Чтение 30–й страницы книги ~Ульфила~

– Чему? – сипло спросила девица.

– Да ты и вправду тут стоишь?

– Ну, – огрызнулась девица.

– Так это, вроде бы, храм веры Христовой.

– Вот именно.

Нашла место, вот дура!.. Фритигерн засмеялся.

Она с ненавистью смотрела, как он смеется. Здоровый, свободный человек. Мужчина.

– Ну, пойдем со мной, – сказал Фритигерн добродушно. – Мне как раз нужна такая, как ты.

– Я не потаскуха, – просипела девица. – Гляди, не ошибись.

Но Фритигерн, не слушая, уже тащил ее за собой. Только в доме разглядел свою находку как следует. Разглядел и ужаснулся. Девица была почти совершенно раздета, будто ее из постели вытащили. Худющая, все кости наружу; угловата, как табурет. Растрепанные мокрые волосы цвета соломы липнут к щекам и тощей спине. И беременная.

Фритигерн не сдержался – охнул. Повалился на постель как бы в бессилии. Девица, злющая, перед ним стояла, выпятив живот, еще более заметный под сырой одеждой.

– Так ты не потаскушка?

– Я же говорила, – хриплым разбойничьим шепотом сказала она.

– А что ты делала на улице?

– Священника ждала. Меня отец из дома выгнал. – Она хлопнула себя по животу. – Из-за этого. Из-за ублюдочка моего.

– Почему же ночью, голую?

– Как заметил, так сразу и выгнал, – пояснила девица и глубоко вздохнула. Видно было, что она ничуть не осуждает своего сурового родителя. – Можно, я у тебя тут переночую? Я утром уйду.

– А хоть и насовсем оставайся, – неожиданно сказал князь. Эта неунывающая девица чем-то глянулась ему. К тому же он был пьян. – Обрюхатил-то тебя кто?

– Да из ваших кто-то, – объяснила она. – Я и лиц-то в темноте не разглядела. Несколько их было.

– Ладно, родится дитя – по роже определим, – милостиво сказал Фритигерн.

Она глаза прищурила:

– А не ты это, часом, был?

– Упаси Боже, – сказал князь. Захохотал.

– Тебя как звать, если что понадобится? – деловито спросила девушка.

– Фритигерн, – ответил князь. Бросил ей одеяло. – Мокрое с себя сними, одеяло мне не пачкай. И не храпи ночью, поняла?

До девушки только через несколько дней дошло, что подобрал ее сам грозный князь. Но, похоже, это ее не очень устрашило. Фритигерн нарек ее Авило (Соломка); о настоящем имени спросить не потрудился. А девушке, похоже, было все равно – Авило так Авило.

Вот у этой-то Авило за спиной и плевалась добродетельная дочь Флавия Евгения.

К Рождеству Фритигерну преподнесли неожиданный сюрприз. Князь едва костью не подавился, которую грыз на зависть сторожившей у скамьи собаке, когда ему сообщили, что его немедленно желает видеть человек от епископа Медиоланского.

О Медиолане – что это за город, где расположен и стоит ли того, чтобы ограбить, – князь знал довольно мало. На весну раздумья об этом оставил. Какое дело у духовного лица может быть к нему, варварскому вождю, – о том только гадать приходится.

Фритигерн удивился бы еще больше, если бы достоверно узнал, что для того миланского епископа и сам он, князь Фритигерн, и вероучитель готский, святейший Ульфила, – не настоящие христиане, а злостные еретики. Ибо кафедру в Медиолане вот уже четыре года как занимал бывший губернатор, Аврелий Амвросий. Начал с того, что разогнал сторонников арианской ереси и принялся везде насаждать никейский символ. После грубого и невежественного Авксентия, который и языка своей паствы не знал, а с непонятливыми через военного трибуна объяснялся, этот Амвросий, римлянин из хорошей семьи, был как глоток свежего воздуха после заточения в затхлой темнице. И многие ради него оставляли свое арианство.

Всего этого Фритигерн, разумеется, и ведать не ведал.

Вытер выпачканные жиром руки о собаку, поспешно проглотил подогретое разбавленное вино, кликнул служанку, кости убрать велел.

И уселся князь на скамье поудобнее, кулак в бедро упер: зови!

В дом вошли двое, оба в насквозь мокрых от снегопада плащах. Губы от холода посинели. Немудрено – плащи-то на рыбьем меху (наметанным глазом князь мгновенно определил стоимость их одежки: невысока).

На Фритигерна уставились с одинаковым угрюмством.

А Фритигерн, от души забавляясь – вот спасибо за потеху нежданную! – поднялся со скамьи, улыбкой им навстречу просиял.

– Бог ты мой, неужели мои паршивцы вас даже вином не угостили?

Руки распростер, точно обнять хотел, но в последний момент отстранился – больно уж мокрые. Позвал девушку, велел горячего вина с гвоздикой гостям приготовить.

И снова к посетителям своим повернулся, умоляя принять его искреннее гостеприимство и хотя бы сменить мокрую одежду на сухую.

Гости мрачно отвечали, что дело их спешное и не могут они драгоценное время расточать на такие мелочи, как забота о теле – этом недостойном вместилище бессмертной души.

Фритигерн насторожился.

– Господа, – на всякий случай сказал он, – как и вы, я христианин, но считаю непозволительной роскошью преждевременную смерть вследствие небрежения своим здоровьем.

Изрек и сам удивился.

Гости же дружно нахмурились. Не понравилось им, что этот арианин себя с ними, истинными кафоликами, на одну доску ставит.

Фритигерн решил в богословствование не вдаваться и перешел к делу:

– Мне передали, будто вас епископ Медиоланский прислал.

С плащей упрямцев уже натекла здоровенная лужа, в которой они и топтались грязными сапогами. Вошла служанка с кувшином, задела гостей заметным животом, на лужу поглядела недовольно. «Кому гордость блюсти, а кому потом прибирать», – проворчала себе под нос.

Фритигерн поддержал ее:

– Моя служанка дело говорит. Негоже вам, раз уж у меня вы в гостях, мерзнуть или терпеть какие-либо иные неудобства. – И служанке: – Приготовь господам все сухое. А пока переодеваются, стол накрой, пусть подкрепятся.

И, взяв у нее кувшин, самолично вина поднес посланцам.

Авило вразвалку удалилась. Посланцы смотрели на нее недобрительно.

Пока послы переодевались, пока пили, пока трезвели – день к закату перешел. Только к вечеру разговор у них с Фритигерном получился и продолжался до глубокой ночи.

Начали официально.

Преисполненный любви, шлет привет и пастырское благословение свое князю готскому Фритигерну епископ Медиоланский Амвросий.

Фритигерн мгновенно ощутил себя христианским государем до мозга костей и благословение принял с подобающим достоинством. Посланцы памятовали, конечно, что собеседник их – злостный еретик; но Амвросий настрого наказал им быть мудрыми, как змии, и о еретичестве даже не заикаться. Фритигерн же, который очень смутно понимал, в чем состоят различия в вероучениях, о подобном даже и не задумывался.

Дело Амвросия, в двух словах, было таково. Просит он князя отдать ему, епископу, пленников из числа римских граждан, сколько возможно. Ибо стало ему достоверно известно, что готы во время последних недоразумений своих с Империей захватили немалое количество свободнорожденных мужчин и женщин и сделали их рабами.

Слушал Фритигерн и таял. Нравиться начинал ему этот Амвросий. Вот как изящно выразился – «недоразумения с Империей». А мог бы прямо брякнуть: «грабительский набег». Но ведь не брякнул же!..

– Да, это верно, – вежливо подтвердил Фритигерн. И вина себе налил, а к вину печенья взял. (Авило стряпуха была изрядная).

– Епископ Амвросий глубоко скорбит об участи этих людей. Он хотел бы выкупить хотя бы часть из них, ибо полагает, что они заслуживают лучшего.

– Возможно, – неспешно согласился с этим Фритигерн. – Не мне судить. Почти любой из нас заслуживает лучшего.

Тут один из посланцев метнул на князя короткий, злобный взгляд. Явно сказать хотел, что кто-кто, а Фритигерн как раз живет много лучше заслуженного.

Князя это насмешило.

Но тут же перестал усмехаться, ибо нечто важное услышал.

– Его святейшество предлагает тебе крупный выкуп, – сказал посланник.

И назвал немалую меру золота, которую доставят из Медиолана, как только епископ будет извещен об успехе переговоров.

Фритигерн прикинул в уме. Сделка обещала быть выгодной. А если он, Фритигерн, удачно поторгуется с этими несчастными святошами, – то очень выгодной.

– Разумеется, я согласен, – быстро сказал он и хлопнул ладонью по столу.

Авило, подслушивавшая за занавеской (от любопытства уже извелась), приняла это за требование подать еще выпивки. Выскочила из своего укрытия, услужливо с кувшином сунулась. Фритигерн ее спать отослал, чтобы думать не мешала.

Стали они с теми клириками детали обсуждать. Говорил больше один из посланных; второй только князя злыми черными глазами сверлил да помалкивал. Фритигерн очень быстро убедился в том, что торгуются ромейские клирики не хуже готов и нахрапом их не возьмешь.

…И измором, как выяснил через три часа, тоже. (Амвросий нарочно таких выбрал – знал, с кем предстоит дело иметь). Оставалось одно: вести переговоры честно и даже немного себе в убыток.

– Ладно, – сдался Фритигерн, – давайте сперва определим, какие именно пленники нужны вашему Амвросию. У нас их… много. Видимо, прежде всего его интересуют природные ромеи. Мезы, фракийцы – те не нужны…

– Прежде всего христиане, – сказал посланник епископа.

Но тут молчаливый его товарищ вдруг вмешался в разговор.

– Прежде всего те, кому не вынести тягот рабства, – сказал он резко. – Неважно, христиане они или язычники. Язычники тем скорее отвратят сердца свои от ложного учения, чем большее милосердие будет им явлено.

Фритигерн побарабанил пальцами по столу. Мысленно обратился к Ульфиле: какой совет дал бы ему сейчас его епископ? Но ничего не ум не шло. Думать, как Ульфила, Фритигерн так и не научился.