несколько человек в действующую армию. Армейский чиновник (Синяка даже не
знал, как называется его должность), толстенький бочкообразный человечек с
клиновидной бородкой, не хотел его брать, все отталкивал в грудь и вытирал
пальцы о штаны, но Витинг уверял, что из всех его дебилов-воспитанников
этот - самый нормальный, и чиновник, в конце концов, уступил и взял его,
сказал зачем-то с полуугрозой: "Смотри у меня..."
ружье, показал, как стрелять, потом скривился от брезгливой жалости,
дернул ртом, но ничего не сказал.
Синяку. Когда он уселся рядом, от него крепко пахнуло потом. От южных
ворот донесся пушечный выстрел. Вальхейм задумчиво произнес, ни к кому в
особенности не обращаясь:
Синяка деликатно поерзал, вздохнул, однако промолчал, но капитан извлек из
того же кармана еще более грязную корку белого хлеба и сунул ее Синяке.
его за щеку.
никаких пушек быть не должно, и в ужасе посмотрел на капитана. Угадав его
мысли, Ингольв спокойно сказал:
паренек.
севера у нас теперь Бьярни, а с юга Альхорн. Угадай, чем все закончится?
пополам, и они с Синякой еще поели.
все не находилось времени на этот вопрос. На самом деле теперь это было
уже безразлично, но уж больно тоскливо делалось от молчания.
Тогда он попробовал вызвать в своей душе хотя бы раскаяние - все-таки
Демер был одним из организаторов восстания. Быть может, именно он спас
честь старого Ахена в глазах будущих поколений. Но и раскаяния Синяка не
почувствовал.
"ничейной землей", Синяка заметил в одной из подворотен странное свечение.
Словно горел на снегу опрокинутый факел. Солнце уже садилось, и его
красноватые лучи пылали так, будто кто-то срезал их серпом и связал в
сноп. Синяка сделал несколько осторожных шагов и замер. В подворотне
золотом сверкала длинная светлая коса - одна из четырех кос Амды. Он не
мог не узнать этих волос.
с косы гирляндой, звякнули. Судя по пятнам, волосы обрезали наспех,
окровавленным мечом. Синяка зарылся в косу лицом, вдыхая запах пороха и
еле слышный сладковатый аромат какого-то восточного масла, которое Амда
втирала в виски. Потом, с косой в руках, встал и бесшумно прокрался в
подворотню.
нее в груди. Они уже покрылись инеем. На кожаной куртке остались два
темных пятна. И кто-то срезал ей косы, как публичной женщине. На
окровавленном снегу золотые волосы горели, как живые.
жилого дома. Морозя пальцы, подобрал косы, свернул их и положил ей на
грудь. Один глаз Амды был приоткрыт и белесо поблескивал.
движением метнулся в тень. Он еще не понял, с какой стороны исходит
угроза, и потому прижался спиной к стене подворотни и нащупал на поясе
нож. Еле заметное движение совсем рядом, потом сиплый голос:
мостовую, так, чтобы тот зазвенел. Голос в темноте рассмеялся.
пленных не берут? Я разрежу тебя на куски.
скрывающегося в темноте.
нож, и враги вместе вошли во двор. Теперь, когда они оказались на свету,
Синяка разглядел, каким исхудавшим, черным было лицо молодого человека.
Хильзен словно сразу постарел на полвека. Темные глаза ввалились, их как
будто припорошило пеплом.
- И уж тем более не надругался бы над мертвой.
голову, он судорожно хватал воздух раскрытым ртом.
У меня помутился рассудок...
Чужим и враждебным стал его взгляд, и Синяка невольно отступил в тень и
снова взялся за нож.
пуля вопьется в спину между лопаток. Но Хильзен не стрелял. Он смотрел ему
вслед, и взгляд этих мертвых черных глаз преследовал Синяку до тех пор,
пока он не скрылся за поворотом.
к заливу. Если спасешь хотя бы двоих - считай, что я порадовался перед
смертью. Сдохнете все - туда вам и дорога.
одиннадцать человек из самых молодых. Вальхейм не имел привычки щадить
людей, но бессмысленные потери считал дурным тоном.
сторону, Вальхейм ткнул пальцем и сказал:
голос.
Возражать никто не решился.
через десять Завоеватели доберутся до этого перекрестка. Синяка повел
одиннадцать человек в сторону серого пятиугольника Элизабетинских
пакгаузов, где в былые времена купцы, входившие в Ахен через южные ворота,
хранили свой товар. Там было много галерей, проходных дворов. Если
повезет, они выйдут из этого лабиринта к улице Южный Вал, по которой
доберутся до залива.
расставил своих людей по баррикаде, заранее зная, что это бесполезно -
два-три хороших пушечных выстрела разнесут их жалкое укрепление. Но
сдавать перекресток без боя в планы Вальхейма не входило. Он не собирался
повторять подвиг командования ахенской армии, которое дало ему полсотни
плохо обутых солдат и велело стоять насмерть, после чего героически
отступило. В принципе, это было умно, и Ингольв одобрял свое начальство,
но только в принципе. А в частности ему нужно было удержать Завоевателей
хотя бы на четверть часа.
донеслись первые выстрелы. Судя по всему, пушки туда еще не добрались. А
может, их не успели перезарядить. Синяка отослал своих спутников подальше
в лабиринт, а сам остался и начал слушать, присев в темноте на корточки и
касаясь щекой ружья, которое поставил между колен. Среди беспорядочного
треска выстрелов он отчетливо различал карабины, которыми были вооружены
Ингольв и пятеро оставшихся с ним. Каждую секунду Синяка ждал, что вот-вот
вступят пушки и все будет кончено.
В ответ на шквал огня он отзывался неторопливо и уверенно:
Вальхейма. Он поднялся и побежал назад, к перекрестку, огибая ящики,
коробки, наваленную кучей мебель. Он страшно спешил и уже не понимал,