Чтение 30–й страницы книги ~Прощай, оружие!~

- Ну, ладно, - сказал я. - Все и всех к черту!

- Нет, нет, - сказал Ринальди. - Так нельзя. Так нельзя. Говорят вам: так
нельзя. Мрак и пустота, и больше ничего нет. Больше ничего нет, слышите? Ни
черта. Я знаю это, когда не работаю.

Священник покачал головой. Вестовой убрал жаркое.

- Почему вы едите мясо? - обернулся Ринальди к священнику. - Разве вы не
знаете, что сегодня пятница?

- Сегодня четверг, - сказал священник.

- Враки. Сегодня пятница. Вы едите тело Спасителя. Это божье мясо. Я
знаю. Это дохлая австриячина. Вот что вы едите.

- Белое мясо - офицерское, - сказал я, вспоминая старую шутку.

Ринальди засмеялся. Он наполнил свой стакан.

- Не слушайте меня, - сказал он. - Я немного спятил.

- Вам бы нужно поехать в отпуск, - сказал священник. [155]

Майор укоризненно покачал головой. Ринальди посмотрел на священника.

- По-вашему, мне нужно ехать в отпуск?

Майор укоризненно качал головой, глядя на священника. Ринальди тоже
смотрел на священника.

- Как хотите, - сказал священник. - Если вам не хочется, то не надо.

- Ну вас к черту! - сказал Ринальди. - Они стараются от меня избавиться.
Каждый вечер они стараются от меня избавиться. Я отбиваюсь, как могу. Что ж
такого, если у меня {это}? {Это} у всех. Это у всего мира. Сначала, - он
продолжал тоном лектора, - это только маленький прыщик. Потом мы замечаем
сыпь на груди. Потом мы уже ничего не замечаем. Мы возлагаем все надежды на
ртуть.

- Или сальварсан, - спокойно прервал его майор.

- Ртутный препарат, - сказал Ринальди. Он говорил теперь очень
приподнятым тоном. - Я знаю кое-что получше. Добрый, славный священник, -
сказал он, - у вас никогда не будет {этого}. А у бэби будет. Это авария на
производстве. Это просто авария на производстве.

Вестовой подал десерт и кофе. На сладкое было что-то вроде хлебного
пудинга с густой подливкой. Лампа коптила; черная копоть оседала на стекле.

- Дайте сюда свечи и уберите лампу, - сказал майор.

Вестовой принес две зажженные свечи, прилепленные к блюдцам, и взял
лампу, задув ее по дороге. Ринальди успокоился. Он как будто совсем пришел в
себя. Мы все разговаривали, а после кофе вышли в вестибюль.

- Ну, мне нужно в город, - сказал Ринальди. - Покойной ночи, священник.

- Покойной ночи, Ринальди, - сказал священник.

- Еще увидимся, Фреди, - сказал Ринальди.

- Да, - сказал я. - Приходите пораньше.

Он состроил гримасу и вышел. Майор стоял рядом с нами.

- Он переутомлен и очень издерган, - сказал он. - К тому же он решил, что
у него сифилис. Не думаю, но возможно. Он лечится от сифилиса. Покойной
ночи, Энрико. Вы на рассвете выедете?

- Да. [156]

- Ну так до свидания, - сказал он. - Счастливый путь! Педуцци разбудит
вас и поедет вместе с вами.

- До свидания.

- До свидания. Говорят, австрийцы собираются наступать, но я не думаю. Не
хочу думать. Во всяком случае, это будет не здесь. Джино вам все расскажет.
Телефонная связь теперь налажена.

- Я буду часто звонить.

- Непременно. Покойной ночи. Не давайте Ринальди так много пить.

- Постараюсь.

- Покойной ночи, священник.

- Покойной ночи.

Он ушел в свой кабинет.

Глава двадцать шестая

Я подошел к двери и выглянул на улицу. Дождь перестал, но был сильный туман.

- Может быть, посидим у меня в комнате? -

предложил я священнику.

- Только я очень скоро должен идти.

- Все равно, пойдемте.

Мы поднялись по лестнице и вошли в мою комнату. Я прилег на постель
Ринальди. Священник сел на койку, которую вестовой приготовил для меня. В
комнате было темно.

- Как же вы себя все-таки чувствуете? - спросил он.

- Хорошо. Просто устал сегодня.

- Вот и я устал, хотя, казалось бы, не от чего.

- Как дела на войне?

- Мне кажется, война скоро кончится. Не знаю почему, но у меня такое
чувство.

- Откуда оно у вас?

- Вы заметили, как изменился наш майор? Словно притих. Многие теперь так.

- Я и сам так, - сказал я.

- Лето было ужасное, - сказал священник. В нем появилась уверенность,
которой я за ним не знал раньше. - Вы себе не представляете, что это было.
[157]

Только тот, кто побывал там, может себе это представить. Этим летом
многие поняли, что такое война. Офицеры, которые, казалось, не способны
понять, теперь поняли.

- Что же должно произойти? - Я поглаживал одеяло ладонью.

- Не знаю, но мне кажется, долго так продолжаться не может.

- Что же произойдет?

- Перестанут воевать.

- Кто?

- И те и другие.

- Будем надеяться, - сказал я.

- Вы в это не верите?

- Я не верю в то, что сразу перестанут воевать и те и другие.

- Да, конечно. Это было бы слишком хорошо. Но когда я вижу, что делается
с людьми, мне кажется, так продолжаться не может.

- Кто выиграл летнюю кампанию?

- Никто.

- Австрийцы выиграли, - сказал я. - Они не отдали итальянцам
Сан-Габриеле. Они выиграли. Они не перестанут воевать.

- Если у них такие же настроения, как у нас, могут и перестать. Они ведь
тоже прошли через все это.

- Тот, кто выигрывает войну, никогда не перестанет воевать.

- Вы меня обескураживаете.

- Я только говорю, что думаю.

- Значит, вы думаете, так оно и будет продолжаться? Ничего не произойдет?

- Не знаю. Но думаю, что австрийцы не перестанут воевать, раз они
одержали победу. Христианами нас делает поражение.

- Но ведь австрийцы и так христиане - за исключением босняков.

- Я не о христианской религии говорю. Я говорю о христианском духе.

Он промолчал.

- Мы все притихли, потому что потерпели поражение. Кто знает, каким был
бы Христос, если бы Петр спас его в Гефсиманском саду. [158]

- Все таким же.

- Не уверен, - сказал я.

- Вы меня обескураживаете, - повторил он. - Я верю, что должно что-то
произойти, и молюсь об этом. Я чувствую, как оно надвигается.

- Может, что-нибудь и произойдет, - сказал я. - Но только с нами. Если б
у них были такие же настроения, как у нас, тогда другое дело. Но они побили
нас. У них настроения другие.

- У многих из солдат всегда были такие настроения. Это вовсе не потому,
что они теперь побиты.

- Они были побиты с самого начала. Они были побиты тогда, когда их
оторвали от земли и надели на них солдатскую форму. Вот почему крестьянин
мудр - потому что он с самого начала потерпел поражение. Дайте ему власть, и
вы увидите, что он по-настоящему мудр.

Он ничего не ответил. Он думал.

- И у меня тоже тяжело на душе, - сказал я. - Потому-то я стараюсь не
думать о таких вещах. Я о них не думаю, но стоит мне начать разговор, и это
само собой приходит мне в голову.

- А я ведь надеялся на что-то.

- На поражение?

- Нет. На что-то большее.

- Ничего большего нет. Разве только победа. Но это, может быть, еще хуже.

- Долгое время я надеялся на победу.

- Я тоже.

- А теперь - сам не знаю.

- Что-нибудь должно быть, или победа, или поражение.

- В победу я больше не верю.

- И я не верю. Но я не верю и в поражение. Хотя, пожалуй, это было бы
лучше.

- Во что же вы верите?

- В сон, - сказал я. Он встал.