Чтение 30–й страницы книги ~Улица темных лавок~

усыпанного сухими листьями и сломанными ветками, тот, что повыше, - Фредди
- наклоняется к своему спутнику, который, должно быть, что-то говорит
шепотом, - этот человек, наверное, и есть Джон Гилберт.

Потом из коридора донеслись голоса и смех, какая-то возня. Они отнимали
друг у друга трубу, чтобы сыграть первые такты песенки "У моей блондинки".
Скрипнула дверь соседней каюты. Их было там несколько человек. До меня
донеслись взрывы хохота, позвякивание бокалов - они чокались, - учащенное
дыхание и тихий, долгий стон...

Кто-то бродил по коридорам, позванивая в колокольчик, и повторял
голосом певчего, что мы пересекли экватор.

Вдалеке мигают красные сигнальные огни, и в первую минуту кажется, они
просто плавают в воздухе, - только потом понимаешь, что они обозначают
береговую линию. Проступают очертания горы, будто из темно-синего шелка.
После того как судно миновало рифы, мы попали в полный штиль.

Мы подходили к рейду у Папеэте.

Меня направили к какому-то Фрибургу. Он уже лет тридцать жил на
Бора-Бора, снимал документальные фильмы о тихоокеанских островах и обычно
демонстрировал их в Париже, в зале "Плейель". Он был одним из лучших
знатоков Океании.

Мне даже не понадобилось показывать ему фотографию Фредди. Он несколько
раз встречался с ним, когда бывал на острове Падипи. Он описал мне
человека почти двухметрового роста, который лишь изредка покидал остров,
да и то в одиночестве, на своей шхуне. Он совершал на ней длительные
путешествия по атоллам Туамоту и доходил даже до Маркизских островов.

Фрибург предложил отвезти меня на Падипи. Мы сели на что-то вроде
рыбачьего баркаса. Сопровождал нас толстяк маори, ни на шаг не отходивший
от Фрибурга. Думаю, они жили вместе. Странная пара - невысокий человечек,
по виду бывший скаутский командир, в поношенных штанах для игры в гольф, в
тенниске и очках в металлической оправе, и тучный меднокожий маори в
набедренной повязке и голубой хлопчатобумажной безрукавке. Пока мы плыли,
он рассказывал мне нежным голосом, что в юности играл в футбол с самим
Аленом Жербо [французский мореплаватель (1893-1941); в 1932 г. отправился
на тихоокеанские острова, где проводил исторические и географические
исследования].

Мы пошли по аллее, заросшей густой травой, между кокосовыми пальмами и
хлебными деревьями. Время от времени возникала белая стена, огораживающая
сад, в глубине которого стоял дом с верандой под зеленой железной крышей,
как и все дома здесь, на острове.

Наконец перед нами открылось большое поле, окруженное забором из
колючей проволоки. С левой стороны его замыкали ангары, среди которых
виднелось желто-розовое трехэтажное строение. Фрибург сказал, что здесь
был аэродром, построенный американцами еще во время войны на Тихом океане,
- тут-то и жил Фредди.

Мы вошли в дом. В спальне на первом этаже стояли кровать под
противомоскитной сеткой, письменный стол и плетеное кресло. Дверь вела в
весьма примитивную ванную комнату.

На втором и третьем этажах в комнатах никакой мебели не было. Стекла в
окнах выбиты. Неубранный строительный мусор валялся прямо в коридоре. На
стене висела военная карта южной части Тихого океана.

Мы вернулись в спальню, где, наверное, и жил Фредди. Птицы с коричневым
оперением залетали в приоткрытое окно и садились тесными рядами на
кровать, на стол, на книжные полки у двери. Их становилось все больше и
больше. Фрибург сказал, что это моллюскные дрозды, которые пожирают все -
бумагу, дерево, даже стены домов.

В комнату вошел седой бородатый мужчина в набедренной повязке. Он
заговорил с толстым маори, тенью следовавшим за Фрибургом, и наш толстяк,
переминаясь с ноги на ногу, начал переводить. Недели две назад шхуна, на
которой Фредди собирался совершить путешествие на Маркизские острова,
потерпела крушение, налетев на коралловые рифы возле острова, но Фредди на
борту не оказалось.

Он спросил, не хотим ли мы посмотреть на разбитую шхуну, и повел нас на
берег лагуны. Мы увидели шхуну с автомобильными шинами, висящими вдоль
бортов. Мачта ее была сломана.

Фрибург пообещал, вернувшись на свой остров, потребовать от властей,
чтобы они тут же начали поиски. Толстый маори в голубом что-то объяснял
другому своим пронзительным голосом. Казалось, он не говорит, а
повизгивает. Вскоре я перестал обращать на них внимание.

Не знаю, сколько я простоял на берегу этой лагуны. Я думал о Фредди.
Нет, конечно, он не исчез в море. Он, наверное, решил обрубить швартовы и
скрылся на каком-нибудь атолле. И в конце концов я найду его. И потом, мне
ведь еще надо предпринять последнюю попытку - поехать в Рим, на улицу
Темных Лавок, дом два, - туда, где я когда-то жил.

Стемнело. Лагуна медленно гасла, ее ярко-зеленый цвет делался все
тусклее. Вода еще кое-где светилась, и по ней проскальзывали легкие
лилово-серые тени.

Я машинально вынул из кармана фотографии, которые хотел показать
Фредди, - среди них был и снимок Гэй Орловой в детстве. До сих пор я не
замечал, что она плачет. Я понял это по ее насупленным бровям. На
мгновение мысли унесли меня далеко от лагуны, на другой конец света, в
курортный городок на юге России, где была сделана эта фотография, так
бесконечно давно. Маленькая девочка вместе с матерью возвращается в
сумерках с пляжа. Она плачет, в общем-то, без причины, ей просто хотелось
еще поиграть. Она уходит все дальше. Вот она уже завернула за угол... И
наши жизни, не рассеиваются ли они в вечерних сумерках так же
стремительно, как детская обида?