не настолько плохо себя чувствовала, чтоб и к окну не подхо-
дить, - мы играли под шпалерой, увитой глициниями. В постели мама - ну,
тогда Дилси оденет нас во что похуже и выпустит под дождь: молодежи дож-
дик не во вред, говаривала Дилси. Но если мама на ногах, то играем спер-
ва на веранде, а потом мама пожалуется, что мы слишком шумим, и мы ухо-
дим под глицинии.
здесь. За сумерками ощутима вода, пахнет ею. Когда весной зацветала жи-
молость, то в дождь запах ее был повсюду. В другую погоду не так, но
только дождь и сумерки, как запах начинал течь в дом; то ли дождь шел
больше сумерками, то ли в свете сумеречном есть что-то такое, но пахло
сильнее всего в сумерки; до того распахнется, бывало, что лежишь в пос-
тели и повторяешь про себя - когда же этот запах кончится, ну когда же
он кончится. (Из двери трамвая тянет водой, дует крепко и влажно). Пов-
торяешь-повторяешь и уснешь иногда, а потом так оно все смешалось с жи-
молостью, что стало равнозначно ночи и тревоге. Лежишь, и кажется - ни
сон ни явь, а длинный коридор серого полумрака, и в глубине его там все
опризрачнено, извращено все, что только я сделал, испытал, перенес, все
обратилось в тени, облеклось видимой формой, причудливой, перековеркан-
ной, и насмехается нелепо, и само себя лишает всякого значения. Лежишь и
думаешь: я был - я не был - не был кто - был не кто.
на плесы, как на куски расколотого зеркала, а за ними в бледном чистом
воздухе уже показались огни и слегка дрожат удаленными мотыльками. Венд-
жамин, дитя мое. Как он сидит, бывало, перед этим зеркалом. Прибежище
надежное, где непорядок смягчен, утишен, сглажен. Бенджамин, дитя моей
старости, заложником томящийся в Египте. О Бенджамин. Дилси говорит:
причина в том, что матери он в стыд. Внезапными острыми струйками проры-
ваются они вот этак в жизнь ходиков, на мгновенье беря белый факт в чер-
ное кольцо неоспоримой правды, как под микроскоп; все же остальное время
они - лишь голоса, смех, беспричинный с твоей точки зрения, и слезы тоже
без причин. Похороны для вас - повод об заклад побиться, сколько человек
идет за гробом: чет или нечет. Как-то в Мемфисе целый бордель выскочил
нагишом на улицу в религиозном экстазе.
господине. О Иисусе благий. Человече добрый.
глаз. Подошел городской трамвайполон. Я стал на задней площадке.
в пространство, а с боков - тишь и небытие, и огни желтые, красные, зе-
леные подрагивают в ясном воздухе, отображаются.
лоботрясничают, и тут я услыхал свои часы и стал прислушиваться, не
прозвонят ли на башне; тронул сквозь пиджак письмо, написанное Шриву, и
по руке поплыли гравированные тени вязов. На подходе к общежитию в самом
деле раздался бой башенных часов и, расходясь, как круги на воде, обог-
нал меня, вызванивая четверть - чего? Ну и ладно. Четверть чего.
там пусто - только лестница изгибом вверх уходит в тени, в отзвуки шагов
печальных поколений, легкой пылью наслоившихся на тени, и мои ноги бу-
дят, поднимают эти отзвуки, как пыль, и снова оседает она, легкая.
чтобы сразу увидел. Мужем моим окрестили. Но Споуд ведь говорил, что они
куда-то еще едут и вернутся поздно, а без Шрива им не хватало бы одного
кавалера. Притом бы я его увидел, а следующего трамвая ему целый час
ждать, потому что после шести вечера. Я вынул часы - тикают себе, и нев-
домек им, что солгать они теперь и то не могут. Положил на стол вверх
циферблатом, взял письмо миссис Блэнд, разорвал пополам и выбросил в
корзину, потом снял с себя пиджак, жилет, воротничок, галстук и рубашку.
Галстук тоже заляпан, но негру сойдет. Скажет, что Христос этот галстук
носил, оттого и кровавый рисунок. Бензин отыскался в спальне у Шрива, я
расстелил жилет на столе, на гладком, и открыл пробку.
носит ему от бензинного запаха худо и тогда он еще злее потому что де-
вушка Девушка У него-то сестры нет Но Бенджамин, Бенджамин дитя моей го-
рестной Если бы у меня была мать чтобы мог сказать ей Мама мама Бензина
извел уйму, и теперь не понять, кровяное ли еще пятно или один бензин
уже. От него порез на пальце снова защипало, и я пошел умываться, пове-
сив прежде жилет на спинку стула и притянув пониже электрический шнур,
чтобы лампочка пятно сушила. Умыл лицо и руки, но даже сквозь мыло слы-
шен запах острый, сужающий ноздри слегка. Открыл затем маленький чемо-
дан, достал рубашку, воротничок и галстук, а те, заляпанные, уложил,
закрыл чемодан и надел их. Когда причесывался, пробило половину. Но вре-
мя у меня, по крайней мере, до без четверти, вот разве только если на
летящей тьме он одно лишь свое лицо видит а сломанного пера нет разве
что их две в такой шляпе но не в один же вечер две такие будут следовать
в Бостон трамваем И вот мое лицо с его лицом на миг сквозь грохот когда
из тьмы два освещенных окна в оцепенело уносящемся грохоте Ушло его лицо
одно мое вижу видел а видел ли Не простясь Навес без кулька и пустая до-
рога в темноте в тишине Мост выгнувшийся в тишину темноту сон вода бла-
годатная быстрая Не простясь
здесь. Стою у окна, занавески медленно приколыхиваются из темноты к ли-
цу, словно кто дышит во сне, и медленным выдохом опадают опять в темно-
ту, оставив по себе касанье. Когда они ушли наверх мама откинулась в
кресле прижав к губам накамфаренный платок. Отец как сидел рядом с ней
так и остался сидеть держа ее за руку а рев все раскатывается точно в
тишину ему не уместиться В детстве у нас была книжка с картинкой - тем-
ница и слабенький луч света косо падает на два лица, поднятых к нему из
мрака. "Знаешь, что б я сделала, когда бы королем была? (Не королевой,
не феей - всегда королем только, великаном или полководцем). Разломала
бы тюрьму, вытащила б их на волю и хорошенько бы выпорола" Картинка ока-
залась потом вырвана, выдрана прочь. И я рад был. А то все бы глядел на
нее, пока не стала бы той темницей сама уже мама, - она и отец тянутся
лицами к слабому свету и держатся за руки, а мы затерялись где-то еще
ниже, и нам даже лучика нет. А потом примешалась и жимолость. Только,
бывало, свет выключу и соберусь уснуть, она волнами в комнату и так нах-
лынет, гуще, гуще до удушья, и приходится вставать и ощупью, как ма-
ленький, искать дверь руки зрят осязаньем в мозгу чертя невидимую дверь
Дверь а теперь ничего не видят руки Нос мой видит бензин, жилетку на
столе, дверь. По-прежнему коридор пуст от всех шагов печальных поколе-
ний, бредших в поисках воды, с глаза невидящие сжатые как зубы не то что
не веря сомневаясь даже в том что боли нет Щиколотка голень колено длин-
ное струение невидимых перил где оступиться в темноте налитой сном Мама
отец Кэдди Джейсон
раньше вас я буду крепко спать когда дверь Дверь дверь И там тоже нико-
го, одни трубы, фаянс, тихие стены в пятнах, трон задумчивости. Стакан
взять я забыл, но можно руки зрят холодящую пальцы невидимую шею лебяжью
Обойдемся без Моисеева жезла Пригоршня вот и стакан Касаньем осторожным
чтоб не Журчит узкой шеей прохладной Журчит холодя металл стекло Полна
через край Холодит стенки пальцы
дором, будя в тишине шуршащие полк шагов погибших, я вернулся в бензин,
к часам, яростно лгущим на темном столе. А оттуда - к занавескам, что
вдохом наплывают из тьмы в лицо мне и на лице оставляют дыхание. Чет-
верть часа осталось. И тогда меня не будет. Успокоительнейшие слова. Ус-
покоительнейшие. Non fui. Sum. Fui. Non sum!. Где-то слышал я перезвоны
такие однажды. В Миссисипи то ли в Массачусетсе. Я был. Меня нет. Масса-
чусетс то ли Миссисипи. У Шрива в чемодане есть бутылка. Ты даже и не
вскроешь? Мистер и миссис Джейсон Ричмонд Компсон извещают о Три раза.
Дня. Ты даже и не вскроешь свадьбе дочери их Кэндейси напиток сей нас
учит путать средства с целью. Я есмь. Выпей-ка. Меня не было. Продадим
Бенджину землю, чтобы послать Квентина в Гарвардский, чтобы кости мои
стук-постук друг о друга на дне. Мертв буду в. По-моему, Кэдди говорила:
один курс. У Шрива в чемодане есть бутылка. Отец к чему мне у Шрива Я
продал луг за право смерти в Гарвардском Кэдди говорила В пещерах и гро-
тах морских им мирно крошиться колеблемым донным теченьем Гарвардский
университет звучит ведь так утонченно Сорок акров не столь уж высокая
цена за красивый звук. Красивый мертвый звук Променяем Бенджину землю на
красивый мертвый звук. Этого звука Бенджамину надолго хватит, он ведь
Корнев Павел
Русанов Владислав
Маккарти Кормак
Прозоров Александр
Чернецов Андрей
Зыков Виталий