современного общества, но, Боже, как велико искушение повторить вслед за
принцем Датским: "Есть много на земле и в небесах такого, что нашей мудрости
не снилось"!
и не колдовство, а научно установленный факт. С точки зрения физики --
необъяснимое исчезновение энергии, что, насколько я помню из гимназического
курса, прямо противоречит закону сохранения оной. Куда же, в самом деле,
девается жизненная энергия в момент смерти? Не можег ли она в некоем
видоизмененном, преобразованном виде возвращаться обратно? Что если
произошла некая природная аномалия? Что, если над Москвой повисло невидимое
глазу, но вполне реальное облако смертоносной энергии?
целые города, словно лишившиеся жизненного источника? Пришли в упадок и
запустение древние Вавилон, Афины, Рим. Историки винят нашествие варваров,
экономический упадок или духовный кризис. А вдруг все объясняется иначе?
Любой очень старый и очень многолюдный город, в котором за долгие века
существования ушли из жизни сотни тысяч и миллионы людей, задыхается в
тесных объятьях могил и кладбищ. Мертвые кости везде: на погостах, на дне
рек, под фундаментами домов, под ногами прохожих. Воздух густ и сдавлен от
последних выдохов умерших и выплесков жизненной энергии. Разве не чувствует
этой асфиксии деревенский житель, впервые оказавшийся в древней столице и
вдохнувший ее миазмы?
много больше, чем живых. Мы с вами в меньшинстве, господа. Так стоит ли
удивляться, что некоторых -- многих -- из нас тянет присоедшппъся к
большинству. Центр энергии там, а не здесь.
назад предшественникам наших многомудрых академиков бесовщиной казались
невидимые глазу магнетизм или электричество, а вид автомобиля поверг бы их в
ужас, не говоря уж о рентгеновских лучах или движущихся картинках. Как
знать, уважаемые доктора и магистры, не откроет ли наука XX века некие иные
виды энергии, распознать которые не способны наши органы чувств и
несовершенные приборы?
грядущее не лучше, чем вы, то можете быть уверены, почтенные читатели
"Курьера", что ваш покорный слуга не свернет со следа "Любовников Смерти".
Вы и впредь будете первыми узнавать обо всех моих наблюдениях и открытиях.
мной он не пытается, а ведь мы довольно много времени проводим вместе.
Считается, что я помогаю ему расследовать обстоятельства смерти бедняжки
Офелии, а заодно уж и все прочие таинственные происшествия, связанные с
нашим клубом.
какую-нибудь простушку, глупенькую провинциалку, попавшую в большой и
опасный город. Право, смешно. Я, может быть, и провинциалка, но глупенький и
тем более простушкой меня не назовешь. Я уже не та, что прежде. Мне стали
совершенно непонятны обычные, скучные люди с их обычными, скучными заботами,
а это значит, что сама я перестала быть обычной и скучной.
вечерние собрания продолжаются недолго: три или четыре добровольца пробуют
счастья на рулетке, и на этом все заканчивается. После того первого вечера,
когда выиграл Гэндзи, череп никому больше не выпадал, хотя Калибан,
например, не пропускает ни единого дня. Я уже описывала свою позавчерашнюю
попытку, к которой долго готовилась. Выпавшая мне шестерка, если вдуматься,
просто оскорбительна! Если мерить на игральные карты, выходит, что для
Смерти я -- младшая карта в колоде. Самое же чудовищное то (и об этом я не
писала), что, убедившись в неудаче, я испытала не разочарование, а горячее,
острое, позорнейшее облегчение. Видимо, я еще не готова.
женщиной. Двух новеньких соискательниц я уже коротко обрисовала, но, как
выясняется, я еще была к ним слишком снисходительна. Это совершеннейшие
ничтожества! Причем Ифигения еще терпима, потому что понимает свою цену, но
вот вторая, Горгона, держится королевой и все время норовит оказаться в
центре внимания. Часто ей это удается, но в менее лестном смысле, чем ей
хотелось бы.
я слышала, как он разглагольствовал перед глупышкой Ифигенией о
естественности наготы. Но собрал пыльцу с этих сомнительных бутонов,
разумеется, Просперо: третьего дня он велел остаться Горгоне, а вчера и
розовощекой дурочке. Самое странное, что я не испытала при этом ни малейшей
ревности. Я пришла к выводу, что плотское и чувственное меня совершенно не
волнует. Лишнее тому доказательство я имела позавчера, когда после игры
Просперо вдруг взял меня за руку и повел за собой.
вышло довольно глупо. Он снова уложил меня на медвежью шкуру, завязал мне
глаза и долго водил по моему телу мокрой и холодной кисточкой (потом
выяснилось, что он рисовал тушью магические знаки -- еле отмылась). Было
щекотно, и я несколько раз, не выдержав, хихикнула. Физиологическая же часть
завершилась очень быстро.
которых с многозначительной туманностью поминают русские авторы, и les
plaisirs de la chair(1), которые с куда большей детальностью описывает
современная французская литература, -- еще одна выдумка, изобретенная
человечеством, чтобы романтизировать тягостную обязанность продолжения рода.
Это вро--------------------
вырасту большая и тоже выпью коньяку -- папенька с таким удовольствием
пропускает рюмочку перед воскресным обедом. Однажды набралась храбрости,
пододвинула к буфету стул, влезла на него, достала графин и отхлебнула из
горлышка... Кажется, именно в тот момент я впервые поняла, сколько в людях
притворства. На коньяк до сих пор не могу смотреть без отвращения. Как можно
добровольно пить эту едкую гадость? С физиологической любовью, кажется, дело
обстоит точно так же. Уверена, что для папеньки приятен был не сам коньяк, а
ритуал: воскресный день, парадный обед, поблескивание хрустального графина,
предвкушение неспешного вечернего досуга. То же с актом любви: все
предшествующее ему настолько пленительно, что можно извинить бессмысленность
и постыдность самого действия, благо длится оно недолго.
рассуждений, это как раз неплохо, но очень уж по-детски получилось. На
физиологии остановлюсь где-нибудь в другом месте, подробнее и без
наивности.)
взгляд был задумчив и, пожалуй, даже немного растерян. Но прощальные его
слова были прекрасны: "Иди и растворись в ночи". Я сразу ощутила себя
химерой, ночным наваждением. Мои шаги по темному бульвару были легки и
бесплотны.
надо мной уже не абсолютна, чары ослабли.
Просперо теперь стал занимать меня меньше, чем прежде. Я провожу столько
времени с Гэндзи не только оттого, что не знаю, чем бы себя занять. Он
интригует меня. Иногда мы подолгу молчим, как, например, вчера в кофейне. Но
бывает, что и разговариваем, причем на самые неожиданные темы. При всем
своем немногословии Гэндзи -- увлекательный собеседник. И полезный, у него
можно многому научиться.
галантности. Сегодня я вновь попробовала заставить его согласиться с
очевидным:
стремлением найти всему рациональное объяснение? Наш мир -- маленькое
освещенное пятнышко, со всех сторон окруженное тьмой. Из этого мрака за нами
следят мириады внимательных глаз. Могучие руки управляют нашими поступками,
дергая за невидимые нити. Нам никогда не разобраться в этой механике. Ваши
попытки анатомировать потусторонние Знаки просто смехотворны!
брюссельскими кружевами -- на первый взгляд совсем конвенциональное, но к
манжетам и нижней оборке пришиты маленькие серебряные колокольчики, так что
каждое движение сопровождается едва слышным нежным звоном -- это мое
собственное изобретение. Однако некстати сказанный комплимент меня
рассердил.
воскликнула я. -- Что за несносная мужская манера!
вы ветреная Коломбина, игрушка в руках злого Арлекина.
нечто подобное. Как провинциально! Теперь я ни за что бы не произнесла вслух
подобную жеманную пошлость. Однако прошло не более двух недель. Отчего я так
быстро переменилась?
Березин Федор
Лукьяненко Сергей
Володихин Дмитрий
Шилова Юлия
Русанов Владислав
Каргалов Вадим