Юра издал горлом хриплый звук и прокашлялся, надеясь, что, когда он заговорит, его голос прозвучит естественно. Однако это ему не удалось. Голос предательски звенел и ломался, как у подростка.
— Э-э-э, п-простите, в-вы не могли бы накинуть что-нибудь на себя?
— Зачем? — притворно удивилась художница. — Разве я не одета? Честно говоря, я не ожидала гостей, особенно из милиции. Чем обязана?
— Э-э-э, мы х-хотели задать вам несколько вопросов, — с трудом выдавил из себя Юра.
На самом деле все вопросы выветрились у него из головы, как у сдрейфившего студента на экзаменах. Демарин, всегда считавший себя хладнокровным, уравновешенным и морально устойчивым, неожиданно понял, что, если бы у него был миллион долларов, он, не задумываясь, скупил бы все выставленные в “Экстази” сюрреалистические кошмары Селены.
Впавший в состояние ступора, Гоша стоял не шевелясь. Его все еще раздирали внутренние противоречия.
— Проходите, — сделала приглашающий жест Селена, широко распахивая дверь. Она подумала, что давно так не развлекалась. “Новые русские”, для которых купить роскошное женское тело было не проблемой, обычно реагировали на нее менее бурно.
"Бедняги, — вздохнула Селена. — Похоже, настоящих женщин они видели только в американских фильмах”.
Она грациозно развернулась, из-за чего полы пеньюара взметнулись вверх, на мгновение обнажив ягодицы. Это зрелище окончательно добило и без того полумертвого от переживаний Крестовоздвиженского.
Юра сделал над собой усилие и, слегка качнувшись, шагнул в дверной проем.
Гоша не двинулся с места.
Осуждающе покачав головой, Филимонов рукой надавил ему снизу на челюсть, возвращая ее в нормальное положение, и похлопал страдальца по щекам. Взгляд Гоши стал чуть более осмысленным.
— Пойдем, чувствительный ты наш, — подтолкнул его в спину Игорь.
Тофик Магомаев лихорадочно накручивал диск телефона. Он снова звонил Додику.
— Менты уже вовсю шантажируют генерала! — взволнованно сообщил Тофик.
— Ну и что? — отозвался Додик. — Мы еще вчера знали, что они собираются его шантажировать.
— Пошевели мозгами! Если это делают они, то можем и мы. Ты представляешь, какую пользу может принести ручной генерал ФСБ? Дагестанская мафия тебе будет пятки от восторга лизать!
— Он нам может принести еще и неприятности, — заметил Дацаев. — Но, в общем, в этой идее что-то есть.
— Слушай! — загорелся Тофик. — А что, если мы заодно и генерала прослушивать будем?
— Ну ты даешь! — восхитился Додик. — Вот это я понимаю — размах. Только генерал ФСБ — это тебе не мент. Ему так просто в ботинок “жучок” не затолкаешь.
— Но ведь ты у нас умный, — польстил приятелю Тофик. — Генерал нас еще раньше милиционеров на убийцу Вермеева выведет, да и мало ли что полезного мы сможем узнать? В наше время информация — это деньги. Иногда даже очень большие деньги.
— Ладно. Подумаю, что можно сделать, — вздохнул Додик.
* * *
Сейчас его звали Андрей Бочаров. До этого у него было еще несколько имен, но ему не нравилось их вспоминать. Каждое имя было связано с определенным периодом в его жизни. Тогда у него была вера в необходимость того, что он делал, освобождающая его от угрызений совести, а честолюбивое желание стать лучшим и продвинуться по служебной лестнице до самой вершины заставляло его работать по шестнадцать часов в сутки, не замечая бега времени и не чувствуя усталости. Так было до перестройки. Потом все изменилось.
"У меня не осталось ничего — ни иллюзий, ни честолюбия, ни даже имени, данного мне при рождении, — подумал Андрей. — Но, что еще хуже, — все то, к чему я стремился и ради чего вкалывал как проклятый всю свою жизнь, оказалось миражом в пустыне, к которому легковерный путник идет, растрачивая последние силы, но обнаруживает на месте утопающего в зелени города раскаленный зноем песок, запорашивающий глаза”.
В последние годы Андрей часто возвращался мыслями к этой теме. Вначале он чувствовал растерянность, боль и злость, отчаянную, как предсмертная агония. Он был типичным солдатом — человеком, которому нравится выполнять приказы, чувствуя себя частью отлаженного до совершенства механизма. Подчинение приказам и драконовская дисциплина, с помощью которой он превратил себя в “совершенную боевую машину”, избавляли его от необходимости размышлять о том, что хорошо и что плохо, что правильно и что не правильно. Правильно то, что говорят свыше. Все остальное — не правильно. Интересы государства превыше частных интересов. Кто не с нами — тот против нас. Вот и все. И никаких слюнявых интеллигентских рассуждений на философские темы. В этом он был не силен.
Кощунственная мысль о том, чтобы выйти из системы и наконец позаботиться о себе, назревала уже давно, но сломить психологические барьеры оказалось дьявольски трудно, гораздо труднее, чем Берлинскую стену.
В последнее время Андрей все чаще слушал Высоцкого, по несколько раз подряд прокручивая свою любимую песню “Охота на волков”:
< >
— Волк не может нарушить традиций,
Почему же, вожак, дай ответ,
Мы затравленно мчимся на выстрел
И не пробуем — через запрет ?
Волк не может, не должен иначе.
Видно, в детстве слепые щенки,
Мы, волчата, сосали волчицу
И всосали — нельзя за флажки!
Я из повиновения вышел,
За флажки — жажда жизни сильней.
Только сзади я радостно слышал
Удивленные крики людей.
Рвусь из сил, изо всех сухожилий,
Но сегодня — не так, как вчера.
Обложили меня, обложили,
Но остались ни с чем егеря!
Идет охота на волков, идет охота
На серых хищников, матерых и щенков.
Кричат загонщики, и лают псы до рвоты,
Кровь на снегу, и пятна красные флажков,
< >
— подпевал Бочаров, заводясь от страстного до надрывности хрипловатого голоса Высоцкого.
Чувства загоняемого в силки волка были ему слишком хорошо знакомы. Он не раз смотрел смерти в лицо, но он всегда побеждал. Чувство опасности пьянило его, как наркотик. Сталкиваясь с врагами, он никогда не ощущал страха — только дурманящее эйфорическое возбуждение, при котором обычные человеческие чувства, казалось, полностью отключались. На мгновения он становился равным богам. И вот сейчас ему, как загнанному волку из песни, предстояло победить самого серьезного противника, с которым он когда-либо встречался, — самого себя.
Бочаров “вышел за флажки”, убив Вермеева и перекачав на свой номерной счет принадлежащие издателю “Bay!” 900 тысяч долларов. Сделав это, он, к своему собственному удивлению, впервые в жизни почувствовал себя свободным человеком. Он больше не выполнял чужую волю. Он сам принимал решения. Теперь его судьба зависела только от него самого.
О том, что Вермеев совершает по Интернету биржевые операции, Андрей узнал совершенно случайно от своей любовницы Зои Починок, парикмахерши из модного салона “Вивиан”.
Однажды, когда они возвращались из кино, Зоя издалека указала ему на входящую в подъезд ее дома высокую худощавую блондинку.
— Это Лиля Ужик, моя соседка, — объяснила она. — Художница. Стрижется у меня. Ты слышал про нее?
— Я не слишком увлекаюсь искусством, — пожал плечами Бочаров.
— Как художница она немногого стоит, — завистливо хихикнула Зоя. — И в то же время картины свои продает за бешеные деньги — любовники покупают. Знаешь, кто ее основной клиент?
— Кто? — без особого интереса спросил Андрей. Он не выносил бабские сплетни, но по опыту знал, что, если Зою не выслушать, она обидится и тогда вместо ужина и секса придется долго и нудно выяснять отношения.
— Сергей Вермеев. Редактор журнала “Bay!”. Она мне такие вещи про него рассказывала — не поверишь. Настоящий извращенец. Заставляет ее наряжаться в костюм пожарного и носиться по квартире, звоня в колокольчик и размахивая латунным ведерком. При этом он даже ее не трахает, но каждый раз покупает ее картины за несколько тысяч долларов. Везет же некоторым! Я бы и за сотню баксов пожарным нарядилась. Почему только мне этого никто не предлагает?
Андрей рассеянно кивнул, издавая неопределенно-мычащий звук, который его подруга должна была истолковать как завистливое удивление.
— Ты не представляешь, какие деньжищи заколачивает этот Вермеев, — страдальчески вздохнула Починок. — Лиля рассказывала, что он прямо финансовый гений. Мало того, что на журнале миллионы делает, так он еще и на бирже играет. Вроде у него интуиция, как у пифии. За год удваивает капитал.
По телу Бочарова прокатился холодок неопределенного предчувствия.
— На какой бирже? — быстро спросил он. — На российской?
Зоя презрительно фыркнула.
— Вот еще! Какой нормальный “новый русский” станет в российские акции вкладываться! Конечно, за границей. То ли в Нью-Йорке, то ли в Париже. А может, и там и там? Лилька говорила, только я точно не помню. Андрей задержал дыхание. Его сердце стремительно забилось. Этого имени ему пока не называли, но наверняка оно есть в СПИСКЕ. Это его шанс. Его шанс стать свободным, богатым и независимым. Бочаров понял, что настало время “выйти за флажки”.
* * *
Больше всего Андрей боялся, что сегодня или завтра раздастся телефонный звонок и незнакомый человек, встретившись с ним в условленном месте, предъявит ему фотографию и досье издателя, которые он просмотрит и, запомнив, сразу же вернет посреднику. Это означало бы, что Вермеев стал мишенью, то есть больше он ему не принадлежит.
И все-таки Андрей не спешил. Сказывался профессионализм. Он незаметно следил за Сергеем, собирая сведения о его распорядке, о его любовных связях, родственниках и знакомых.
План убийства созрел в тот момент, когда Бочаров увидел Аглаю Тихомировну. Вермеева с завидной настойчивостью ломилась в квартиру издателя, когда того, по всей видимости, не было дома.
— Сережа! Открой! Это я, твоя мама! Открой, я тебе говорю! — орала Вермеева, вдохновенно молотя кулаками по бронированной двери, как кузнец по наковальне.
Когда возмущенная мать издателя вышла из подъезда, во весь голос рассуждая о неблагодарных детях и общем падении морали россиян, гуляющий во дворе доберман банкира Ивана Аграрного поджал хвост и спрятался за спину хозяина. Банкир съежился и, отводя глаза, перешел с неторопливого прогулочного шага на бег и в мгновение ока скрылся за углом. Остальные соседи поступали точно так же — отводили глаза и старались как можно быстрее исчезнуть из поля зрения разряженной, как новогодняя елка в сумасшедшем доме, Аглаи Тихомировны.
План оказался до гениального прост. Правда, вместе с Вермеевым пришлось убрать и Лилю Ужик, но трупом больше, трупом меньше — какая разница. Он уже давно потерял счет своим жертвам. К жизни и смерти Бочаров относился с философским спокойствием фаталиста. В конце концов, из-за плохого состояния дорожного покрытия в год в стране, по статистике, гибнет намного больше людей, чем от рук убийц, но почему-то никто не привлекает к ответственности лиц, отвечающих за состояние дорог. Так где же справедливость?
Андрей намеренно изменил почерк преступления в надежде, что его наниматели не догадаются, что смерть издателя — дело его рук. Впрочем, они были профессионалами. Почти наверняка они заподозрят его, но, будучи людьми расчетливыми и хладнокровными, не станут делать скоропалительные выводы, не имея на руках неопровержимых доказательств. Пока еще он был им полезен. Но он слишком много знал. Рано или поздно наступит и его черед, и в него всадит пулю молодой ретивый киллер, страстно желающий сделать карьеру.
Время становилось его врагом. Бочаров чувствовал его течение, неторопливое, но в то же время неотвратимое, как бесшумный поток песчинок, пересыпающихся в невидимых глазу отделениях песочных часов. Когда песок закончится? Через минуту? Через неделю? Через год? Через десять лет?
Ему надо было срочно найти еще одного “нового русского” из СПИСКА, такого же богатого, как Вермеев. Тогда ему уж точно хватит денег на обеспеченную старость. Андрей уже знал, как он его отыщет. Ведя наблюдение за издателем, он выяснил всю подноготную о галерее Марины Будановой. Лиля Ужик продавала там свои картины, а заодно, как и другие художники и художницы, свое тело.
Картины и тела от “Экстази” были по карману только очень богатым “новым русским”. Наверняка, перебрав спиртного и разомлев в постели очередной сексапильной красотки, они принимались с удовольствием рассуждать, какие они умные и крутые. Художницы, естественно, восхищенно ахали и делали большие глаза. Надо просто “разговорить” одну из гетер Марины Будановой. Бочаров даже знал кого. Конечно же. Селену Далилову, самую популярную и высокооплачиваемую шлюху художественного борделя.
* * *
— Значит, вы арестовали Тараса, — констатировала Селена Далилова.
— Будь добра, накинь что-нибудь на себя, — в третий раз попросил Игорь.
В ответ на его просьбу художница раздвинула колени, заложила руки за голову и потянулась, изогнувшись с кошачьей грацией. Пеньюар распахнулся еще сильней как сверху, так и снизу.
Оцепеневшие от напряжения Гоша и Юра напряженно застыли в креслах напротив Селены. Они больше не пытались отвести от нее взгляд. Для этого им уже чисто физически не хватало сил. Нервное напряжение и неравная борьба с неожиданно проснувшимися основными природными инстинктами настолько вымотала их, что они были слабы, как тифозный больной после кризиса.
Укоризненно покачав головой, Игорь пошел в ванную и вернулся оттуда с длинным махровым халатом цвета морской волны.
— Или ты немедленно его наденешь, или Марина больше никогда не будет выставлять в своей галерее твои картины, — твердо произнес он.
— Я не поддаюсь на шантаж, — гордо вскинула голову Селена.
Конюшевский Владислав
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Посняков Андрей
Емилина Ника
Корнев Павел